Необычен и подчас неожидан этот мир, созданный самобытным поэтом. Тот самый мир, где мы живем, но далеко не всегда так пристально вглядываемся в него, мир, о котором не всегда задумываемся.

В атмосфере рубцовской лирики свободно и вольно дышится. Она грустна по преимуществу, но грусть легка и возвышенна. Здесь господствует не тоска с её утомительной удушливостью, а чувство, что приходит в минуты раздумий о большом, о главном, когда всё мелкое, суетное отступает, исчезает и остаются один на один человек и мир.

Теперь мы уже привыкли к поэтическому миру Николая Рубцова, стихи его стали близки многим. “Мнится, - замечает Вадим Кожинов, - что стихи эти никто не создавал, что поэт только извлек их из вечной жизни родного слова, где они всегда – хотя и скрыто, тайно пребывали”.

Стихи Н. Рубцова рождались с естественной необходимостью, в них нет ничего искусственного, придуманного, рассчитанного на эффект. Но они вовсе не одноплановы, а имеют глубину. К этому в критике привыкли не сразу и, не находя “подтекста”, кидались в другую крайность – толковали о простоте, которая чуть ли не равнозначна примитивности, безыскусности. Отрыв от жизни, идилличность, созерцательность – чего только не находили в критике Н. Рубцова, почти всегда (на всякий случай) делая оговорки о таланте поэта, его самобытности.

Лица необщее выражение разглядели у Николая Рубцова его друзья, но сразу, но сразу, наверное, слишком резко обозначили какие-то отличительные знаки. “В книге, если только она производное души поэта, а не просто сгустки слуховой и зрительной информации, должна стоять тишина, подобная тишине глубокой чистой реки, в которой отражается окрестный мир”, - писал А.Передреев. Эту тишину он уловил в книге Н. Рубцова “Звезда полей”, увидев в ней преобладание бытийного над событийным.

Осмысливая образ Родины в лирике Н.Рубцова, С.Кушеев первый подметил тот, теперь для многих очевидный, факт, что стихи Рубцова “естественно, незаметно вдруг переходят в песню, вернее не в песню, а в песенную стихию”.

Сейчас эти слова, пожалуй, покажутся общим местом, а тогда они оказались достаточно ясным опознавательным знаком нового поэтического явления. Надо ведь учитывать ту историко-литературную ситуацию, когда происходило становление и утверждение поэтического мира Николая Рубцова. Тогда самые прочные позиции сохранялись ещё за “эстрадной” поэзией.

Не ослабевает интерес критики и в наши дни, популярность, среди читателей остается устойчивой, то есть можно говорить не о моде, а об истинном признании. Кстати, в пользу этого свидетельствует и ещё один важный момент: в народ пошли не только стихи, но и песни Николая Рубцова.

Около трех десятков песен на стихи Рубцова написал композитор А.С.Лобзов, который в стихах его почувствовал, по собственному признанию “новую поэтическую стихию, выражающую духовные искания современного человека”. Напевая поначалу стихи Н.Рубцова, А.С.Лобзов был удивлен своим открытием, - “сколько в них обнаружилось музыки, веры, надежды и света!”. Поэт потряс его до глубины души “глубинным ощущением причастности к судьбам нашей Родины, мощью и искренностью чувства”.

Пошли в народ песни Николая Рубцова, пошли. И верится, это только начало нового, но уже и проторенного пути. И чем полнее открывается перед нами поэтический мир Николая Рубцова, тем острее с годами становится чувство утраты.

Часть 1. Ангел родины незлобливой моей…

Третьего января 1996г. великому русскому поэту Николаю Михайловичу Рубцову исполнилось бы шестьдесят лет. Ровно четверть века не дожил он до пенсионного возраста. Практически тридцать лет назад в крещенскую ночь на 19января его убили. Ужасная судьба…

Николай Рубцов родился в поселке Елицк Архангельской области 3 января 1936г. Отец Николая спустя три года переехал с семьей в свои родные края, в городок Тотьма на Вологодчине. Когда началась война, ушел на фронт.

Николаю было всего шесть лет, когда “от водянки и голодовки” умерла мать. Старшую сестру Тамару забрала к себе тетка – Софья Андриановна. Брата, Альберта, уже позже, из детдома взяла в няньки мачеха. Коля Рубцов, не нужный никому, был оставлен в детдоме. Но об обстоятельствах той поры Николай позже никогда не рассказывал, хотя, судя по его стихам, снова и снова грезился ему образ матери, мучая неотступной тоской…

Да, по-прежнему стоит на берегу реки Толшмы село Никольское, живы – и откликнулись – люди, которые знали Николая Рубцова мальчиком и помнят те нелегкие годы и даже день 20 октября 1943 года, когда Коля Рубцов появился в Никольском детском доме…

Преобразившись в памяти, этот пасмурный день включая и вечер запомнился Николаю Рубцову:

Я смутно помню

Позднюю реку,

Огни на ней,

И скрип, и плеск парома,

И крик “Скорей!”,

Потом раскаты грома

И дождь… Потом

Детдом на берегу.

От моста дорога заходит в село Никольское, длинным посадом, растянувшимся по берегу реки. На пригорке высоко поднялся над избами двухэтажный деревянный дом с усадебными и хозяйственными постройками на задах. Это и есть детдом. Отсюда видна просторная луговина, спускающиеся к воде, кусты по берегам и кое-где баньки.

А за рекой, над глинистыми обрывами, - лес и лес без конца…

Года военные и послевоенные. Трудности и утраты были в каждой семье, не обошли они и детский дом. О сытом столе нечего было и мечтать, и все-таки здесь ребята ели каждый день, - деревенским, особенно весной и летом, когда запасы с огорода кончались, приходилось гораздо хуже. Плохонькая одежонка и обувь все-таки были. Остро не хватало тетрадей, учебников: писали и на газетах, и на оберточной бумаге, и между строчек старых книг. Учебники передавали из рук в руки.

Содержать большой коллектив воспитанников детского дома только за счет государственного обеспечения было трудно, поэтому здесь велось большое хозяйство. Обширные огороды с посадками картофеля, капусты и других овощей; лошади, коровы, свиньи, пчелы – все это хозяйство требовало ухода и трудов. И велось оно совместно силами детей и взрослых, - ребятам приходилось много работать. Впрочем, это было и обычно и привычно в ту пору для каждого.

Учителя и воспитанники помнят, что Николай с ранних лет любил животных. То он отвяжет с цепи тоскующего пса и пустит его бегать на улицу, то старую лошадь кормит травой и гладит. А когда мальчик подрос, он охотно ездил с бочкой за водой, и уж, конечно, для него бесконечная радость с вожжами в руках пройти за телегой в поле.

Уборочные дни всегда сближали ребят друг с другом с воспитателями.

Лень, отлынивание от работы не признавались самими детьми. И, конечно, весь быт детдома был поставлен на самообслуживание – и в спальнях, и в столовой. Таковы были обычные дни и труды, основным из которых все-таки оставалась учёба.

Почти все, кто помнит мальчика Рубцова, пишут о том, что он хорошо учился, и пишут не для красного словца “задним числом”. Это подтверждается и школьными документами – свидетельствами и похвальными грамотами, которые сохранились в архиве. Моложе Николая был Владимир Аносов, который теперь, припоминая старшего друга, пишет: “Учился он хорошо, входил в состав пионерской организации, и нам, младшим его ставили в пример”.

Разумеется, для воспитанников детдома (а их было около ста человек) жизнь не сводилась только к учебе и хозяйственным работам. Не обходилось без развлечений, озорства, игр. Например, Николай до страсти увлекался рыбалкой и, когда это было возможно, целые дни проводил со сверстниками на реке. То с удочкой сидит, а потом несут связку плотвы и маленьких окуней, то охотится за налимами, переворачивая камни в воде, вооруженные самодельной острогой.

Детские впечатления ожили позже в стихах:

Помню, как тропкой,

едва заметной,

В густой осоке ходили летом

Ловить налимов

под речными корягами.

Поймать налима не просто было.

Мало одного желания.

Мы уставали, и нас знобило

От длительного купания.

…И долго после мечтали лежа

О чем-то очень большом и смелом,

Смотрели в небо, и небо тоже

Глазами звезд

на нас смотрело.

Спустя более четверти века не просто оживить далекий образ. И все-таки уже достаточно отчетливо складывается картина жизни детдома на Толшме в трудные военные и первые послевоенные годы. Штрих за штрихом прорисовывается образ мальчика, который – кто бы мог тогда предположить! - станет большим поэтом, выявляется мало-помалу и его характер, в будущем, однако, значительно изменившийся.

Вспоминая, видимо, самые ранние годы, бывший воспитатель детдома А.И.Корюкина отмечает “особую непосредственность и доверчивость” Коли Рубцова, “хрупкого мальчика с мелкими зубами и бездонными черными глазами”. “Он был очень ласков и легко раним, при малейшей обиде плакал, - пишет А.И.Корюкина,- однако плакать ему не часто приходилось, потому что и взрослые и дети любили его”.

А вот как вспоминает Колю Евгения Буняк: “Коля Рубцов был неровным по характеру: то тихим, задумчивым, скромным, то дерзким, колючим”. Несколько иначе видится мальчик И.А.Медведеву: “Николай ростом был ниже своих сверстников, поэтому сидел всегда на первой парте или поблизости. Любимая поза за партой: сидел прямо, но щекой опирался на ладонь с вытянутым указательным пальцем”. Учитель припоминает, что во время перемен Николай “был резвым и шустрым, не стеснялся держаться в кругу старшеклассников. Но в нем не было дерзости, вреда никому не причинял…”

Готовя рукопись первой книги в 1963г. Николай Рубцов отметил в заметке “коротко о себе”: “Стихи пытался писать еще в детстве”. Они не сохранились, но некоторые особенности поэтического мышления школьника Рубцова позволят представить нам его сочинение “О родном уголке”, написанное в седьмом классе. Оно по-своему очень примечательно. В этом сочинении, написанном живо, с увлечением, немало говорится о родном крае, его истории, достопримечательностях. Открывается здесь и характер подростка, его интересы и привязанности. Любопытен самый тон школьного сочинения, откровенно доверительный – подчас до наивности…

Но годы летят, и подросток Рубцов осознает то движение времени, которое с детства уходит в неведомую бесконечность, из привычного дружеского круга в мир большой, незнакомый. И добрый и ласковый мальчишка выходит из приютившей его обители в большой мир. Выходит с открытым и доверчивым сердцем, зная, что жизнь не легка и подчас горька, но не представляя в полной мере её сложности и многообразия.

Часть 2. Из детства в путь

Свидетельство об окончании семилетки получено на руки вместе с характеристикой, и 12 июня 1950г. Николай Рубцов уезжает в Ригу. Мечта о море зовет, и он мечтает поступить в мореходное училище. Однако надежды не оправдались, - ему не было еще пятнадцати лет, необходимых для поступления в “мореходку”, - 29 июня он вернулся в село Никольское.

Но устраиваться в жизни как-то надо, и Николай поступает в Тотемский лесотехникум, - тут романтика “не светит”, но во всяком случае, все знакомо и надежно. Экзамены сданы, и 30 августа. Рубцов уезжает Тотьму, расставшись с детдомом.

“После детского дома, так сказать, дом всегда был там, где я работал или учился. До сих пор так”, - писал Н. Рубцов и спустя более десяти лет. Поэт верно замечал, что детдомовцев “оскорбляло слово “сирота”: неправдой внешней (у них все есть как у людей) и глубокой правдой неизбывной внутренней болью, которую будить недозволенно никому. Не пережившим сиротства трудно представить себе ту боль: тоску по матери, по родному дому, которого и не было, и нет и, не будет. Трудно представить то чувство неприкаянности, которое возникает неизбежно снова и снова, как бы удачно ни сложились обстоятельства, и накладывает свой неизгладимый опечаток на жизнь”.

Так было и с Николаем Рубцовым, для которого домом в Тотьме стало общежитие лесотехникума. Заметим и то, что для всех студентов (кроме таких бедолаг, как он) общежитие временное пристанище, у них есть еще и родной ДОМ, где они могут отогреться душой, а для детдомовца – единственный угол… Драматично все это, однако в ранней юности еще не осознается в полной мере. Учился Рубцов легко, хотя уже без особого старания, но литература – как и в Никольской семилетке – неизменно вызывала его интерес…

Тихий одноэтажный в ту пору город Тотьма – лишь соборы да несколько старых купеческих особняков возвышались на его улицах – раскинулся на высоком берегу реки Сухоны. Палисадники его заплеснуло зеленью, а улицы – сухие и песчаные. Многое напомнит здесь старину, и Н.Рубцов хорошо знал прошлое своего древнего города.

Любовался он с тихим восторгом величавыми соборами и сиживал за городом возле огромного камня, сохранившего надпись самого Петра Великого, от которого – по преданию – городище и пустило свое имя (“То-тьма”). И прохладные залы уютного музея влекли его, - ведь сколько в нем тайн за каждой вещью или картиной старых мастеров – живописцев, за каждой грамотой в ее замысловатых и все-таки знакомых письменах.

Но, видимо, жила в нем неотступной мечта о море, и больше всего любил он бывать на пристани. Вот зарисовка самого Николая Рубцова:

“…Последний, отвальный гудок дает пароход “Чернышевский”, отходя от пристани, и быстро проходит рекой мимо маленьких деревянных старинных домиков, скрывающихся в зелени недавно распустившихся листьев берез, лип… скрадывающей их заметную кособокость и уже подряхлевший за долгие годы существования серый вид, мимо громадных и каменных мраморных церквей, верхушки которых еще далеко будут видны над городом…” (“О родном уголке”).

Сколько раз Рубцов видел эту картину, сколько раз думал: а что там дальше-то?.. И однажды он забрал в канцелярии техникума свои документы и пустился в путь…

А куда он рвался, куда?.. “Я желал бы напомнить о той стране без имени, без территории, куда мы в детстве бежали, - писал М.Пришвин в повести “За волшебным колобком” - Я пробовал в детстве туда убежать. Было несколько мгновений такой свободы, такого незабываемого счастья… В светящейся зелени мелькнула страна без имени и скрылась…” Не ту ли призрачную страну ребяческой мечты искал Н.Рубцов?.. Но поиск его был драматически осложнен тем, что он не имел ДОМА, того надежного пристанища, куда возвращаются, и потому в разочарованиях не находил нравственной опоры, и потому так болезненно их переживал.

Именно с этого момента начинается самый малоизвестный период в библиографии Николая Рубцова – одиссея юноши, рвавшегося в море и добившегося своего, немало поездившего по стране. Где он только не побывал! В Ташкенте, Архангельске, Кировске, на Кольском, в Ленинграде… А еще где? – кто знает…

И в дальнейшем, спустя семь-восемь лет, в библиографической справке Николай Рубцов написал об этом периоде жизни очень скупо: “Учился в нескольких техникумах, ни одного не закончил. Работал на нескольких заводах и в Архангельском траловом флоте. Служил четыре года на Северном флоте. Все это в разной мере отозвалось в стихах…” Лишь немногие подробности его жизни выдали нам стихи Рубцова, написанные, скорее всего позже, а не по следам его жизненного пути.

Море так неудержимо влекло Н. Рубцова, что он приехал в Архангельск. Безмерная ширь Северной Двины, пронизывающий холодом и надеждой ветер с моря и суда, суда…

Как я рвался на море!

Бросил дом безрассудно

И в моряцкой конторе

Все просился на судно.

Умолял, караулил…

Но нетрезвые, с кренцем,

Моряки хохотнули

И назвали младенцем…

(“Фиалки”, 1962г.)

Но не сразу Рубцов добился своего. Поначалу он работал “на берегу” библиотекарем и по совместительству – истопником. Но – “умолял, караулил…”. И все-таки ему повезло – он попал-таки на рыболовецкое траловое судно кочегаром.

Здесь Рубцов наше некоторое соответствие своим мечтам, по крайней мере, он в дальнейшем, довольно часто писал о своей матросской жизни. Интонации утверждающие и горделивые переплетаются в них с ироническими и грустными – многое, видимо, для Николая Рубцова оказалось неожиданным в жизни матроса-рыболова с его нелегкой работой в плавании.

Но между тем поэзия коснулась души юноши всей своей властностью. Он уже понимает всю необходимость учебы, но возникает другой вопрос! Где? Тут Рубцов не в силах определиться.

Оставив траловый флот Николай решает поступить в горный техникум в городе Кирове Мурманской области, однако накануне поездки его обокрали. Оказавшись без денег и билета, он едет на крыше вагона, о чем вскоре и сообщает флотским друзьям. А их нравы отличает и грубоватая требовательность друг к другу, и щедрость в готовности прийти ближнему на помощь. По кругу пошла шапка, и, как потом рассказывал сам Николай Рубцов, денег ему прислали втрое больше, чем пропало… Поступив в техникум Рубцов поучился в нем, однако, только полгода – и здесь он не нашел чего-то своего

Вскоре после нового, 1955г. Николай Рубцов приезжает к своему брату Алексею в поселок Приютино Ленинградской области. Немало из прошлого этого уголка он узнал. Теперь он чернорабочий на одном из ленинградских заводов. Жизнь человека одинокого, неустроенного оставляет очень немного места для творческого вдохновения.

Конец неустроенности и скитаниям Николая положил призыв на военную службу осенью 1955г. Родина снова основательно вмешалась в его судьбу и волею приказа вовлекла юношу в устойчивый коллектив, - молодой поэт вступает в новую пору своей жизни.

Часть 3. На Северном флоте

Служить Николаю Рубцову довелось на Северном флоте. Привыкать к службе ему было проще, чем многим другим, поскольку он успел поплавать на рыболовецких судах. Он скоро вошел в ритм службы, учебно-теоретических и политических занятий, освоился со своей специальностью дальномерщика. Оровном и равномерном прохождении службы Рубцовым свидетельствуют и значок “отличник боевой и политической подготовки”, и звание старшины второй статьи, присвоенное ему в конце пребывания на флоте.

Позже писатель из Рязани Валентин Сафронов, который близко сошелся с Николаем в те годы, будет говорить о нем: “В те годы флотской нашей юности Рубцов был очень общительным человеком. С отчаянной смелостью врубался в любой разговор о литературе, тем паче о поэзии. Если сам читал стихи или вслух размышлял о чьих-то – тут Колю слушать не переслушать. И замыкался он лишь в том случае, когда невзначай или с назойливым интересом касались его жизни: где родился? возле кого рос? коснуться этих самых начал – все равно, что открытую рану зацепить: Рубцов или молча злился или отвечал грубостью”.

Как казалось, Рубцов производил вид человека, вполне вписавшегося в среду. Но вписаться в среду, вовсе не значит раз и навсегда избавиться от горестных мыслей и переживаний. Посещали они нашего матроса на корабле, но особенно тягостные дни пережил он во время своего первого отпуска в1957г. в Приютине, где был в гостях у брата Алексея. Встреча с братом всколыхнула горькую память о матери. Видимо, тогда же Николай узнал, что отец его, считавшийся погибшим, остался жив и обзавелся другой семьей, - открытие, которое побуждало не только радоваться, но и горько размышлять (отец Н.Рубцова – военнослужащий – скончался в 1957г. в звании майора). Переживания усугубились еще одним обстоятельством: любимая девушка Николая вышла замуж за другого. Неустроенность отпускного была угнетала чувством одиночества.

Все это так или иначе сказалось в стихах, написанных Николаем Рубцовым в Приютине той осенью. Эти стихи были очень разные по содержанию: “Ты хорошая очень, знаю…”, “О природе”, “Морские выходки”, “Березы”, “Снуют, считают рублики…” и др. Писались стихи исключительно для себя, хотя и читались, может быть, двум-трем приятелям. Духовная жизнь находит выражение в прямых, откровенных высказываниях, то элегически нежных, то откровенных грубых. И в то же время чувствуешь, что боль эта живая, острая, - тем более хочется сбросить ее, освободиться от нее, хотя бы в стихах. Нельзя не верить выраженным в них переживаниям, не почувствовать, что это уже поэзия…

Спокойнее жилось Николаю Рубцову в напряженном ритме воинской учебы, в кругу друзей, среди которых особенно близким ему стал Валентин Сафонов, - в этом не дают оснований усомниться письма самого поэта. “Ты своим письмом избавил меня от вредного и неприятного расположения духа, который тогда владел мной, - пишет Рубцов в одном из писем Сафонову, сам сознавая, как просто без дружеской поддержки “задохнуться в угарных газах мрачного скептического состояния”.

Письма Рубцова открывают нам не только преходящие переживания, настроения, но и характер молодого поэта, обстановку в которой он живет, и его окружение. Вот пишет Николай письмо, торопясь закончить ответ другу: “собраться что-то написать для меня всегда трудность”, - замечает он, и понимаешь, почему надо ему спешить. А сосед рядом отвлекает, раздражает, но Рубцов хорошо чувствует людей и, отмахиваясь от реплик настырного матроса, не скажет резкого слова. Жизнь в больших коллективах – в детдоме и на флоте – научила Николая Рубцова ладить с людьми.

С Валентином Сафоновым связала Н. Рубцова страсть к поэзии. А летом 1957г. круг друзей и единомышленников расширился: 28 июня было создано литературное объединение при флотской газете “На страже Заполярья”. И раньше на ее полосах публиковались стихи флотских стихотворцев, многим из них газета дала напутствие, а теперь перспективы стали еще радужнее: ожидалось создание альманаха литобъединения Северного флота “Полярное сияние”.

Литературное объединение было замечено и поддержано. В марте 1958г. был проведен семинар с начинающими литераторами, который провел критик Андрей Турков. Состав литобъединения был довольно сильный, достаточно отметить, что более десяти из него человек стали в дальнейшем членами Союза писателей.

Работа начинающих литераторов вошла в определенное русло, обрела смысл и цель, появилась у них и возможность видеть свои сочинения в печати. А главное – непосредственное общение, атмосфера заинтересованности, возможности получить оценку своего труда в кругу близких людей. “Это была отличная школа”, - замечает В.Сафонов, и он прав: да в самом деле, отличная школа творческого общения.

В это время сильно ощущается серьезное стремление Н. Рубцова получить “пробу” своих стихов, а в конечном счете – найти путь для того, чтобы определиться в своем жизненном призвании. Первую “пробу” Николай Рубцов получил в газете “На страже Заполярья”, а вскоре и в сборнике “На страже родины любимой” (1958г.). В нем были опубликованы его стихотворения “Пой, товарищ”, “Матери”, “Май пришел”, “Отпускное”.

В феврале 1959г. вышел наконец и первый выпуск альманаха “Полярное сияние”, но произведений Рубцова в нем не было – поэт, видимо, не успел подготовить их по каким-то причинам. Зато во втором выпуске, июльском, он представлен подборкой на разворот (на две полосы формата “Юности”), отдельными стихами на открытие выпуска и, наконец отражено пародией на его стихотворение “Северная береза”.

Среди начинающих флотских стихотворцев Николай Рубцов заметно выделяется, но и у него тоже далеко “не каждое лыко в строку” ложилось.

Есть на севере береза,

Что станет среди камней.

Побелели от мороза

Ветви черные на ней…

(“Северная береза”)

Написал такие стихи Рубцов, найдя точные приметы, интонацию, удачно обыграв контраст черного и белого тонов. Однако не избежал он и банальности. Конечно же “грустно маленькой березоньке на обветренной скале”… Ничего особенного, в целом – бледновато, однако же стихотворение вызвало бурный резонанс. В ответ на публикацию в редакцию хлынул поток стихов о полярной березе, и сотрудники в письмах умоляли авторов не тратить вдохновение на эту тему.

В конце мая 1959г. Н.Рубцов попал в госпиталь здесь он читает, как признается в одном из писем, какую “разнообразную литературу”, читает без конца, но в это время и пишет новые произведения. Здесь родились стихотворения “Дан семилетний план” (“озаглавлено строкой И.Асеева”, как подчеркнул сам Н.Рубцов), “Сестра”.

Первое из этих стихотворений отмечалось заданностью, схематично по исполнению, а вот другое, посвященное медсестре Наде Д., отмечено самоиронией и легким юмором.

Наш корабль с заданием

В море уходил,

Я ж некстати в госпиталь угодил.

Разлучаюсь с просторами

Синих воли и скал,

Сразу койку белую ненавидеть стал.

Думал, грусть внезапную

Чем бы укротить?…

Но в госпитальную палату “юная вдруг вошла сестра”. И тогда –

Думал я о чуткости

Рук, державших шприц, -

И не боли - радости

Не было границ.

Знать, не зря у девушки

Синие глаза.

Как цветы, как русские наши небеса.

Молодой поэт не сумел избежать банальности в концовке, но, однако, нашел и точные детали, и психологически выверенные жесты, и свою интонацию.

Все чаще и чаще приходят к нему мысли о “гражданке”, да и не мудрено: друзья один за одним расставались с флотом, который дал им – дружбу, жажду творчества. О последних днях Николая Рубцова на флоте, о его тревогах и надеждах хорошо пишет В.Сафонов. От него мы узнаем, что Николай испытывал смешенное чувство радости и сожаления, ведь все надо было начинать сначала: учиться, искать свое дело и место в жизни.

Часть 4. В Ленинграде

30 ноября 1959г., вскоре после демобилизации, Николай Рубцов был принят кочегаром на знаменитый Кировский завод за Нарвской заставой.

Поэзия между тем тревожит по-прежнему, она навещает его и там, в душной кочегарке:

Вьется в топке пламень белый,

Белый-белый, будто снег,

И стоит тяжелотелый

Возле топки человек.

Так начинается стихотворение Рубцова “В кочегарке” опубликованное впервые в апреле 1960г. в заводской многотиражке “Кировец”. Первое стихотворение, написанное молодым поэтом на “гражданке”. Всё больше и больше он задумывается о “большой цели, к которой надо стремиться”…

Осенью 1961г. редакцией многотиражки “Кировец” был издан сборник “Первая плавка”, составленный из стихов рабочих-поэтов Кировского завода, как ветеранов, так и молодых. Среди авторов был представлен пятью стихотворениями и Николай Рубцов. Спустя полгода, в мае 1962 г., стихи Николая обсуждались на литобъединении. Очень нравился “литовцам” своеобразный юмор Рубцова. И характерно то, что именно в “лито” впервые на ура были приняты его стихи (“В океане”, “Я весь в мазуте, весь в тавоте…”), которые стали его первыми публикациями и сразу составили ему добрую репутацию.

В Ленинграде, истинного признания Николай Рубцов не нашел: несколько его стихотворений опубликовано в газетах. Но в жизни молодого поэта неожиданно произошло радостное для него событие. Борис Тайгин, записавший 1 июня 1962г. десять стихотворений Рубцова в его исполнении на магнитофонную ленту, предложил ему создать машинописный сборник – как настоящую книжку, отредактированную самим автором.

Спору нет, это игра, но она захватила обоих. И через полтора месяца перед Рубцовым лежал первый экземпляр книжки, выглядевшей как настоящая, типографская.

И не важно, что “Волны и скалы” - это всего лишь машинопись. Но сделана книжка была именно так, как ее задумал автор.

Часть 5. Неизвестные шедевры

Да, уникальным в своем роде явлением стал машинописный сборник “Волны и скалы”. 710 в периодических изданиях и коллективных сборниках, в частных собраниях удалось отыскать около шестидесяти неизвестных широкому читателю стихотворений Н.Рубцова, по преимуществу из ранних, и большое число вариантов уже опубликованы стихов. Появилась возможность показать творческий путь поэта почти от его истоков. Правда, очень скупо представлена начальная пора, Но за то искания Рубцова в период его службы на Северном флоте и во время жизни в Ленинграде, оставшиеся почти неизвестными, теперь видны с необходимой полнотой.

Уже в первых произведениях Николая Рубцова прорисовываются штрихи творческой индивидуальности начинающего поэта (хотя в “Деревенских ногах” чувствуется подражание С.Есенину), но говорить об устойчивых навыках поэтической работы в ту пору, когда он пришел служить на Северный флот, конечно, еще не приходится. Молодой поэт продолжает поиск. Но стихи его не отличаются большим своеобразием. Он пишет о повседневной матросской жизни с выходами в дозор, учебными атаками, мечтами об отпуске и встрече с близкими…

Школу политического воспитания матроса срочной службы Николая отражают такие стихи, как “Ленинец”, “Слово о партии”, “Матросская слава”. Романтикой служения Родине на ее морских границах рождено его стихотворение “Пой, товарищ…”, задуманное, по-видимому, как песня. Эта попытка создать песню по-своему характерна, хотя и не привела к удаче.

Молодой поэт ищет свой угол зрения, стремясь оснастить стихи необходимыми, конкретными деталями. Показательно в этом отношении стихотворении “Матросская слава”:

Вижу, как, вскинув штыки

И ленточки закусив,

С яростными глазами

В бой идут моряки.

“Вижу…” - говорит поэт, и он мог видеть это на экране, за страницами книг, в собственном отражении. Видел, но видение это было во многом вторичным, ибо своего поэтического ракурса в изображаемом автор стихотворения не нашел.

Удачные стихотворения Николая Рубцова, в которых он обращается к будням флотской службы, - они ему знакомы доподлинно. В стихотворениях “Учебная атака”, “В дозоре”, “Возвращение” (сами названия стихов говорят о конкретных событиях жизни военных моряков) поэт улавливает интересные детали, находит свежие образы. Он умеет динамически передать развитие событий, подобрать нужный интонационный ключ. Хотя справедливости ради, следует заметить, что все эти стихотворения написаны “лесенкой”, отражающей жесткий, рваный ритм, напористость, - и в этом несколько однообразны, если не сказать – монотонны.

И все-таки романтика была рядом, хотя бы в могучей силе морской стихии, которая постоянно представала глазам матросов. Как передать ее беспокойство и мощь поэтическими средствами?

Об этом не мог не думать поэт-моряк и искал возможности экспрессивные, отвечающие характеру открывающихся ему в суровом северном море картин.

В стихотворении “В дозоре” Рубцов ищет средства поэтической выразительности, равнозначные разгулу морской стихии. И находит:

Одни лишь волны

буйно

под ветрами

Со всех сторон –

куда ни погляди –

Ходили,

словно мускулы,

буграми

По океанской

выпуклой груди…

Это уже впечатляет ощущением наглядности морского простора и физической мощи стихии. Молодой флотский поэт стремится испытать себя в разных по жанру стихотворениях: и в шутливых строках… Различными оказываются результаты таких стихотворных “выходов”. Порой поэт схематичен, не всегда справляется с композицией, грешит дидактикой. Но поиск продолжается. Все новые и новые строки выходят из-под его пера…

Воинская служба на море возбуждает гордость поэта за порученное страной дело – к нему приходит ясное осознание своего места в жизни. Может быть, поэтому ему особенно отрадно видеть, как “сияет вечерами уют людей, уставших от труда”. В таком поэтическом видении уже чувствуется зрелый Рубцов.

В большинстве своем стихотворения Н.Рубцова флотского периода написаны умело. Налицо четкость фразы, динамичность ее движения, разнообразие ритмов, изобретательна и разнообразна рифмовка. Глаз молодого поэта наблюдателен, остер, его душа откликается миру живыми порывами Правда, далеко не в каждом случае удается преодолеть заданность и обрести свободу душевных движений. Поэтому в стихах, даже по своему выразительных, нередко прямолинейность – поэту еще предстоит научиться гибко улавливать многообразие жизни и противоречивость переживаний. И все-таки отдельные строки и строфы флотских стихотворений уже определенно предвосхищают будущего Рубцова.

Совсем иную сторону жизни открывали произведение “приютинского цикла”. Казалось бы, в прекраснейшем пригороде Ленинграда, где сам воздух пропитан поэзией, молодой матрос в пору его отпуска со службы осенью 1957 г. должен был бы найти радость и умиротворение. Нет, архитектурные красоты не могли успокоить душу еще неведомого мира поэта. Иные настроения властно врываются в жизнь, так или иначе сказываясь на стихотворениях, написанных Н.Рубцовым в Приютине.

В скором времени, после измены любимой, поэт овладевает лирической стихией. В минуты, когда дует “ветер хмурых дней”, только природа видится Рубцову как надежда и спасение. Он пристально всматривается в окружающий мир, вслушивается в шум берез и сосен, “отзывающийся в сердце и в крови”, в звуке музыки, наполненные глубинным смыслом:

Сурова жизнь. Сильны ее удары,

И я люблю, когда взгрустнется вдруг,

Подолгу слушать музыку гитары,

В которой полон смысла каждый звук.

Смысл жизни, смысл человеческих поступков – “вечные” вопросы, под которыми и молодой поэт в Приютине.

Работая над стихотворениями в Ленинграде после службы на флоте, Николай Рубцов позволяет свободно выплескиваться своим душевным порывам, но вместе с тем гораздо большее внимание, чем раньше уделяет форме стиха. В этом убеждают его “волны и скалы”. Включая сборник в сборник разные стихотворения, по собственному определению, “веселые, грустные, злые, с непосредственным выражением и с формалистическим, как говорится, уклонном”, и Н.Рубцов стремится разнообразно, в различных гранях представить свое творчество..

Молодой поэт ищет различные способы воплощения своего лирического “я”, прибегая к объективно-повествовательной манере о третьего лица, широко пользуется приемами “смещения” действительности – фантастикой, иронией. Как сборник внутренней организации поэтической речи особенно привлекает Рубцова аллитерация. Один из разделов сборника он так и озаглавил – “звукописные миниатюры”.

Наиболее характерно в попытках “звукописать” стихотворение “Левитан”, созданное по мотивам картины “Вечерний звон”. В нем Рубцов стремится воплотить в слове перезвон соборных колоколов и одновременно звоны знойных летних полей.

Звон заокольный и окольный,

У окон, около колонны.

Звон колоколен колокольный

И колокольчиковый звон.

Поэт здесь явно погрешил противу чувства меры и в книжных изданиях смел излишние созвучия и в этой строфе стихотворения, и в последней. Избыточность не очень благозвучных аллитераций налицо и в стихотворениях “на перевозе”, “маленькие Лилии” - они при жизни Рубцова в печати не появились.

Для поэта самой главной задачей была передача мысли, взволновавшей его, живое чувство в его непосредственности. Поиск своеобразных поэтических решений мы найдем едва ли не в каждом из стихотворений ленинградского периода в многочисленных вариантах некоторых стихов на самые разные темы.

Неустанный в поисках поэтической выразительности, Николай Рубцов много читает, сопоставляет размышления о современной поэзии. Поэзия занимает его, прежде всего, как явление. Уже родилось стихотворение “Брал человек холодный мертвый камень…” с его пафосом творческого счастья, всепоглощающего труда в имя поэзии.

В иносказательной форме отношение Николая Рубцова к современной поэзии отражает “сказка-сказочка” (1960), в которой он как реальность развивает “мистический” сюжет. В комнату поэта влетел “какой-то бес” и повел себя по хулигански. Напрасно хозяин уговаривает его вести себя пристойно. Нет, бес и не думает слушать – он бьет бутылки в углу, хватает гармонь, наконец начинает книги швырять из дверей…

Поверить в реальность происходящего должна заставить интонация увещевания, настойчивая и по разговорчивому точная:

Я говорю ему: - не бей!

Не бей бутылки на полу!..

Я говорю ему: - не тронь,

Не тронь гармошку! – говорю.

Это психологически точно передает состояние лирического героя, его мироощущение и готовит восприятие концовки. Взлетев на книжную полку,

Уткнулся бес в какой-то бред

И вдруг завыл: - О божья мать!

Я вижу лишь лицо газет,

А лиц поэтов не видать…

И начал книги из дверей

Швырять в сугробы декабрю.

… Он обнаглел, он озверел!

Я… ничего ни говорю.

Герой не молчал, пока поступки противоречили здравому смыслу. А в этом последнем случае и сказать нечего: стихотворные штампы, безликость поэзии не могут вызвать сочувствия…

Подобные стихотворения единичны в творчестве Рубцова.

Он не стремится без конца использовать один и тот же прием. Эксперимент есть эксперимент, и утверждать его в качестве поэтической системы нет абсолютно никакой необходимости.

Конечно, молодой поэт понимал, что ходить в поэзии проторенными путями – занятие малопочтенное. Он ищет снова и снова, отбрасывая и варьируя так или иначе другое. И постепенно очерчивается круг интересов поэта, содержательной осмысленности. Начинает складываться собственный поэтический мир Рубцова в его органичной многомерности и полнозвучии.

Стихи, написанные Н. Рубцовым в Ленинграде, вбирают в себя полученные им прежде жизненные впечатления. Поэт вспоминает о своих флотских годах, и прежде всего – о работе на рыболовецком траулере. Исчезла скованность, и теперь он гораздо разнообразнее, чем раньше, в выборе тем, в изображаемых картинах и настроениях.

Пишет много стихотворений о морских далях, на морские пейзажи у Николая Рубцова в чистом, так сказать, виде не часты, но в них открывается неравнодушная, взволнованная натура поэта. Таково “Утро на море”, впервые опубликованные в коллективном сборником “Первая глава”, - это романтизированный пейзаж, от экзотики в котором позже поэт отказался:

В ущельях Муста Тунтури,

Как пена, белый пар клубится.

Так было в первом варианте, а в окончательном:

Как хорошо! Ты посмотри!

В ущельях белый пар клубится…

Восклицания характерны для стихотворений Рубцова, но свое настроение он пытается подкрепить изобразительностью. При этом поэт использует и краски, и движения света (птицы ”на крыльях носят свет зари”, горизонт сверкает “калейдоскопом брызг и света”, волны “играют в отблесках зари”).

Игра света в природе и светлое, жизненное настроение, которое определяет звучание этого стихотворения, как бы выражают единство природы и человека, устремившего свой взгляд далеко за горизонт. Поэтика восприятия и отображения пейзажа уже предвосхищает зрелую лирику Рубцова.

В более раннее время в стихах конечно же ощутимы есенинские нотки. Рубцов пока только пытается уловить свою, незаемную интонацию. И шаг к поэтическому преображению пережитого он делает. Так в произведениях высокие чувства сосуществуют со своего рода “мелочностью” чувств. Не всегда еще бытовое осмысливает он на уровне поэтического. Рубцов не всегда умеет приметы жизни преобразовать в подлинно лирическое явление. Для этого в ту пору у молодого поэта, наверное, просто не хватало чувства меры, которое приходит с жизненным и творческим опытом. А опыт дело наживное…

В словах экспрессивно сниженных припоминает Рубцов свое прощание с любимой в “Повести о первой любви”:

Любимая чуть не убилась, -

Ой, мама родная земля! –

Рыдая, о грудь мою билась,

Как море о грудь корабля.

Столь же привычны, общеупотребительны и ее клятвы, прозвучавшие в ту минуту: “Я жду вас вечно”, “Я вас люблю”… И сейчас лирический герой стихотворения готов умилиться: “Люблю Вас! какие звуки!” Однако, умудренный опытом, знает уже, что “звуки ни то ни се”: ведь было же ее письмо, положившее конец любви, которая и теперь еще мучает его, -

… в холодные ночи

Печальней видений других –

Глаза ее, близкие очень,

И море, отнявшее их…

Печаль этих строк светла, и в ней – чувства героя, сумевшего подняться над банальностью обычнейшей житейской мелодрамы.

Но не только страдания неудачной любви переживал Николай Рубцов в его юношескую пору. Рано задумался он и над “вечными” вопросами бытия. И здесь надо сказать о его “Элении” (“Стукнул по карману – не звенит…”) посвященная “брату Алику”, она помечена поэтом в сборнике “Волны и скалы” датой “март 1962 года” и адресом – “Ленинград”. Однако нет оснований не доверять Валентину Сафонову, который ссылается на ее существование уже в 1957г., на флоте. Скорее всего это стихотворение написано в пору отпуска в Приютине, поскольку близко стихам того времени не только по отраженным в нем внешним обстоятельствам, но и по настроению.

Нет в “Элении” душевного порыва – боль затаена и материальные затруднения молодого человека видятся сквозь улыбку. Ну, подумаешь, не слыхать звона монет в кармане! Зато живется спокойнее, и “в безоблачный зенит полетели мысли отдыхать”.

Потом Рубцов внес изменения в эти строки, видимо не к месту игривые. И они зазвучали иначе: “В тихий свой, таинственный зенит полетели мысли отдыхать”. А в концовке появилась вариация первой строфы, вполне отвечающая житейскими обстоятельствами, сложившимися у поэта в Москве, но тоже полная легкой иронии: “Если только буду знаменит, то поеду в Ялту отдыхать…” (не зря поэт иронизировал: вот и не удалось…)

Но не только “таинственный зенит” привлекает мысли поэта. Он размышляет и над соотношением бытия и быта – соотношением, проявляющимся в каждодневном, сиюминутном. Многое здесь беспокоило Рубцова, мучило его, вызывало тревогу, и пишет он об этом обнажено резко, даже преувеличено, с долей гиперболизации. Так проявились стихотворения, сложившиеся потом в сборнике “Волны и скалы” в цикл “Ах, что я делаю?”

Вот как сам поэт комментирует эти стихотворения в авторском предисловии к “Волнам и скалам”: “Кое-что в сборнике (например, некоторые стихи из цикла “Ах, что я делаю?”) слишком субъективно. Это “кое-что” интересно только для меня, как память о том, что у меня в жизни было. Это – стихи момента”. Самооценка здесь очень верна и определена.

Стихотворения, вошедшие в цикл “Ах, что я делаю?”, - откровенно субъективистические, в них молодой поэт всецело подчиняется своим настроениям, чаще всего невеселым, отчаянным, злым. Эти стихотворения отмечены в той или иной мере и грустной озабоченностью происходящим, и в то же время по-мальчишески дерзким вызовом общепринятым нормам житейского поведения. Вот, к примеру, стихотворение “Праздник в поселке”, написанное в декабре 1959г. Атмосфера хмельного разгула передается в нем в эмоционально-оценочных восклицаниях (“Сколько водки выпито! Сколько стекол выбито!…”). Но это отнюдь не праздная констатация, ибо автор стихотворения видит и горькие последствия – приметы откровенного безобразия: “Где-то дети плакали… Где-то финки звякали…”

Рассматривая и воссоздавая свои настроения в “стихотворениях момента”, Рубцов тем самым как бы снимает эти настроения, поднимается над ними в жестокой самооценке. И значит, в самом-то деле поэт не тождествен здесь своему лирическому герою, он не совсем тот, каким видится в подобных произведениях. Пусть житейски, в формах жизненного произведения Рубцов не смог тогда преодолеть не лучшие свои привычки, духовная мера ценностей и в ту пору им была прочувствованна верно. А если говорить о поэтическом воплощении такой меры, то она обнаруживает себя в самоиронии, которая постоянна в стихотворениях этого плана.

В годы жизни в Ленинграде Н.Рубцов ищет способы освоения современности средствами стиха в разных его формах. Очень много стихотворений было написано про городскую жизнь, но поэт также пытается “набросать” сельскую сценку и дать свое понимание ее (“Репортаж”, 1962г.), пишет стихотворение о деревенском мужичке (“Лесной хуторок”, 1960г.; позже, в 1962г., это произведение было всего в двух строчках и опубликовано под названием “Добрый Филя”). Находит отражение в его стихах и полузабытые деревенские воспоминания (“Эхо прошлого”, “На гулянии”, “Я забыл, как лошадь запрягают…”)

Это обращение к “деревенской” теме весьма примечательно. Никакой “преднамеренности” в таком обращении не было. Молодой поэт следовал здесь прежде всего порывам своей души. Но поэтическая трактовка изображаемого в стихотворениях Рубцова о деревне, написанных на рубеже 50-60-х гг., может показаться несколько неожиданной. Кажется, будто поэт в своей городской жизни вполне усвоил тот сторонний взгляд на деревню, который был характерен в те годы для “среднего” горожанина: взгляд, в сущности, насмешливо-снисходительный, лишенный реального понимания явлений. Такая отстраненность в какой-то мере заметна в стихотворениях-воспоминаниях Рубцова, которые по самому своему тону противоположны по зрелым стихотворениям.

В ироническом ключе память о деревне всколыхнулась и в стихотворении “Я забыл, как лошадь запрягают” (1960). Усмешка ощутима уже в странном и несбыточном для жителей большого города желание “позапрягать” лошадь, чуждость миру сельщины звучит и в правдоподобной детали, будто бы “ неопытных лягают и до смерти могут залягать”… В общем-то есть доля истины, но крестьянский парень так всерьез никогда не скажет.

И в то же время ответ какого-то иного опыта тревожит сознание поэта: “Не однажды мне уже досталось…”. Вот тут то и кроется реальное, трудное, отчего ему и хотелось бы чего-то идиллически спокойного. Да разве это возможно? И снова он насмешлив:

Эх, запряг бы

Сейчас кобылку

И возил бы сено,

Сколько мог,

А потом.

Втыкал бы важно вилку

Поросенку

Жаренному

В бок…

Очень разные стихотворения, а общее в них – некая отстраненность взгляда Рубцова на жизнь деревни. Все это первые подходы к теме, которая станет главной в его творчестве и будет осмысливаться иначе – “изнутри” изображаемого. Взрелых стихотворениях поэт не стал бы уже отмахиваться о грустной народной песни – напротив, он уже искал глубокой созвучности времени.

Одновременно с тем, как Н.Рубцов находит жизненную опору, происходит и становление его поэтики. Когда переживания смешивались с настроениями неброского северного пейзажа, они обрели идущую от этого пейзажа прозрачную ясность и чистоту. Мелодраматизм, красивости стали неуместны – это постепенно почувствовал Николай Рубцов. Расширяется вместе с тем и круг его впечатлений. Мир чувств становится богаче.

Как часто, часто, словно птица,

Душа тоскует по лесам!

Но и не может с тем не слиться,

Что человек воздвигнул сам!

(“В городе”)

В этом произведении поэт начинает освобождаться от узорности зрения. Тоскуя по лесам, он принимает своею душой “холмы, покрытые асфальтом и яркой россыпью огней”. Однако, сказав во второй, завершающей строфе цитируемого стихотворения “В городе”, что их, эти холмы, “порой так шумно славят альты”, мне кажется, поэт погрешил искусственностью. Но в первых строках этого стихотворения живой душевный порыв его выразился в словах живых и непосредственных.

…Сколько стихотворений написал поэт в ранние свои годы, а потом словно бы забыл многие из них, забыл, чтобы вспомнить потом лучшие строки, вернуться на новом поэтическом “витке” к плодотворным находкам – некоторым приемам, образцам имитации. Опыт раннего стихотворства не оказался для него бесплодным. Обозревал ранний, так сказать ученический, период творчества Николая Рубцова, невольно обращаешь внимание на пестрое тематическое разнообразие в его творчестве, на разницу в способах поэтического воплощения материала – не только в изобразительно-выразительных средствах, но и не редко в принципиальных подходах совершенно, порой, противоположенного характера.

Поэт будто бы ввел настройку собственной души на звучащее слово, отыскивая в хаосе мелодии ему близкие. Внутреннее единство личности еще не обретено им, но разные грани ее уже наметились – этим-то, может быть, стихотворения особенно интересны. Правда, справиться с разноголосицей настроений непросто, и внутренняя борьба сказывается время от времени просчетами стиля и композиции.

Уже к лету 1962 года, когда составляется сборник “Волны и скалы”, Николай Рубцов вполне отдавал себе отчет в том, чего станет и что знает те или иные его стихотворения, умеем их четко разграничить.

Признаваясь, что он любит “из поэтов – современников очень немногих очень немногих”, Николай Рубцов высказывается о своем понимании общественной позиции поэта, которую считает “важным и благотворным качеством”. “В жизни и поэзии, - пишет он, - не переношу спокойно любую фальшь, если ее почувствую. Каждого искреннего поэта понимаю в любом виде, даже в самом сумбурном”. Заявление нарочито задиристое. Оно подчеркивает стремление поэта к открытому лирическому самовыражению и – пожалуй, особенно важное для Рубцова – его постоянную заботу о подлинности такого самовыражения. Не случайно именно с этими заявлением перекликается появившееся позднее рубцовское стихотворение “Я переписывать не стану…”, утверждающее самое стержневое, главное в творческой поэзии поэта:

… Я придумывать не стану

Себя особого, Рубцова,

За это верить перестану

В того же самого Рубцова,

Но я у Тютчева и Фета

Проверю искреннее слово,

Чтоб книгу Тютчева и Фета

продолжить книгою Рубцова!..

Искреннее слово – вот первейший критерий поэтического для Николая Рубцова. поэтому интересны пути творческого поиска, для него принципиально важно, получились ли “живой образ” - самое обидное свидетельство взаимосвязи жизни и поэзии.

От деревенского детства Николай Рубцов ушел к широким океанским просторам, в тесноту городов с пестротой их быта, чтобы снова вернуться к русской деревне и оттуда увидеть с учетом своего опыта, весь мир человека в нем.

В беспокойной жизни своей поэт обрел не только живую чуткую душу – а ей были доступны “звуки, которых не слышит никто”, - но и чувство истории и – что особенно важно – чувство пути, без которого истинного поэта не бывает. Но обрел он все это не сразу, в настроенном поиске своей индивидуальности в упорном отставании своей самобытности.

Часть 6. Шаги к общему признанию

Летом 1962г. Николай Рубцов сдал экстерном экзамены за среднюю школу и получил аттестат зрелости. Не так уж много времени было для учебы: нелегкая работа на заводе, занятия литобъединения, ночи над стихотворениями – все надо было успеть. Теперь у него не было возможностей для того усердия в учебе, которыми отличился он, отличник, воспитанник детдома на берегу Толшмы. Оценки в аттестате зрелости вовсе не блестящие, но все равно аттестат открывал дорогу в ВУЗ.

Решив приблизить осуществление своей давней мечты, в августе Николай едет в Москву, в Литературный институт имени Горького. Творческий конкурс там уже закончился, и вовсю шли уже приемные экзамены. Члены конкурсной комиссии послушали стихотворение рабочего паренька из Ленинграда, с любопытством полистали самодельную его книжечку “Волны и скалы”… И Рубцов был принят в Литинститут, получив место в общежитии. Началась новая пора в жизни молодого поэта.

Молодые прозаики, солидно державшиеся в стороне от шумливых поэтов, признали Рубцова, допустив его в свое общество. Это заставило однокурсников приглядываться к Рубцову с взыскательным любопытством, но для него самого все равно оставалась необходимость отстаивать право собственного голоса.

Сразу же по приезду из Ленинграда Николай Рубцов решил попытать счастья в журналах. Всем известно, какой там огромный самотек и как в этом самотеке легко потеряться. Так было поначалу, видимо, и с Рубцовым. Но один визит летом 1962г. оказался знаменательным. О нем вспоминает Станислав Куняев, который работал тогда в отделе поэзии журнала “Знамя”: (Вспомним о Николае Рубцове, КиФ “Вестник” Вологда 94г.)

“В комнату осторожно вошел молодой человек с худым, костлявым лицом, на котором выделялся большой лоб с залысинами глубоко запавшие глаза. На нем была грязноватая белая рубашка; выглаженные брюки пузырились на коленях… Спервого взгляда видно было, что жизнь помотала его изрядно и что конечно же он держит в руках смятый рулончик стихов”.

Случайная встреча стала не только началом хорошей дружбы, но и привела Николая Рубцова в круг родственных ему по духу людей. Этот круг “дал возможность Николаю Рубцову быстро и решительно выбрать свой единственный путь в поэзии и прочно утверждаться на этом пути… Он стал подлинно НАРОДНЫМ поэтом лишь тогда, когда ирония и мелодраматизм отошли на второй план, а вперед выдвинулось нечто иное, гораздо более серьезное, уравновешенное и ответственное”.

Настойчивый поиск Николаю Рубцову, верность его себе наконец-то, кажется, увенчалась успехом. Но прежде чем пришло признание, поэт пережил немало горьких минут. Он был неровен в своем настроении и поведении, нередко бывал резким.

А это, увы, отражалось на его литинститутских делах. Кончался второй год его учебы в Москве, и кончался неприятностями: после ряда высказываний в июле 1964г. Рубцов был исключен из Литературного института…

Оставшись “не удел”, без малейших средств к существованию, он уезжал в село Никольское, на берега тихой Томиши. Но долго Рубцов не мог там оставаться – он возвращается в Москву хлопотать о восстановлении в институте. Хлопоты увенчались успехом не очень прочным: 15 января 1965г. он вновь зачислен в институт, но только на заочное отделение. Это значило, что и тех небольших средств на жизнь, какие давала стипендия – не будет…

Но Рубцов “умел крутиться”, а жизнь шла своим чередом. Бывал Николай и в Вологде, и в селе Никольском, ездил на сессии заочников в Литинститут, а иногда и откладывал сдачу экзаменов “на потом”…

Осенью 1967г. в издательстве “Советский писатель” вышла книга Рубцова “звезда полей”. Это была его первая книга весомая, настоящая книга. Шла она нарасхват, поскольку имя ее автора уже обладало известностью благодаря журнальным публикациям. Появились и печатные отзывы на “Звезду полей”. Это было общественным самобытности поэтического мира Николая Рубцова.

А внешне в жизни поэта ничего не изменилось, да и он сам оставался таким же. Выслушал он немало похвал, но остался к ним равнодушен. Высказывались о книге или нет – он знал, что ее читали, чувствовал истинное отношение к стихотворениям по интонации, по тому как к нему обращались… Видимо перегорел человек ожиданием: ведь столько вошло в эту книгу из давних-давних произведений, цену которым он уже тогда и о которых теперь далеко-далеко ушел…

И прием в Союз писателей рубцов тоже воспринял как должное, без особых восторгов. И к литинституту он тоже охладел в то время, заканчивая его только по необходимости. Он знал, что его дипломная работа – “Звезда полей” - выполнена вовсе не на студенческом уровне.

В Вологодской писательской организации отношение к Рубцову было не только благожелательное, но и уважительное. В работе писательской организации он принимал постоянное участие: бывал на собраниях и встречах с читателями, рецензировал рукописи, давал консультации.

Часть 7. Как удивительна судьба…

Когда у Рубцова или заканчивались деньги, или ему все надоедало, и душа требовала покоя, Рубцов отправлялся к себе на Родину – в село Никольское. Там он чувствовал себя своим во всех отношениях. Так, в 1963г. Николай Рубцов обзавелся семьей, и приезжая в Никольское, шел вдоль посада над рекой, стараясь еще издали увидеть избушку, где его ждали. Вскоре жена родила ему дочь Лену, которую Николай безумно любил и постоянно баловал. Он говорил: “Маленьким надо давать свободу. Пусть делают, что хотят”… Жертвой воли ребенка стали только отцовские единственные часы – и его это не волновало.

В 1964г. съездив осенью в Москву, и Рубцов, отчисленный из института, вернулся в село. Настроение было уже совсем иное, однако надо было жить и искать выход из положения. А последующее восстановление мало что меняло. И в один из таких день поэт остро ощутил, что не сложилась его личная жизнь, не было рядом близких ему людей. И виной всему была мать жены, которая постоянно “кидала” на зятя осуждающие взгляды. Но ее можно понять: все зятья кормят семью, а Николай “посиживает у жены на шее”. И ей было стыдно перед людьми, что у ее дочери такой муж. Конфликт нарастал, и в один прекрасный момент произошел его разрыв с семьей…

Никола уезжает в Вологду. Но он всегда был рад даже крошечным новостям о своей дочери.

Осенью 1968г. Николай Рубцов получил комнату в квартире – общежитии на Красноармейской набережной. Жилье только поначалу радовало поэта: это все-таки было общежитие… Следующим летом Рубцов переселился в однокомнатную квартиру на улицу Александра Яшина.

На одном из семинаров молодых литераторов в Вологде читала свои стихи крупнотелая, со взбитой прической женщина. Впечатление заинтересовывающее она произвела несомненно. Мягким, по-детски чистым голосом она выговаривала стихотворные строчки о том, как люди преследуют волков, преследуют лишь за то, что всем этим зверям дается в тяжелой борьбе – и пища, и любовь, о том, что сама она, как волчица, за свою любовь готова кому угодно перегрызть горло. На все высказывания друзей о том, что эта женщина талантлива, Рубцов отвечал: “Это не стихи, это патология. Женщина не должна так писать”.

Вот с это-то женщиной и свела его судьба. С ней связал он свою личную жизнь, хотел назвать ее своей женой…

В канун нового 1971 года Николай Рубцов ждал дочку Лену с мамой в гости, и, по словам Елесина, поэт был полон забот о будущем, планов, замыслов!

А рано утром 19 января 1971г. у подъезда дома на улице Александра Яшина скопились машины: милицейская, “скорая” и еще какие-то… И вот уже строгая печать закона пломбой наложена на двери 65-й квартиры на пятом этаже возле пожарной лестницы на чердак. Квартиры, где жил Рубцов.

Совсем как в его стихотворении:

Вроде крепок, как свеженький овощ,

Человек и легка его жизнь.

Вдруг проносится “скорая помощь”,

И серена кричит “расступись!”

(“Под ветвями больничных берез”)

Случилось непоправимое. В пятом часу утра та самая пышноволосая женщина, что на семинаре молодых авторов читала стихи о волках, пришла в милицию и заявила, что задушила Рубцова…

Весть о смерти Николая Рубцова многих заставила задуматься, еще раз взяться за его книжки и перечитывать, перечитывать, заново осмысляя его стихотворения. Ведь он столько писал о смерти, более того-сам себе сказал: “Я умру в крещенские морозы…” Так ведь и вышло. Удивительно, не так ли?

У Николая Рубцова появился на жизненном пути человек, показавшийся ему близким. Показавшийся, но не оказавшийся…

Представ перед судом, женщина, лишившая Рубцова жизни, защищалась обдуманно и хладнокровно, - пишет присутствовавший на суде Виктор Коротаев. Истранно: даже одного доброго слова не нашла для человека, рядом с которым прожила полтора года, даже тени раскаяния не высказала, доказывая, что не было у нее времени одуматься, разжать пальцы, а после устыдиться своего бесовского порыва, не было времени сорвать с вешалки пальто, выбежать на мороз, остыть, прийти в себя… Суд доказал – было время”.

Конечно, разобраться в случайности открытых нам деталей того, что произошло между двоими, практически невозможно. Но меня интересует такой вопрос: Почему все обвиняют эту женщину? Я думаю, хотя это мое, субъективное, мнение, нужно было что-то сказать, сделать, чтобы довести женщину до убийства. Да, я согласна что она была ревнивой женщиной с “бунтарским” духом, о чем признавалась в своих стихотворениях:

…Мои поступки так страшны,

Мой путь так неразумно вьется,

И дух бунтарский сатаны.

Во мне, как прежде, остается.

И, все же, чтобы убить любимого человека нужно иметь огромную силу воли. Мне кажется, что в тот момент перед ней стояли выбор: или навсегда избавиться от мук, доставляемых Рубцовым, или продолжать страдать, принося себя в жертву. Она решила выбрать первое, и я считаю, что нельзя ее целиком и полностью обвинять в этой трагедии. Ведь, если посмотреть на эту ситуацию под другим углом, можно заметить и представить все те чувства, испытываемые этой женщиной. Хотя я еще раз повторюсь, это лишь мое субъективное мнение…

Да, неожиданным для друзей Рубцова было то, что случилось в злые крещенские морозы. Но даже в той трагической ситуации за Николаем Рубцовым – поэзия как доброе, светлое начало, определяющее его духовный мир, черты его живого облика. До последнего дня чувствовал Рубцов живое дыхание поэзии. Он явно ощущал какой-то перевал в своем творчестве, иногда даже пугался этого. Наверное, потому, что очертания его будущих путей для него самого еще не прояснились.

Жизнь поэта Николая Рубцова оборвалась. Но его духовное бытие продолжается, судьба художника в рамки его жизни не укладывается.

Заключение

Короткую, исключительно напряженную жизнь прожил большой русский поэт Николай Рубцов. “Поэт лучшее в своей жизни отнимает от жизни и кладет в свое сочинение”, - писал Л. Н. Толстой. Так это было у Рубцова – в неразделенном сочетании его жизни и творчества.

Жить сложнейшими переживаниями,. остро чувствовать драматические коллизии и переплавлять их в душе своей в гармонически пленительные строки стихотворений – таков был удел поэта Николая Рубцова. Нет, он не выбирал этого “направления”. Поэзия его сама выбирала, ибо, говоря его же словами, “не она от нас зависит, а мы от нее зависим”. Талант такого рода требует от поэта – труда огромного душевного напряжения. Да, сурова судьба – “высекать огонь из слова”. Но такой творческий порыв является счастьем для любого поэта.

Николай Рубцов, как справедливо утверждает Глеб Горбовский, “долгожданный поэт”. И в самом деле, долгожданный: он протянул живую связующую нить от классической русской поэзии к сегодняшнему дню, чтобы помочь современному человеку обрести взаимопонимание, счастье, уверенность в будущем.

Сегодня без творческих достижений Рубцова невозможно представить развитие русской поэзии в 60-70-е годы. И с годами значение созданного поэтом остается все полнее. Большой талант всегда несет новый взгляд на привычные явления, влияет на культуру чувств, на культуру слова.

Поэзия Николая Рубцова, к пониманию истинного смысла и народности которой мы, может быть, только теперь приближаемся, дает исток для новых творческих поисков.

Сжигаемый творческой страстью, которая владела им безраздельно, Рубцов служил людям проникновенным стихом честно и преданно – до конца.

Пока подводить “окончательные итоги” поэзии Николая Рубцова рано – они только начинаются. Проникнуть в такой трепетно живой поэтический мир, как рубцовский, особенно не легко, хотя вся истинная поэзия трудно поддается объяснениям. Это давно известно критике и эстетике. Утверждая, что “индивидуальность есть нечто первоначальное и неизложимое и никакие определенные особенности, ни отдельно взятые, ни в соединении, не могут ее составить и выразить”, Владимир Соловьев определил главную задачу критики “воценке данной поэтической деятельности по существу, то есть как прекрасного предмета, представляющего в тех или других конкретных формах правду жизни или смысл мира”. Вот и мы попытались доискаться до смысла в поэтическом мире Николая Рубцова, найти ту правду жизни, которую он исповедовал.

Николай Рубцов прожил короткую жизнь, не успев не только опубликовать, но даже записать все произведения, которые родились у него в голове. Но и то, что он оставил нам, со всей очевидностью позволяет утверждать: не забвению, а будущему принадлежит поэзия Рубцова, чем и объясняется значительный интерес читателей к личности поэта.

Библиография

Воспоминания о Николае Рубцове КиФ “Вестник” Вологда 1994г.
Николай Рубцов. Всемирная библиотека поэзии, “Феникс” Ростов-на-Дону , 1998г.
Кожинов В. “Николай Рубцов. Заметки о жизни и творчестве поэта”, Москва, 1976г.
Оботутов В. “Искреннее слово”, Москва, 1987г.

Рефераты

Реферат: Николай Рубцов