— Теодор, сегодня я вам покажу место, где в Мюнхене раньше всех зацветают яблони! — объявила Амалия, и ее ножки в маленьких башмачках резво заскользили вниз по лестнице, у подножия которой их уже ожидала запряженная коляска.

ФЕДОР поспешил за ней. Он совсем недавно приступил к работе в русской дипломатической миссии, находящейся в Мюнхене, и город с его окрестностями еще почти не знал.

Амалия привезла его на берег реки. На крутом склоне высились развалины старинного поместья, а рядом раскинулся цветущий яблоневый сад, весь в розовых лучах заходящего солнца.

— Вот и сад. Не правда ли, хорош? Отец говорил, что поместье принадлежало моей двоюродной бабушке графине Шарлотте. Она, бедная, так и не вышла замуж — умерла от горя, когда ее жених, младший сын Гессен-Дармштадтского курфюрста, бросил ее, — щебетала Амалия.

Федор любовался спутницей и полудиким романтическим пейзажем вокруг и все не мог решить: какое творение природы более совершенно — яблони, усыпанные бело-розовым цветом, или девушка в нежно-палевом платье, свежая, как майское утро? Порыв ветра вдруг сорвал с ветвей облачко цветов и осыпал ими Амалию: изящную шляпку, рассыпанные по плечам черные локоны, длинный прозрачный шарф. Девушка осторожно сняла с рукава один цветок и положила его на ладошку:

— Ничего особенного, всего пять лепестков, но разве это не сама гармония? — тихо сказала она и коснулась лепестков губами.

«Нет, она — совершенство!» — окончательно решил Федор.

— Хотите, Теодор, поклянемся друг другу, что до самой смерти, когда бы ни пришлось нам увидеть яблони в цвету, мы будем вспоминать друг о друге: я — о вас, вы — обо мне? — вдруг предложила Амалия.

— Клянусь, моя фея! — тут же откликнулся Федор и опустился перед ней на одно колено. Взяв подол ее платья, он прижал его к своим губам. А сам подумал, что он-то будет вспоминать о ней, на что бы ни поглядел: хоть на яблоню в цвету, хоть на чертополох без всякого цвета. И завтра на службе, разложив на столе документы, он опять будет видеть одну ее и думать о ней.

* * *

Шел 1823 год. Амалии Лерхенфельд было 15 лет, Федору Тютчеву — 20.

Мать Тютчева была из знаменитого рода Толстых. Похлопотала где нужно, и Феденьке после окончания Московского университета дали место в престижном Министерстве иностранных дел. Правда, поначалу весьма скромное — его зачислили сверхштатным чиновником в русскую дипломатическую миссию, обосновавшуюся в Мюнхене. Тогда этот город был столицей Королевства Бавария.

В карету, увозившую Тютчева в Мюнхен, взобрался и бывший крепостной Николай Хлопов. С четырех Фединых лет он стал для мальчика Ариной Родионовной: опекал, наставлял, гулять водил и даже на занятия в университет провожал, как юный Федор ни сердился на него за это. Маменька, собирая сына в дорогу, строго-настрого наказала Хлопову регулярно слать ей подробные отчеты о жизни «ребенка» в далекой «Неметчине», и старый слуга самым тщательным образом справлял службу. В первый же год по приезде в Баварию жизненный путь юного Тютчева озарила звезда по имени Амалия.

В первый раз он увидел ее на балу у графа Лерхенфельда — ее отца. Ах, до чего эта девочка была хороша! Сам Генрих Гейне, с которым Тютчев дружил, называл ее Венерой и Божественной.

Федор не был богат, к тому же в ту пору и не при чинах. Но его обожали дамы и любили мужчины за редкий дар слова. Тогда еще никто не знал, что Тютчев гениальный поэт, и прежде всего не знал этого он сам. Федор относился к стихам как к хобби и никому их не показывал. Но уже тогда говорун он был неотразимый! Граф Соллогуб как-то заметил, что много на своем веку повидал разных рассказчиков, но такого, как Тютчев, ему больше встречать не доводилось. Остроумные и нежные, язвительные и добрые слова небрежно скатывались с его губ, словно жемчужины. А женщины, как известно, любят ушами. Немудрено, что Амалия тут же выделила Федора из толпы своих поклонников. Напропалую танцевала с ним на балах и с ним одним гуляла по узким улочкам Мюнхена под тем предлогом, что надо же новому чиновнику русской миссии познакомиться с городом.

В один из вечеров Федор вернулся домой совершенно потрясенным. Не стал есть, хотя заботливый Хлопов уже выставил на стол соленые хрумкие огурчики, кулебяку с мясом, щи, сбереженные горячими в специальной ватной сумке. Меню для Феденьки он соблюдал строго московское. Но какие щи могли идти на ум Федору, если у него вот только сейчас, в ее саду, состоялось объяснение? Он и не думал, что решится сказать все в этот вечер, но она была так ласкова и мила, длинные ресницы так трепетны, румянец так нежен… Короче говоря, предложение было сделано, и о счастье! оно было благосклонно принято! А в залог будущего супружества между ними произошел обмен шейными цепочками. Федор так и уснул, сжимая в кулаке эту драгоценную для него реликвию.

А Хлопов в своей комнате зажег свечу и сел за очередное послание матушке Екатерине Львовне. Подробно доложил он и об истории с шейными цепочками, сердито заметив, что вместо своей золотой Федор Иванович получил взамен всего лишь шелковую! Только из этого хлоповского письма потомкам и стало известно об этом случае в жизни Тютчева.

Между тем родители Амалии были не в восторге от ее увлечения господином Тютчевым. Кстати, ходили упорные слухи, что они только воспитали прелестную девушку, а на самом деле она была незаконнорожденной дочерью прусского короля Фридриха Вильгельма III и, стало быть, единокровной сестрой тогдашней русской императрицы Александры Федоровны. А у Тютчева ни титула, ни солидного состояния, ни престижной должности. Куда лучше по этим статьям смотрелся молодой барон Александр Крюденер, секретарь русского посольства, тоже страстно влюбленный в Амалию. И граф Лерхенфельд поспешил объявить: через месяц прошу дорогих гостей, а русское посольство в особенности, пожаловать на свадьбу моей дочери с бароном Крюденером!

После роскошной свадьбы Амалии Тютчев быстро-быстро женился сам. Может, хотел забыться, может, показать, что он не так уж и страдает. Хоть и недавно появился он в Мюнхене, но был у него уже и запасной аэродром — прелестная баварская усадебка молодой вдовушки Элеоноры Петерсон, урожденной графини Ботмер. По вечерам она места себе не находила, выглядывая в окошко: а не зайдет ли сегодня милый господин Тютчев на чашечку кофе со свежайшими, собственноручно ею приготовленными рогаликами? Господин Тютчев иногда заходил. Женившись на ней, Федор взял под опеку и троих деток Элеоноры от первого брака.

Он остался на службе в Мюнхене, а Амалия со своим мужем укатила в Петербург. Там она произвела фурор. Князь Вяземский в письме к жене так ее расписал: «Была тут приезжая саксонка, очень молода, бела, стыдлива». Скоро опять поминает о ней, забавно переделав ее фамилию на русский манер: «Вчера Крюденерша была очень мила, бела, плечиста. Весь вечер пела с Виельгорским немецкие штучки. Голос у нее хорош». На одном вечере все заметили, как вокруг «Крюденерши», трепеща от волнения, увивается Пушкин, на другом — что за ней, блистательной, ухаживает царь.

Тут же стали болтать, что она любовница Николая I. Потом пополз слух, что, расставшись с Амалией, император в присутствии одной из фрейлин якобы заметил, будто уступил место в ее постели другому. И что этот «другой» — небезызвестный граф Бенкендорф, начальник царской охранки. Наверняка эти сплетни доходили и до Тютчева, но ничто не могло поколебать его чувство к ней.

Не изменилась и Амалия по отношению к тому, кто стал ее первой любовью. Тютчеву жилось нелегко. Карьера его никак не складывалась — он не любил выслуживаться и терпеть не мог льстить. А Элеонора к уже имевшимся от первого мужа мальчикам родила Федору еще трех прелестных девочек: Аню, Дашу и Катеньку. Все это семейство нужно было кормить. Так вот именно Амалия, имевшая огромные связи, не раз выручала своего друга в трудных жизненных передрягах. Она же помогла ему вернуться наконец в Россию и получить в Петербурге новую должность.

Иногда жизнь дарила им праздники — редкие встречи. Одна из них случилась в очаровательном баварском местечке Тегернзее — Тютчевы и Крюденеры в одно время приехали туда на отдых. Федор впервые увидел Амалию в ее неполные пятнадцать. Теперь столько было ее старшему сыну. На курорте обе пары вместе обедали, вместе гуляли, посещали спектакли, и Федор Иванович был в прекрасных отношениях с бароном, а баронесса — с госпожой Тютчевой. А в письме матушке, взбудораженный воспоминаниями, Федор признался, что ведь Амалия, пожалуй, его вторая самая большая любовь. На первое место он ставил не жену, а Россию.

* * *

Много лет в Амалию был влюблен некий граф Адлерберг. Он был богат и сед — на семнадцать лет старше баронессы. В 1852 году Амалия овдовела — барон Крюденер отошел в мир иной, но она тут же вновь выскочила замуж. Но не за Тютчева — у него в то время была вторая, совершенно изумительная жена и молодая, обожавшая его любовница. И не за старого Адлерберга, а за его красавца-сына, который был много моложе Амалии и безумно увлечен ею.

Однажды Федор Иванович, уже камергер двора, председатель комитета цензуры при Министерстве иностранных дел, приехал на лечение в Карлсбад. Среди отдыхавшей здесь русской и европейской знати было много его знакомых. При виде одной из дам по-молодому затрепетало его сердце. Это была все она же, только уже Адлерберг. Они часто и долго, как когда-то в Мюнхене, бродили по улицам Карлсбада, и все вспоминалось Федору Ивановичу: и первая встреча на балу, и яблоня, осыпавшая девушку бело-розовыми цветами, и та смешная шелковая цепочка, за которую его так ругал верный дядька Хлопов…

Вернувшись в отель после одной из таких прогулок, Тютчев почти без помарок записал словно продиктованное свыше:

«Я встретил вас — и все былое

В отжившем сердце ожило;

Я вспомнил время золотое —

И сердцу стало так тепло…»

Поседевшему Тютчеву было в это время 66 лет, все еще привлекательной Амалии — 61.

Три года спустя Федор Иванович, разбитый параличом, тяжело умирал в Царском Селе. В один из дней, открыв глаза, он вдруг увидел у своей постели Амалию. Долго не мог говорить, не вытирал слез, и они тихо бежали по его щекам. Молча плакала и она.

Тютчев уже плохо владел телом, но еще в полной мере владел слогом. И на другой день продиктовал одно из последних своих писем к дочери Дашеньке: «Вчера я испытал минуту жгучего волнения вследствие моего свидания с графиней Адлерберг, моей доброй Амалией Крюденер, которая пожелала в последний раз повидать меня на этом свете и приезжала проститься со мной. В ее лице прошлое лучших моих лет явилось дать мне прощальный поцелуй».

Множество людей еще будет испытывать сердечный трепет, читая удивительные строки Тютчева, вдохновленные божественной Амалией. И только сама «виновница» их появления на свет так никогда в жизни и не насладилась их очарованием. Она не знала по-русски. Правда, вдова поэта послала ей аккуратно выполненный подстрочный перевод стихотворения про то, «как поздней осени порою бывают дни, бывает час…» Но ведь буквальный перевод не может передать и половины той волшебной ауры, что присутствует в подлиннике гениальных стихов.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.peoples.ru/