Жорж Сорель - мыслитель высшей степени оригинальный и многозначный. Он слишком свободен в интерпретациях крупных интеллектуальных феноменов, его оценки неожиданны.

Книги, статьи Сореля - явление значительное не только для истории социализма, но и вообще для духовной атмосферы Западной Европы начала ХХ в. Исследованию его творчества посвящены десятки книг на разных языках мира, тогда как в России о нем известно очень мало, переведено было еще в дореволюционное время всего несколько его работ. Этими изданиями и ограничивается возможности российского читателя познакомиться с идеями этого серьезного французского мыслителя, чьи идеи позволяют объяснить действия советского правительства в 30-е года нашего столетия, которые, казалось не подчиняются никаким законам логики.

Краткая биография,

Сорель родился в 1847 году в Шербурге в обеспеченной буржуазной семье, его двоюродным братом был историк А. Сорель. Он закончил колледж в Шербурге, затем получил политехническое образование в Париже и, став инженером, проработал в дорожном ведомстве 25 лет. Все эти годы он провел в провинции, получив за службу крест Почетного Легиона, а в 1829 году , не дослужив до пенсии, в возрасте 45 лет вышел в отставку и занялся литературной деятельностью. Жил на ренту представляя оригинальный тип “революционного рантье”.

Сорель горячо любил свою жену Марию Давид, и после ее смерти в 1897 г., Сорель до конца дней сохранял верность ее памяти. Детей у них не было, он поселился тогда вместе со своими племянниками в предместье Парижа, в Булоне-на-Сене, здесь и умер в 1922 году в “горестной заброшенности”.

Сорель находился в вечном интеллектуальном поиске и часто менял свои теоретические и политические позиции: в 1889 г. Он консервативный либерал, в 1893 г. - демократический социалист, после издания в 1906 г. “Размышлений о насилии” - признанный теоретик революционного синдикализма, а в 1911 г. - националист, в 1914 г. - социалист-интернационалист, после Октябрьской революции в России - поклонник В. И. Ленина. И между тем Сорель отнюдь не эклектик: его поиски развивались внутри определенной философской и моральной доминанты. На каждом этапе он бросался в драку со страстью и неистовством, о его темпераменте свидетельствует большое литературное наследие: хотя он начал писать после 40 лет, но, будучи необычайно плодовитым автором, успел создать более десятка книг; его рецензии и статьи были опубликованы не менее чем в 40 изданиях в разных европейских странах.

Марксизм в восприятии Сореля.

Публиковаться Сорель начал в журналах уже в 80-е годы. В 1889 г. вышли его первые книги - “Вклад в мирское изучение Библии” и “Процесс Сократа”. Они интересны тем, что в них уже проявились некоторые психологические и интеллектуальные константы его творчества. Так, Сорель тяготел к идеализации раннего христианства с его убеждением в неизбывности зла, идеалом мученичества; его привлекал религиозный энтузиазм, тот сплав веры и легенды, который характерен для периодов религиозной экзальтации. Позже Сорель стремился воспроизвести в социализме тот же синтез веры и легенды, мифа, но пришел он к этому через длительную эволюцию, включавшую самые разные метаморфозы. Первой же в их ряду было его обращение к марксизму.

Это произошло уже после его отставки в 1892 г. Сорель тогда увлекся философией Маркса и сблизился с французскими марксистами.

Главный теоретический вопрос, который тогда занимал Сореля, относился к возможности создания теории научного социализма. Маркс его привлек именно тем, что он “поместил социальную науку на единственно соответствующую ей почву”. Хотя Сорель и сохранял некоторые сомнения в возможности синтеза социализма и науки, он был готов в то время скорее соглашаться с Марксом и следовать за ним. Однако “чистым” марксистом он и тогда не был. В “Старой и новой метафизике” временами сильно ощущается влияние А. Бергсона, не говоря уже об оригинальной философской ориентации самого Сореля, мешавшей ему быть простым последователем кого бы то ни было.

Сорель высоко ценил Маркса за то, что тот придал философский статус феномену производства. По его мнению, Маркс для своего времени - столь же великий метафизик, как Аристотель для своего, что связано с осознанием Марксом огромного значения производства в человеческой жизни. Если Аристотель характеризовал человека как “социальное животное”, то Маркс писал, что человек - это “социальный трудящийся”.

Мысль Сореля марксистского периода концентрировалась в форме триады “производство - наука - социальность”, все составные части которой, по его мнению, взаимопроникали друг в друга. Дело не сводилось для Сореля к тому, чтобы показать, что производство и наука социальны, существуют в обществе и ему принадлежат: это не требует доказательств. Главный соблазн и трудность заключались для него в идее о том, что социальное является сферой науки. В этом вопросе Сорель апеллировал, с одной стороны, к Марксу, с другой - к Бергсону. У Маркса его привлекало то, как он конструировал социальную науку, в частности, политическую экономию. У Бергсона Сорель обращал внимание на различение двух “я”: индивидуального “я” - сферы эмоций, изменчивых, текучих впечатлений, и социального “я”, которое включено в социум, ориентировано на разум и само может стать объектом научного рассмотрения, тогда как индивидуальность исключает научность. Следует заметить, что триединство производства, науки, социальности для Сореля не только методологический принцип подхода к истории, это одновременно идеал: социализм мыслился им как полное торжество названного триединства в обществе.

Однако и в этот “сциентистский” (научный) период виден постоянный интерес Сореля к роли эмоций в обществе. В “Разрушении античного мира” он уделил много внимания языческим верованиям римлян, признавая, что хотя они и были фикцией, тем не менее держали римское общество; последнее же рухнуло, когда критика со стороны христиан разрушила силу языческих верований. Тут уже вина увлеченность Сореля мыслью, почерпнутой им, по-видимому, у одного из французских историков религии, что вера и мифы, не находящиеся в соответствии с реальностью, создают энтузиазм, необходимый для крупных общественных преобразований. Это те константы сорелевского мышления, которые грозили взорвать весь его сциентизм марксистского периода.

Во второй половине 90-х годов углубились расхождения Сореля с французскими марксистами. Критическому отношению Сореля к марксизму и Марксу содействовало и то обстоятельство, что в те годы вышли в свет две нашумевшие работы, посвященные ревизии марксизма, - книга итальянского анархиста С. Мерлино “За и против социализма” (1897 г.) и работа Э. Бернштейна “Проблемы и задачи социал-демократии” (1899 г.). Сорель подхватил многие темы ревизионистов и в срочном порядке опубликовал несколько статей в ревизионистских органах.

Сам Сорель в согласии с Бернштейном склонен был видеть перспективы социализма на путях прогресса капитализма и демократии, принял даже, хотя и временно, реформистскую стратегию социализма. Но вскоре он подверг острой критике и Бернштейна за то, что тот не заметил подлинно оригинального в марксизме - его антиэтатистских положений, идеи самоосвобождения пролетариата. Критикуя Бернштейна и ревизионистов, Сорель вместе с тем не только внимательно вникал в их аргументы, но и много перенимал у них. Это относилось прежде всего к ревизионистской критике идеи Маркса о приоритете экономики в общественном развитии.

Вслед за Бернштейном и итальянским анархистом С. Мерлино Сорель отказывался видеть в экономике главную детерминанту истории и выдвигал на первое место мораль и идеологию. Правда, среди защищавшихся им моральных ценностей Главной у него всегда оставался труд, а производитель, человек труда, оказывался высшим типом человека. Однако возникновение, развитие, сохранение цивилизации труда не явились, по его мнению, результатом объективного прогресса производства, как это представлялось Марксу; в их основе, по мнению Сореля, лежали соответствующие моральные и волевые усилия.

Ревизионисты отвергали и экономический детерминизм, и претензии Маркса на создание научной политической экономии. Сорель вторил в этом Бернштейну, обосновывая свои взгляды главным образом тем, что марксова политическая экономия основана на упрощениях, на незаконном сведении к некоему усредненному типу качественно разных видов труда.

С его точки зрения, капитализму угрожал моральный декаданс, спасение от которого несла, как считал Сорель, революция производителей. Идеи Маркса об экономической крахе капитализма, утверждал он, хотя и не соответствуют действительности, но нужны для “революционного воспитания пролетариата” и представляют собой “элементы революционного мифа”. Посредством такого странного, на первый взгляд, поворота мысли Сорель спасал от забвения марксистские догмы.

Этот поворот мысли стал возможен прежде всего в силу того, что Сорель к тому времени уже отошел от идеи “научного социализма”, а кризис социалистической мысли конца прошлого века, который многие связывали с крахом социализма вообще, относил исключительно на счет “научного социализма”. Еще недавно он с увлечением говорил о научности марксизма, теперь же был убежден в невозможности синтеза науки и социализма. Во-первых, потому что наука не должна зависеть от политической ангажированности исследователя. Во-вторых, потому что научное обоснование социализма просто невозможно: социализм не вывод из научной доктрины, а позиция, продиктованная выбором. Нельзя, считал он, принимать всерьез то, что Энгельс писал о научности социализма: “Энгельс очень мало читал современных философов; он имел только общие и довольно смутные представления относительно новейших работ современной науки, не нужно придавать большое значение формулам, которые он употребляет. Выражение “научный социализм” потворствовало ходячим идеям о всемогуществе науки, и оно имело успех”. Марксистский социализм теперь казался Сорелю близким скорее утопизму, чем научности, и он объяснял это “интеллектуалистскими интенциями” марксизма. Интеллектуализм, пренебрегающий эмоциональными основами жизни, ведет к утопии,- таково убеждение Сореля отныне и до конца дней. Стремление марксистов обнаружить связанную с экономией “логику” истории, представить социализм как полную победу разума и свободы ведет, по мнению Сореля, к утопиям.

Не в разуме и не в науке искал теперь Сорель обоснование социалистическому проекту, а в чувстве необходимости морального обновления мира. Пока еще он не дал полной и развернутой картины морального декаданса общества, но направленность его моральной позиции была ясна. Он полагал, что новую мораль обществу несет социализм, а главными ёе ценностями являются труд, справедливость, свобода и солидарность производителей; формируется же новая мораль в рабочих организациях: в профсоюзах, кооперативах, обществах взаимопомощи. Социальные институты, считал Сорель, надо оценивать прежде всего с точки зрения морали: все, что ведет к уменьшению духа ответственности, достоинства производителя, его инициативы - должно быть осуждено социалистами. Главное место в сорелевской моральной позиции отводилось роли производителя, и этим она отличалась от гуманистических притязаний ревизионистов типа Бернштейна, для которого высшие моральные ценности заключались в кантовском требовании относиться к человеку всегда как к цели, а не средству. Сорель утверждал, что это приведет к моральной деградации, гуманитаристской филантропии, ибо, полагал он, не человек вообще, а производитель должен быть в центре внимания моралиста.

Завершающим звеном в новом понимании социализма Сорелем в конце 90-х годов была идея о необходимости социалистической мифологии. Многие революционные тезисы Маркса, по его мнению, выглядят ошибочными, если искать в них соответствие с действительностью, но они тем не менее важны в целях революционной пропаганды. В предисловии 1898 г. к французскому изданию работы Мерлино Сорель писал: “Одно дело строить социальную науку, другое дело - формировать сознание”. У Маркса, утверждал он, многие положения не превышают ценности “артистического образа, предназначенного внушить нам некую идею”. Когда в “Капитале” Маркс ведет речь о нищете и эксплуатации рабочих, его нетрудно уличить в неправоте, но ценность этих отрывков, по мнению Сореля, не познавательная, они содержат “социальную поэзию”, необходимую для революционного воспитания. Ошибка учеников Маркса в том, что они искали у него истину, а не “революционные мифы”. Так возникала эта, ни на что не похожая концепция социализма, делавшая ставку на воображение и мифы в противовес разуму и истине.

Идеолог революционного синдикализма.

Очень важный этап в эволюции Сореля связан с делом Дрейфуса в 1896- 1906 гг. К этому времени Сорель был убежденным социалистом-демократом и радовался тому, что социализм во Франции и Италии утратил сектантский характер, став целью политических партий, ведущих борьбу за реформы в рамках демократии. Он полагал тогда, что социализм и демократию разделяют только экономические проблемы, тогда как “спиритуальные” цели (свобода, независимость человека и т.д.) у них общие. Наблюдение за делом Дрейфуса породило у него отрицательное отношение к демократии и парламентаризму.

Если говорить о сути идеологической и политической борьбы, которая разгорелась во Франции по поводу дела Дрейфуса - капитана французского генерального штаба, ложно обвиненного в шпионаже в пользу Германии,- то в ней столкнулись две силы: демократы-антиклерикалы, с одной стороны, и националисты вкупе с клерикальной партией - с другой. В защиту Дрейфуса выступали поначалу лишь интеллектуалы, создавшие “Лигу прав человека и гражданина”, доказывавшие невиновность Дрейфуса, ставшего жертвой сфабрикованных обвинений, В оппозиции к ним находилась “Лига французской родины”, состоявшая из литераторов. В деле Дрейфуса они видели одну из попыток евреев с помощью Германии разрушить Францию. На первом этапе борьбы правительство и парламент были индифферентны, политические партии из страха потерять избирателей, в массе зараженных антисемитизмом, держались в стороне. Это относилось и к социалистам: гедисты в силу своей классовой узости, бланкисты из-за электоральных интересов не участвовали в борьбе. После 1899 г. политическая база дрейфусизма стала широкой: здесь сыграло свою роль правительство Вальдека - Руссо. В парламенте образовалась группа в поддержку дрейфусаров, и в 1906 г. дрейфусары одержали победу на всеобщих выборах. Этот мощный второй этап борьбы и получил, собственно, название “дрейфусеновской революции”.

Сорель сначала активно выступал на стороне дрейфусаров, желая защитить принципы либерализма, попранные властью права человека. Он также не мог смириться с тем давлением, которое оказывали националистически настроенные массы (охлократия) на судебные органы. Тут сказалась его старая ненависть к “плебисцитарной демократии”. Он считал, что национализм полностью инстинктивен, что у охваченных национализмом масс нет ни юридической, ни моральной традиции.

В 1906 г. на парламентских выборах победили дрейфусары. И хотя они реабилитировали Дрейфуса, их победа разочаровала Сореля, так как, с его точки зрения, не произошло морального возрождения страны, победители включались в погоню за парламентскими местами, вновь установилось царство посредственности, но уже под лозунгом антиклерикализма. В работе “Дрейфусеновская революция” (1909 г.) Сорель утверждал, что обе боровшиеся стороны - это “демагоги”, олицетворявшие моральный декаданс, дух “цезаризма”, противоречащий всякой подлинно общественной власти. Хотя он и признавал значительность политических результатов дела Дрейфуса, его оценка их была отрицательной. Он писал о нарушениях законности в процессе реабилитации Дрейфуса, о нажиме правительства Вальдека - Руссо на судебные власти, о политических хитростях, лавировании, коррупции в этом правительстве. Он даже утверждал, что дрейфусары не отстаивали право и свободу, а напротив, нарушали закон - единственную гарантию свободы.

Сами дрейфусары при ретроспективной оценке показались ему ничтожными людьми, руководствовавшимися тщеславием, политическими интересами. Сореля поражал контраст между масштабом исторических дел и незначительностью лиц, их осуществлявших, этот контраст он видел в любой революции, включая революцию 1789 г. Моральное разложение, ничтожество побудительных мотивов он считал

особенно характерным для времени легитимизации завоеваний революции.

У Сореля мы видим неистовый протест против рационализма в подходе к истории, неизбежно упрощавшего, по его мнению, общественное развитие, и порождавшего ложь и утопии при попытках его объяснения, а тем более предсказания. Во многих работах Сореля можно встретить резкую критику рационалистической идеологии любого типа - философии Просвещения, теорий прогресса, утопического социализма, марксистского экономизма, политической экономии рикардианского типа, реформистского социализма конца XIX в. Развернутая и обстоятельная антирационалистическая концепция истории изложена им в таких трудах, как “Введение в изучение современного хозяйства” (1903 г.), “Социальные очерки современной экономии. Дегенерация капитализма и дегенерация социализма” (1906 г.) , “Иллюзии прогресса” (1908 г.).

Помимо осуждения рационалистической философии с точки зрения морали Сорель стремился доказать утопичность всяких рационалистических проектов устроения общества, попыток с помощью разума открыть естественные права человека и спроектировать модель наилучшего государственного устройства.

С особенно резкой критикой Сорель обрушился на идеологов Великой французской революции, обвиняя их в привязанности к абстракциям и в утопизме. Сорель много думал над особенностями утопического мышления, главными из них он считал веру в приоритет политики в общественной жизни, интеллектуализм (для рационалиста “чистая логика ... имеет значение общественной науки”, убеждение в том, что коль скоро построенная система удовлетворяет всем правилам логики, то она неизбежно принесет счастье всему человечеству. В своих рассуждениях Сорель опирался на то обстоятельство, что, как тогда казалось, демократические идеи революции в последующей истории Франции потерпели сокрушительное поражение, ибо вместо ожидавшегося всеобщего счастья в повестку дня встал социальный вопрос и страну охватило резкое социальное расслоение.

Вместо рационалистического подхода к истории Сорель пытался обосновать образно-поэтический, мифологический подход. Не разум, а интуиция, направляемая четко сформулированной практической целью и опирающаяся на образное постижение бытия, должна определять действия и поступки человека.

У Сореля была своя излюбленная эпоха, с наступлением которой он связывал, с одной стороны, надежду на поражение утопического демократического сознания, с другой - возможность перехода к теории и практике неутопического социализма производителей. Это - эпоха расцвета индустриального капитализма и свободной конкуренции, наступившая в середине XIX в. Сореля радовало то, что индустриальный капитал вышел на первое место в экономике, оттеснив торговый и ростовщический капиталы, его привлекало также и то, что экономическое развитие приобрело характер стихийного, неуправляемого в целом процесса, а промышленники добивались невмешательства государства в экономическую жизнь, следуя лозунгу “Laisser faire, laisser passer” (свобода торговли и предпринимательства граждан). Сорель видел в этом проявление того, что не разум, а бессознательные импульсы ведут экономическое развитие, он дорожил этим ощущением стихии, фатальности, слепого хода истории. Не только потому, что эта стихия ставила предел рациональному вмешательству в движение общества, но и потому, что она, по его мнению, делала возможным стихийный же социалистический переворот в результате классовой борьбы и спонтанного вызревания форм организации труда, перенимаемых социализмом у капитализма. Сорель, отказавшись от марксистского экономизма, тем не менее ценил у Маркса мысль о фатальном наступлении социализма; он ее формулировал следующим образом: “Переворот явится фатально неизбежным результатом слепого прогресса экономии, какой-то экономической конъюнктуры, перед которой ум философов совершенно бессилен”. Фатальность для Сореля не тождественна объективной необходимости по Марксу, она означает просто импульсивность, внерассудочность процесса.

Сорель хотел во что бы то ни стало сохранить, продлить эпоху свободного Предпринимательства, но с горечью замечал, что она в конце XIX в. все более” уходит в прошлое. С одной стороны, формирование финансового капитала, картелей, государственного регулирования вводили планирование и тем самым элементы рассудочности, логики в экономические отношения, а с другой - демократия с ее гуманитаризмом, филантропией поощряла потребительство, распространяла настроения мягкосердечия, сентиментальности и декаданса, заменяя непримиримую классовую борьбу пошлым классовым миром. В связи с этим Сорель обвинял Маркса в том, что тот не увидел угрозы, какую демократия несла экономическому фатализму и классовой борьбе.

Вершиной творчества Сореля синдикалистского периода его деятельности являются его “Размышления о насилии”, впервые опубликованные в 1906 г. в журнале Лягарделя “Мувман сосьялист” и принесшие ему мировую известность. Книга родилась в пору расцвета революционного синдикализма во Франции и несла на себе отпечаток его духа. Организованная в 1902 г. Всеобщая конфедерация труда (ВКТ) объединяла не только рабочих промышленных предприятий, но и высококвалифицированных ремесленников; в ней не было организационного единства, централизации, аппаратной иерархии. Под влиянием анархистов эти недостатки французского рабочего движения стали рассматриваться как его достоинства, в децентрализации видели признак свободы и инициативы борцов. Анархисты же привнесли в движение настроения антиэтатизма и антимилитаризма. Сорель нашел в революционном синдикализме соответствие своим глубинным порывам, а именно: утверждение достоинства труда и трудящихся, отказ от участия в политической жизни, стремление к разрыву с существующим обществом, воплощенное в лозунге всеобщей забастовки.

“Размышления” не содержали каких-то новых взглядов. В книге Сорель с большой силой выразил идеи, высказывавшиеся им и раньше; здесь мы встречаем апологию пролетарского насилия и героической морали, теорию мифа и философию пессимизма. Сорель вновь отверг парламентский социализм, превративший классовую борьбу в орудие торга ради достижения мелких материальных выгод. Классовая борьба, пролетарское насилие, по мнению Сореля, имеют более высокое назначение- тотальное обновление общества путем прямого действия пролетариата. Такова глобальная цель; но кроме того, Сорель ждал от пролетарского насилия и более непосредственных результатов. Во-первых, возрождения буржуазии, восстановления условий, при которых она была бы проникнута духом “бодрости, неутомимости и неумолимости”, что было тождественно, по Сорелю, новому экономическому расцвету капитализма и тем самым подготовке экономических условий социализма. Во-вторых, революционного воспитания пролетариата. Здесь Сорель дал такие формулировки, которые позже были взяты на вооружение фашистами: “Насилие пролетариата не только обеспечивает грядущую революцию, но и представляет из себя, кажется, единственное средство, которым европейские нации, отупевшие от гуманизма, располагают, чтобы вновь ощутить в себе прежнюю энергию”.

Сорель с энтузиазмом воспевал высокую моральную ценность пролетарского насилия, спрашивая при этом, “не заключается ли известная доля недомыслия в том восхищении, с каким наши современники относятся к мягкосердечию?”. Его ответ был однозначен: гуманизм, мягкосердечие лишь поощряют мошенничество и хитрости, распространенные в рыночных обществах. Он оспаривал мнение о том, что современные общества в смысле нравственности имеют преимущества перед традиционными: на деле просто изменился тип преступлений, неимоверно возросли среди них те, которые основаны на хитрости, и эта их массовость вызвала снисходительное к ним отношение. Жестокость нравственно чистого человека, по словам Сореля, более благодетельна для морального климата, эпохи, чем мягкосердечное попустительство мошенничеству, утилитаризму, погоне за выгодой. Только борьба за высокие неутилитарные цели (социализм) может возродить нравственность в обществе: “Насилию социализм обязан теми высокими моральными ценностями, благодаря которым он несет спасение современному миру”.

В “Размышлениях о насилии” Сорель вновь возвращается к своим тезисам о концепции мифа, о движущей роли мифа в исторических движениях, о противоположности мифа и утопии, несоизмеримости мифа и реальности.

Он считал, что корни религии, так же как и мифов, воодушевляющих большие исторические движения, лежат в глубинных пластах психологии, поэтому нельзя веру заменить интеллектуальными аргументами.

Последние годы жизни и наследие Сореля.

Синдикалистский период в творчестве Сореля был самым плодотворным. Закончился он в конце 1910-х годов, когда во Франции начался спад революционного синдикалистского движения. Это было связано отчасти с правительственными мерами - разгоном бирж труда, арестом руководства ВКТ (Всеобщей конфедерации труда), отчасти же с тем, что французский синдикализм все более на первый план выдвигал борьбу за реформы, отказываясь от радикальной антиэтатистской программы революционного синдикализма. Сореля с таким синдикализмом уже ничто не связывало, и он отошел от него, объявив о своем сближении с французскими националистами - группой “Аксьон франсэз” под руководством Шарля Морра.

Сближение произошло прежде всего на почве антидемократизма, свойственного, как Сорелю, так и правым. Общими у них были ненависть к интеллектуалам и жажда морального возрождения Франции. Сорелизм сообщил правым второе .дыхание, снабдив их идеей синдикализма, а объявленный в рамках “Аксьон ' франсэз” синтез синдикализма и национализма позже был перенят фашистами. Собственно, Сорелю не было нужды ревизовать в националистический период (1910-1913 гг.) свои прежние взгляды, он просто перенес на национализм те надежды на моральное обновление, которые он раньше связывал с революционным синдикализмом. К тому же Сорель никогда не был сторонником бесплотного: пролетарского интернационализма, а особенности развития социализма в той или иной стране он объяснял национальными традициями, утверждая, что “в действительности имеется столько социализмов, сколько великих наций”.

К 1912 г. тем не менее стали явными расхождения между Сорелем и Морра: Сорель не принял монархизма последнего. Морра же опасался, что сорелевские идеи о классовой борьбе могут лишить националистов их традиционной социальной базы. Больно ранила Сореля и критика, которой его подвергали прежние товарищи - синдикалисты. В 1913 г. Сорель порвал с националистами. После этого разрыва он долгое время пребывал в меланхолическом состоянии, так как он не видел более силы, способной приостановить декаданс в современном ему обществе. К началу войны из-за болезни сердца он уехал в деревню, расположенную недалеко от швейцарской границы, откуда в письме одному из своих учеников жаловался на судьбу: “Я задаюсь вопросом, когда я смогу хоть немного прийти в себя? Что касается работы, об этом нечего и думать: я знаю, что слишком состарился за последний месяц, чтобы вновь обрести идеи, да и к чему все это? Я знаю, что я человек другого времени, который не понимает своих современников и который больше не может быть понят ими”. Первая мировая война еще более усугубила его пессимизм. В действиях стран Антанты и США он видел лишь стремление утвердить повсюду ненавистный ему режим “демократической плутократии”. Вместе с тем не внушали ему энтузиазма и цели Центральных держав, хотя изредка .он выражал к ним симпатию, утверждая, в частности, что у немцев боевой дух сильнее.

Революция в России в октябре 1917 г. зажгла его. Он начал много писать во французской и итальянской прессе, впрочем, еще и для того, чтобы заработать на жизнь, так как его русские и румынские акции, которыми он обладал, обесценились, и он, лишившись ренты, был разорен.

Сорель, к сожалению, не очень хорошо был информирован о российских делах, поэтому его оценки часто были продиктованы не реальным знанием положения дел, а собственными страстными ожиданиями революционных свершений и его представлениями о них. Так, суть Октябрьской революции в России казалась ему ближе к идеям Прудона, чем Маркса. Он думал, что Советы смогут обеспечить непосредственное участие трудящихся в государственном управлении, устранить гегемонию интеллектуалов. Как шла бы дальнейшая эволюция отношения Сореля к Советам, можно лишь гадать, поскольку он умер в 1922 г. Не исключено, что он бы встал в оппозицию к ним, как это сделало большинство французских синдикалистов.

Ленин вызывал его восхищение, он сравнивал его с неподкупным Робеспьером, считал самым великим теоретиком социализма после Маркса, гениальным политическим деятелем, равным по масштабам Петру Великому. Причем Ленин казался ему настоящим “московитом”, более русским, чем российские монархи.

Умер Сорель в нищете и заброшенности в 1922 г. в возрасте 75-ти лет, похоронен на маленьком деревенском кладбище, рядом с могилой жены. 10 лет спустя могила была реконструирована: посольства СССР и Италии с укрепившимися в каждом из этих государств авторитарными режимами заявили о своей готовности заменить собой семью Сореля в деле ее реконструирования. Случилось то, чего так боялся Сорель и о чем он писал Делесалю. В письме от 23 июня 1918 г. он, вспоминая Вергилия, завещавшего своим душеприказчикам уничтожить “Энеиду”, соглашался с Прудоном, что поступок Вергилия был мотивирован боязнью, как бы его труд не послужил чуждым ему целям, и Сорель выразил опасение, что подобное может случиться и с его наследием. И действительно, тень деспотических и тоталитарных режимов, коммунистического и фашистского, долгое время скрывала от потомков настоящего Сореля. Три крупных политических течения заявили тогда свои права на наследие Сореля: революционный синдикализм, большевизм и фашизм. Наиболее законным наследником сорелизма (т.е. идеологии Сореля) был, конечно, революционный синдикализм. Имя Сореля широко известно в странах где сильны синдикалистские традиции: во Франции, Италии, Испании, странах Латинской Америки. Близкими по духу синдикалистам были европейские левые нетрадиционного типа, оппозиционные как в отношении коммунизма, так и социал-демократии. Вначале века предпринимались попытки соединить взгляды Сореля с большевизмом. Но они не увенчались успехом. Такие попытки предпринимали французские синдикалисты, вошедшие в 1923-1924 гг. Во Французскую коммунистическую партию. В этом отношении они как бы следовали идеологическим поворотам самого Сореля, который в последние годы жизни страстно защищал В. И. Ленина и большевизм. Но сотрудничество синдикалистов с коммунистами оказалось непрочным, большую роль здесь сыграли преследования коммунистов в Советской России. Впрочем, хотя большевики хоть и уничтожили в стране “рабочую оппозицию”, заигрывали с революционными синдикалистами за ее пределами. Поэтому работы Сореля не были запрещены в СССР, однако они интерпретировались крайне тенденциозно, пример чему подал сам Ленин, отозвавшийся однажды о Сореле как о великом “путанике”. В 20-у годы ХХ века о своем праве на наследие Сореля заявили фашисты. Правда, фашистское восприятие сорелизма было очень избирательным, многие важные идеи Сореля искажались, отбрасывались или включались в несоответствовавший контекст. На мой взгляд, конец XX в., кажется, призван дать аутентичное представление о взглядах Сореля.

Заключение.

Можно не соглашаться с сорелевской концепцией мифа, видя в ней приглашение играть страстями людей, игнорируя при этом указания разума, однако следует признать, что XX в. достаточно подтвердил огромную роль мифов в массовых движениях. И это не только мифы о вожде, вдохновлявшие и коммунистические, и фашистские движения, но и либеральные мифы, например, о всеразрешающих возможностях рынка. Вероятно, Сорель прав в том, что человеческие отношения не могут быть до конца рационализируемы, что история имеет некоторые “мистические области”, воздействуя на которые, мифы могут играть в ней решающие роли. Не прав Сорель, может быть, в том, что миф сам по себе может увлечь массы, заставив их идти против устоявшегося порядка жизни, против самой истории. Вернее, для того чтобы родился миф, несущий заряд разрушения, должно появиться недовольство существующим строем жизни. Сорель часто рассуждал так: мифы - это залог жизненности массового движения. Вернее, наоборот, появление и существование мифа связано с утверждением и ростом определенного движения.

Критики Сореля, которые видят в концепции мифа нечто вроде обоснования манипулирования людьми на внерациональном уровне, проходят мимо того обстоятельства, что Сорель никогда не рассматривал миф как бич, которым человечество загоняют в светлое будущее. Миф для него - лишь символ освобождения, сопряженный с осознанием неизбежности помех на этом пути, связанных как с социальными препятствиями, так и с человеческой природой. Постоянная опасность декаданса подстерегает человека на пути к освобождению, Сорелевский миф не предлагал непреложных целей движению, он лишь символизировал путь к абсолютной свободе и морали, постоянно прерываемой декадансом и вновь возобновляемый.