Сразу хочу заметить, что слово ортодоксия для меня не является ругательным. Ортодоксия, как мы знаем, означает “правильное мнение” по гречески, или, как часто это употребляют многие, “правильную (истинную) веру”. Мне очень нравится слово! Действительно, что может больше привлекать философа, как не истина, верное знание? Однако все мы понимаем, что мнение отличается от знания, слова эти имеют разные оттенки: мнение о чем-то описывает представление, идею, которая содержит больше сомнения, и допускает больше возможности быть и неверным, чем знание, которое более уверенно и определенно, а в некторых случаях используется и без примеси сомнения и вовсе. Теперь, правильное мнение (правильная вера) содержит в нашем понимании более сильное утверждение, но всеже не доходит до значения знание. Если мы действительно знаем что-то, то нам нет необходимости говорить: “мне кажется, что у меня болит зуб, или по моему мнению, я потерял руку, в результате хирургической операции, или я верю, что это золотистое и теплое солнце взошло этим утром и согревает сейчас меня своими лучами”. При всем том, что в данном случае слова кажется, по мнению, верю, совершенно правильно бы отражали истинное положение вещей, все же мы обычно говорим: “ я знаю, что у меня болит зуб; я знаю что потерял руку; я знаю, что солнце взошло”, или проще: “у меня болит зуб; я потерял руку; взошло солнце”.

Правильное мнение или правильная вера может соответствовать знанию, но всеже в нашем понимании (психологически) не тождественно состоянию знания. В первом случае (психологически) мы находимся в некоем гадательном состоянии, хотя и попали в цель, если это мнение действительно оказалось правильным, а вера истинной. А правильность, истинность, определяются знанием реального положения вещей, без какой-либо гадательности. Мы тогда говорим: “Мы знаем, что это так”, - или просто, - “это так”.

Теперь возникает вопрос: “Как мы можем знать, действительно ли правильно некое мнение или вера?” Мнение обычно подкрепляют своим непосредственным опытом, некоторыми свидетельствами других людей, которые, кажется заслуживают доверия (по каким-то причинам, которые тоже объясняются). Сторонники своей веры и проповедники обычно как-то объясняют нам и подтверждают ее. Для того, чтобы человек изначально не разделявший мнение или веру, стал их разделять, ему нужны эти подкрепления (свидетельства, рассудочный вывод). Мнение или вера тогда стремятся приблизиться в сознании человека к тому, что мы называем знание истинного положения дел.

Люди веры нередко совершают подвиги веры, чтобы подтвердить ее правильность или исключить возможность существенных сомнений в глазах окружающих “неверующих” или “слабых в вере”. Так, первые христьянские мученики проповедовали: “Я верю в Христа…Он был мессией и едиственным Сыном Бога...”, - зная наверняка, что будут растерзаны, людьми придерживавшимися тогда другой веры или мнения. Так и происходило. Фарисейские ортодоксы организовали избиение и распятие Иисуса и многих последователей новой ортодоксии. Многим показалось убедительным такое подтверждение правильности нового мнения, новой веры. Люди говорили: “Если человек готов на такие страдания за свое мнение, оно очень вероятно может оказаться правильным. Нам умнее было бы его разделить, чтобы не промахнуться в важном”. Критерий подвига за веру в подтверждении правильности этой веры (этого мнения) многим кажется очень убедительным. Почему? Наверно потому, что мы эмоционально сочувствуем, сильным чувствам человеческим, а, в случае переносимых пыток и самой смерти, эти эмоции достигают своего апогея.

Однако мусульмане сотнями взрывающие себя и окружающих за свою “правильную” веру, тоже используют этот критерий для доказательства своей правоты. Они кричат: “Верую в Аллаха и Его пророка Мухамеда!” - Бум! Мученическая смерть. Истина доказана! Доказана?

Буддист, показывая силу своего убеждения сжигает себя публично. Сила его духа преодолевает колоссальную физическую боль и естественный страх смерти, свойственный всем живым существам! Истина буддийской веры доказана! Доказана?

Солдат, воспитанный в духе материализма, безбожия и веры в идеалы коммунистической парти и ее вождей, бросается на амброзуру, под танк, с криком, подтверждающим его веру (мнение): “За родину, за Сталина!». Муки приняты, жизнь пожертвована. Истинность материализма, и величие Сталина и его партии доказана! Доказана?

Какая же вера тогда правильнее? Можем ли мы сейчас уже ответить на этот вопрос, пользуясь только этим критерием мученичества? За разные веры приняты реальные страдания, проявлен реальный героизм, отданы жизни. Один убил себя за Бога, другой за то что “Бога нет!”. Одного пугали, мучали и убивали за Христа, а другого пугали, мучали и убивали христьяне за то, что он в Христа не верует или верует “неправильно”. Какой же мученик доказал правоту своей веры? Могут ли эти противоположные веры, противоположные мнения быть правильными одновременно? Если критерий героического мученичества достаточно хорош, то необходимо придется признать, что да. Но звучит это абсурдно. Значит критерий мученичества не может считаться истинным критерием, и надо поискать чего-то еще. А тем людям просто посочувствовать, может даже и восхищаясь силой их духа. К сожалению, они не доказали то, что хотели доказать, хотя и доказали свою верность избранному мнению, силу своей веры, но не ее правильность (истинность).

Если теперь посмотреть только на саму христьянскую веру, отложив все другие известные религиозные учения человечества, можно увидеть противоречия ортодоксальностей. Дело в том, что искренние последователи Иисуса Христа разделены в своих мнениях (верах) о христьянской вере, в том, какая же она должна быть на самом деле. Таких групп было и продолжает быть много в истории христьянства. При этой множественности и признаваемой самими христьянами противоречивости определенных “ортодоксальных” доктрин, каждый считает свое “правильное мнение” “по настоящему правильным”, а “правильные” мнения других христиан неправильными. Интересное понимание возможности правильного быть одновременно и правильным и неправильным!

Не оставляет сомнения искренность определенных последователей христьянства в его сектах, но можно сомневаться в том, что все они могут быть одновременно верны, особенно в случае признания всеми сторонами реального разногласия, принципиального противоречия доктрины. Не могут быть правы оба, когда один из них говорит Х , а другой (-Х) одновременно. Тем не менее в традиции обоих есть люди очень хорошие, достойного поведения, выражающие свою любовь к учению Христа и самому Христу, и даже готовые на мученичество за Него и Его учение, и доказавшие крепость своей веры в реальности. Были настоящие всецело преданные Христу монахи-святые и в православии, и в католицизме, и в лютеранстве, при этом люди-священники этих направлений христьянства, каждое из которых страстно утверждало свою исключительную ортодоксальность (правильность веры), в определенных частях ее совершенно противоречили друг другу. Как же может быть правильным то, что противоречиво? Очевидно, что в том именно, в чем оно противоречит, все “правоверные” не могут быть правоверными с точки зрения истины (абсолютной), т.е в христьянской ортодоксии существует реальная проблема! На факт ее существования есть разные реакции самих христиан, но есть и единство в этом разнообразии. Единство это заключается в том, что каждый верующий в свою доктрину говорит: “Я прав, а ты дурак! (или мягче, неправ, но иногда и о мягкости выражений не заботятся, а выражаются еще и покруче, обещая друг другу гиенну огненную) ”. Отсюда очевидно, что проблема ортодоксальности не может быть решена лишь средствами самой ортодоксальности. Иначе говоря, просто вера в то, что ты прав, и даже огромная сила этой веры, не может считаться критерием ее правильности. Не может считаться таким критерием даже и чистая жизнь последователей этой веры, их подвиги, если последние не принадлежат к подвигам универсальной разумности .

Душевно склонный к эмоциональности, ценящий такие качества, как любовь и преданность предмету своей любви, всеже наверняка будет искать способа ускользнуть от интеллектуальной проблемы, которую я пытался показать в этой статье. Такой человек, сердце которого я очень ценю, но умственной привычки разделить не могу, наверное скажет что-нибудь вроде: “Да, те противоречия ортодоксальности относятся к тем “плохим”, а мы-то хорошие, и наша ортодоксальность внутри самой себя вовсе непротиворечива, а этого мне достаточно”. К сожалению только, что тогда к “тем плохим” он должен будет отнести и всех апостолов Иисуса Христа, которые видели Его собственными глазами, слушали Его поучения непосредственно, получили прямой дар Духа Святого после смерти и воскрешения Иисуса, и все же не пришедших к консенсусу о том, как следует правильно учить христьянству, и это на долгие годы после того события! Известно горькое расхождение во мнениях между Джеймсом, избранным апостолами своим лидером, и Павлом, который и апостолом-то сначала не считался. Павел и Иисуса-человека то в глаза не видел, а получил откровение духовное по дороге в Дамасск. Изменив свою сначала ортодоксально-фарисейскую позицию после этого великого озарения, он искал встречи с непосредственными учениками Иисуса-человека, желая научиться у них всему, что сам он не имел возможности выучить до того. Павел с трудом добился всречи с ними и принятия его в первую общину, выслушал все, что они могли ему передать, рассказал о своем духовном опыте, и отправился проповедывать Христа за границей. Несмотря на то, что он был чрезвычайно успешен, его доктрина не считалась верной Джеймсом и поддерживавшими последнего тогда другими апостолами. Только спустя долгое время “правильная” доктрина той группы претерпела изменение в направлении “правильной” доктрины Павла, которого первым поддержал Петр, да и тот сначала не полностью. Петр последовал в форватере новой доктрины уже в самом конце, под впечатлением успешного Павловского подвига в распространении веры, мощь которого перевесила силу позитивного распространения христьянства всеми другими апостолами, вместе взятыми.

Евреи люди очень эмоциональные и практичные. Эмоциональная приверженность начальной “ортодоксии” уступила практичности новой “отодоксии” Павла. В убеждении этом не последнюю роль сыграл и большой денежный дар, привезенный Павлом голодающим в Иерусалиме апостолам от “неправильно” в их изначальном суждении новобращенных Павлом членов. Получается, что “ортодоксия” даже таких ближайших к Иисусу Христу, и одаренных Святым Духом учеников могла быть не совсем ортодоксией, раз они же ее и преобразовали со временем. Значит и для них она не была сама по себе критерием истины.

Критерий же разума лежит вне веры, вне мнения, вне какого бы то ни было внешнего физического действия человека или группы людей. Этот критерий совершенно не зависит от признания каким-то собранием “правильности” какого-то свода правил или положений и установления судебного закона, преследующего отклонения от этих правил. Наоборот, разум обладает правом окончательного суждения, правильны или неправильны какие бы то ни было веры, своды, решения соборов и т.д. Сложность здесь состоит в том, что быть понастоящему разумными людям совсем непросто. В нас кипят страсти, и наряду с разумной способностью есть способность быть совершенно неразумными. Многие из нас пытаются следовать не страстям, но разумности, но даже те лишь с переменным успехом; даже в случае лучших из нас.

Всеже в редких случаях отдельные философы в истории человечества достигали исключительного уровня развития интеллекта и контроля над страстями. Чтобы отдать им справедливость следует заметить, что они всей своей жизнью и смертью доказали высоту своей души и исключительную “святость” поведения. Пифагор, Сократ, Платон, во многом стоики, греческие и римские, а также сами христьянские святые-философы вроде Августина, Анселма, Абиларда, Боневентуры, Аквинского; а также такие как Томас Мор, Ляйбниц, Декарт, Ньютон, Кант, Гегель, Баркли, Томас Рид и немало других, преодолев страсти, воздали честь способности разума человеческого и были и продолжают оставаться настоящими просветителями миллионов людей, прочитавших их сочинения и знающих о примерах их высокого поведения, достойного человека. Восхищает пример исключительной эрудиции и философской интуиции, в соединении с верой в Иисуса Христа, в лице современного Ватиканского философа Фредрика Каплстона, слава которого облетела весь мир. Однако, как я уже показал, никакое поведение не может быть демонстративным доказательством правильности какой-либо доктрины. Оно может всеже создать эмоциональный фон уважительного отношения к людям рациональности, которые, как и религиозные святые, могли вести прекрасную жизнь и встретить достойно свою физическую смерть. Поведение настоящих философов может показать практичность философии (т.е. то, что занятия ей могут формировать морально высокую личность), для практикующих ее, как и поведение религиозных святых может показать практичность религии, для серьезно относящихся к ней людей.

Всеже критерием ортодоксии, может быть с одной стороны реальный религиозный опыт непосредственного Божественного вмешательства, как в случае отдельных святых-подвижников (для самих этих подвижников, и обучаемых ими), а с другой стороны именно философская демонстрация идей, относящихся к духовности и самой религиозной доктрине. Такая доктрина не может по природе своей быть сектанской, но обязана быть универсальной, т.е. непротиворечиво объяснять универсальную сущность всех религиозных кредо, которая лишь на поверхности маскируется разнообразием, лишь видимо противоречивым.

Несмотря на то, что некоторые христьяне были и есть весьма агрессивны, Христос таковым не был, как и не были настоящие святые подвижники христьянства, излучавшие только любовь, кротость и заботу о людях. Те никогда не мучали и не убивали “неверных”, как и Иисус не делал этого и не велел делать. Возможность воссоединения идеалов философии и христьянства была доказана на примере великих христьянских интеллектуалов, которые-то и сделали христьянство понятным, представив его доктрину языком рациональности, свойственным именно философии. Вся философия (и вообще культура) средневековья, будучи почти исключительно религиозной, как на двух ногах стояла на двух великих основаниях: На традиции веры (Иерусалима) и традиции логики и рассудка (Афин). Когда же возникали проблемы критериев понимания правды, для решения этой проблемы использовался именно Афинский инструмент. Возможно, нам следует продолжить эту традицию?

О теологической проблеме

Христос пришел и принял страдания из-за симпатии к людям. Трудно вообразить симпатию Совершенного ко злу, греху или пустой суете. Не значит ли это, что в человеке, еще и неискупленном Христовым подвигом, имелся существенный элемент прекрасного, совершенного? Если бы это было не так, жертва Христа воспринималась бы не как жертва любви, а как новотворчество (скажем, подобно сотворению из грязи золотой статуи, своего рода чудесное сотворение того, чего раньше там совсем не было). Тогда это противоречило бы любимым сентенциям Христьянского Писания.

Но, если в человеке, хоть и провинившимся преред Богом, еще имеется нечто совершенное и прекрасное, отсюда логически следует то, что не все совершенство возникает у людей от Иисуса-Сына-Божьего и Его святой жертвы. Значит не всем человек обязан личности Иисуса-Христа, и в нем и без Иисуса есть нечто божественное, т.е. он тоже этим самым является от Бога-Отца, т.е. сыном Последнего. Значит заявления многих христиан, о том, что Иисус-Христос есть единственный Сын Божий, нельзя воспринимать абсолютно, но лишь только в каком-то особенном смысле.

Какой же это смысл? Может быть это связанно с сознанием Иисуса, которое полностью и актуально чисто, тогда как в случае обычных людей, тоже несущих в себе наследие нашего общего Отца, сознание потенциально, и в лучшем случае активно неполно. Но если природа божества всеже там находится и независимо от Иисуса, значит в принципе, она может быть и осознана в силу самой этой природы. Миссия Иисуса тогда должна быть понимаема не как необходимое условие такой реализации божественной сущности, но как свободный дар помощи, желанный и высоко-ценимый, хотя и не необходимый в принципе. Отсюда следует возможность реализации божественной природы в человеке и до, и после Иисуса-Христа; и тогда Его утверждение: “Я есмь дверь…идущий Мной спасется…никто не приходит к Отцу Моему иначе как через Меня”, - тоже имеет не абсолютное, но частное, прикладное значение определенного смысла.

Каково же это значение? Возможно речь идет о той, общей для нас с Христом, божественной природе, с которой Его сознание всегда и полностью отождествляется, тогда как наше сознание обычно не отождествляется (временно занимаясь чем-то другим), но потенциально должно отождествиться. Тогда, никто действительно не придет к Отцу, иначе как только через ту форму сознания, о которой говорит Христос, но которая потенциально присуща всем, независимо и вообще от существования или несуществования исторического Иисуса.

Опять же, отсюда следует возможность познания Бога через то потенциальное сознание, и до, и после, и одновременно с Иисусом, без помощи или с помощью того Сына Человеческого. Логически возможно поэтому существование бесконечного количества Христов с разными именами, хотя исторически реализовали Христа (это сознание) может и немногие, а знают наверняка о такой реализации Христьяне только в единственном случае, а именно случае Иисуса. Должно ли такое их знание ограничивать то, что в принципе не имеет ограничения? Кажется, здесь это дело не необходимости, но вкуса. Захотят некоторые христьяне, и признают правильной концепцию уникальности в истории Христа, а захотят предположат возможность и других воплощений до, во время и после исторического Иисуса. Христьянские мистики, например, вроде Экхарта, избрали вторую позицию, тогда как, другая группа Христьян, даже вместе с римским Папой, современником Экхарта, избрала первую позицию, назвав Экхарта еритиком. Логически же, позиция Экхарта более плодотворна, и объясняет гораздо большее, как в самом Христьянстве, так и за его пределами. Может, поэтому его и называли: “Мастер Экхарт, от которого Господь не скрыл ничего!”

Когда же мы вспомним предостережение Иисуса, что по плодам следует узнавать людей (от истины ли они), интересно будет проанализировать плоды Экхарта (его жизнь и деятельность) и плоды предавшего его анафеме Папы, а также и многих других христиан, столь склонных судить и казнить своих собратьев. Экхарт никого не судил и не казнил. Он был ближе к учению самого Иисуса, говорившего: “Не судите, да не судимы будете”. Может и в своей доктрине он был ближе других христиан к Истине?

Сам Иисус не проклинал и не казнил людей, не пытал их “для их же пользы”, но жалел, лечил, кормил, воскрешал. Не странно ли, что те кто объявляют себя Его учениками так любят судить, проклинать, пытать и казнить других? Здесь тоже получается, что по плодам, показанным уже ими, они дальше от Иисуса и Истины, чем те другие, вроде Экхарта. К кому же тогда более разумно прислушиваться?

Решать это, наверное, надлежит каждому, оценив, что для него важнее: гордое заявление того, что им одним известна правда, и столь характерное для “правоверных” осуждение всех других, или скромность, симпатия и осторожность, чтобы не противоречить ни логике, ни чувству братской любви. А ведь последней как раз и учил Христос. Меня лично больше привлекает Иисус-Христос, а не те “христьяне”, которые по плодам их скорее кажутся далекими от Христа. Мне симпатичнее христьяне, являвшие скромность, рассудительность, и другие дары Божьи, включая и настоящую прозорливость. Некоторые из них считали, что правильная доктрина искажалась священниками основного направления в их странах. Некоторые любили священство, молились за него, но не принимали “ортодоксии” тех священников во всей ее конкретности, которая, с их точки зрения, искажала правду. Примером этого в православии может служить Св. Преподобный Серафим Саровский. Вспомните как он пророчествовал колоссальное наказание, ожидавшее православное священство за грехи неверного учения христьянской доктрине. Серафим молился даже, чтобы ему пострадать вместо тех виноватых, но Бог отказал. Антихрист коммунизма физически уничтожил более 100000 священослужителей (только в России!), наряду с оскрвернением храмов и святынь. И Бог допустил это, потому, что сами священники неправильное долго за правильное выдавали. Как же тогда узнавать, какие поучения священников вообще правильные, а какие нет? Ведь они-то всегда говорят: вот вам правильное учение! Какое тогда вообще имеет значение “ортодоксия”? Боюсь, что здесь стоит о многом думать каждому самостоятельно и обсуждать с друзьями, вырабатывая универсальный, т.е. работающий для всех, критерий, а не поспешно хвататься за то, что тебе подают с ярлыками “правильное”и “ортодоксальное”. Это возможно только, если ум всегда сохранять открытым, живым, допускающим “правильное” оказаться и неправильным. Иначе, как же быть если то, чему тебя учила какая-то определенная доктрина, взятая на веру, окажется неправильным? Слова: поиск , осторожность, бдительность, вера с сомнением, разумность может быть помогут нам в этом пожизненном предприятии. “Ибо мы отчасти знаем…”,- значит тем более можем иметь мнение, веру, правильными лишь отчасти, а не абсолютно.

Разумных модификаций веры следует бояться не больше чем самой твердой веры, которая в столь многих случаях у конкретных людей (и их собраний) всех кредо, не исключая и христьян, оказывалась и неправильной во многих пунктах, т.е. ими самими со временем в этих пунктах признавалась неправильной и переоценивалась. Так, если мы твердо верим в определенную религиозную идею, а также и верим, что нашей душе может вредить вера в неправильную идею, то, если случайно это идея окажется неправильной, это, по нашей же вере, повредит нашей душе. Не может быть, чтобы мы хотели этого. Может оказаться, конечно, что вера, правильная или неправильная, вообще не в состоянии ни вредить, ни помогать душе, но тогда и весь наш религиозный энтузиазм, не имеет оснований. Как же быть? Предлагаю продолжать смотреть, думать, изучать разное, рассматривать разумный элемент во всякой вере и пытаться оценивать каждую из них единым универсальным критерием разума, куда входит конечно и интуиция. Последняя, в любом замкнутом случае, сама по себе не может быть критерием истинности универсальной, т.е. относящейся и ко всем случаям. Поэтому интуитивный элемент разума, всегда должен соединяться с концептуальным, когда мы склонны утверждать что-то правильным.

III

Внутри или во вне

Если мы уже выбрали некую доктрину, считая ее правильной (ортодоксальной), если у нас уже есть своя правильная вера, обладаем ли мы логической возможностью задать себе вопрос: а правильна ли она? Не предполагает ли уже любой вопрос элемента сомнения, а значит и отрицания ортодоксии? Не обязаны ли мы по-необходимости ступить, хотя бы временно за пределы нашей ортодоксии, чтобы иметь логическое право даже утвердить эту ортодоксию? Но если это так, то выступив за пределы заведомо правильного, мы и не имеем права (не можем) использовать для его оценки то, что внутренне принадлежит только ему. По логике, для такого аксиологического суждения мы не можем использовать исключительно внутреннего или неуниверсального критерия. Это очевидно любому человеку, который учился логике, или даже любому, который вообще собирается рассуждать (задавать какие-то вопросы!). Если же “у матросов нет вопросов”, если человек не берется вообще рассуждать о действительности или мнимости своей ортодоксии, а уже ее принял твердо и окончательно, независимо ни от чего, тогда логически он не имеет права и утверждать эту ортодоксию.

Может быть это и выглядит страшно для искренне верующего, но таково положение вещей, не так ли? Христос как-то говорит: “Радуйтесь, ибо дорогою ценою куплены!” Это напоминает нам, что за все надо платить; за право утверждать нечто - тоже. За бескомпромисную веру в ортодоксальность своей веры, надо платить отказом от возможности задавать такого рода вопросы, следовательно отказом от возможности мыслить об этом, следовательно безмыслием относительно очень важного, может быть самого важного для искренне верующего.

Некоторые в истории христьянства очень ругали разум. Один знаменитый священник говорил: “Я верю потому, что это абсурдно”, - другой: “Разум - это шлюха дьявола”, и т.п. Я не разделяю таких сентенций в их сущности, и привел их только для иллюстрации того, что искренне верующие понимали справедливость ранее мной сформулированного: Хочешь верить бескомпромисно, что ты прав, забудь доказательства, ибо даже возможность их твоя позиция уже исключила. Исключила такая позиция и право оценивать и неправильность любой другой веры.

Остается ли тогда вообще хоть какой-то вид мышления для ортодоксального? Думаю что да. Чтоже это за вид мышления? Мышление это состоит просто в возможности сравнительного рассмотрения разных доктрин и, если в них замечается противоречие своей (т.е. действительно некая разность), возможность справедливой атрикуляции этого факта, а именно: Моя (уже заведомо, т.е. еще и до рассмотрения, названная правильной!) доктрина отличается от других доктрин, а потому они не суть то, что я считаю (без всякого объективного права) правильным, а значит неправильны. Или, если представить себе ситуацию беседы с верующим в иное, ортодоксу остается только говорить: “Я прав, а ты дурак!” Тому другому, если он тоже твердо верующий в свое, не остается ничего другого, как только зеркально отразить (с таким же правом, или при таком же отсутствии права): “Прав я, а дурак ты!”. Ни у кого из собеседников нет никакого логического права даже спросить: “А почему?” Получается, такой вопрос необходимо предполагает факт выступления за границы исключительно своей позиции, а стало быть элемент сомнения в ее завершенности в истине, а стало быть ее неверность. А на это-то как раз никто из ортодоксов пойти не готов. Платить нужную цену никто из них не хочет, а значит им остается только воровать то, что очень обоим приглянулось. Следовательно утверждение каждого из них “Я прав” просто незаконно сворованно. Совершив такую кражу, такое преступление, каждый из них все же обычно продолжает использовать ум, только не в смысле настоящей рациональности, а в смысле фройдовской “рационализации”, т.е. всяких умственных построений, которые все направлены лишь на оправдание своего преступления. Это подобно рассуждению детей: “Я съел его порцию варенья, потому что он отвернулся, значит ему и не хотелось есть свою порцию, а я был очень голоден”. “Моя вера лучше, потому что она сильнее”. “Конфета полезнее яблока, потому что она слаще!”

Если мы хотим перестать совершать логические преступления, перестать быть ворами, нам следует признать необходимую возможность нашей ортодоксальности оказаться и не совсем уж ортодоксальной и необходимость поиска внешнего в чем-то критерия оценки и своей, и чужой веры. Этот критерий, однако, должен частью своей принадлежать и каждой из рассматриваемых вер, т.е. быть универсальным критерием. Коммунисты как-то называли гинетику продажной девкой империализма, просто позаимствовав фразу Лютера относительно разума: “Разум - шлюха дьявола”. Для них империализм был синонимом дьявола, а гинетика казалась чем-то очень плохим и неправильным. Однако, ни гинетика, ни разум не виноваты. Виновата здесь изначально узурпированное (сворованное) право судить, о том что ты не понимаешь достаточно хорошо, на основании просто веры (привычного мнения о вещах).

Интересно и то, что для самого отрицания разума все отрицавшие уже по необходимости признавали его ценность, и отрицали разум средствами разума; приняв часть разума верной отрицали целое, весь разум. Логическая ошибка их не смущала, т.к. они они допускали ошибки, которые служили в риторике их собственным целям, и не прощали даже видимости такой ошибки своим оппонентам. Опять же, поступая подобно всем преступникам, которые считают, что все должны жить по правилам, которые они сами соблюдать не должны, “потому что очень хочется”. Вспоминается анкдот о несчастном вьетнамце, который утром сеял рис, а к вечеру уже собирал урожай. На вопрос о том созревает ли рис у него так быстро, он отвечал: “Нет, но кушать очень хочется!” Поспешное принятие ортодоксии может оказаться подобно этому.

Утверждаю ли я здесь, что какая-либо ортодоксия не может оказаться сама по себе действительно правильным отражением истины? Вовсе нет! Однако, я утверждаю, что в силу самой логики, ни у одного ортодокса нет законного права утверждать свою ортодоксию, пока он не выступил за ее пределы, т.е. вполне искренно не допустил какого-то хотя бы элемента сомнения в своей правоте и неправоте другого. Тогда он задал реальный вопрос, без того, чтобы знать уже ответ на него (т.е. без того, чтобы быть ортодоксом): “А правильна ли моя вера?”

Интересно, что несмотря на то, что большинство священников боятся самостоятельного применения суждений среди своих прихожан, но некоторые известные духовные учителя в каждой религии, считали такие попытки очень даже полезными, отражающими действительное стремление души к правде, и обеспечивающиее ее подлинную религиозность или духовность. Излишне и говорить, что именно такая позиция веры с сомнением и обеспечивает возможность действительного общения между людьми разных вер, мнений. Только тогда они могут действительно, а не фальшиво уважать и любить друг-друга. Именно тогда они могут и учиться чему-то друг у друга и увидеть элемент правды, наверняка присущий каждой вере. Я думаю, что для этого как раз элемента и существует любая религия, и потому-то она так ревностно и поддерживается своими последователями в сотнях поколений. Возможно, правда хранится во внешнем облачении часто разных слов и сравнений, как завтрак завернут у каждого школьника, его заботливой матерью и положен в его портфель. При этом портфели и оберточная бумага, могут быть разного цвета.

Мне кажется печальным тот факт, что многие дети начинают драться своими портфелями, вместо того чтобы поделиться их содержимым друг с другом, без того чтобы ругать пищу каждого и метод ее упаковки.

А ведь что может быть обиднее для верующего любой религии, чем заявление другого: “Твоя вера ложна, а моя вера правильна!”. Ведь его вера в Бога, в Высшее, это и есть высшее, самое догорое, что доступно душе верующего, его высшая духовная активность. К сожалению, такое оскорбление веры одного ортодокса другим, низбежно приводит к острейшей вражде, а, в лучшем случае к отчужденности, а не единству, братству, любви между людьми, которую обычно и проповедуют все религиозные основатели и великие духовные учителя. “Получается, за деревьями леса не углядели!”

Мне кажется, что единственный реальный шанс общения между цивилизованными людьми разных вер и состоит в принятии необходимого универсального критерия и признании возможности построения универсальной всеохватывающей религиозной формы, т.е. формы полностью отразившей каждый элемент правды в каждой религии, и описывающий действительное значение всего оберточного материала в ней. “Богу Богово, а кесарю кесарево!” Людям надо дать шанс возможности любви, а не неависти, взаимопомощи, а не взаимоуничтожения, настоящей универсальной разумности, рациональности, а не фройдовских рационализаций. Попытки устраивать всемирные конгрессы разных религий, начавшиеся еще в конце XIX века, дают основания предположить что именно в наше время Господь вдохновляет всех различно поклоняющихся Ему людей выступить и за пределы только лишь своей традиции и обрести настоящее универсльное понимание религии вообще и вселенского братства. Однако мы еще только вступаем на этот путь. Впереди еще долгое путешествие. Наряду с этим новым веяньем интернациональной интенции, которая впервые в истории, отличается от обыкновенного мессионерства, силен и элемент консерватизма среди верующих, особенно называющих себя ортодоксами. Этот элемент традиционности, особенно силен в иудаизме и религиях, возникших на его основе, христьянстве и мусульманстве. Божий наказ пророку: “Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим”, - воспринимается большинством последователей этих вер буквально, потому что они не удосуживаются сообразить, что само конкретное лицо Бесформенного и Бесконечного, проявленное в конкретный момент бесконечного потока времени конкретному человеку и народу, по необходимости является лишь ограниченной проекцией, одной из бесконечного количества возможных таких проекций. Очевидно, что и приложение этот наказ имеет ограниченное, относительное, а не абсолютное. Но это еще предстоит понять столь многим людям, привыкшим к относительности и конкретности.

Среднего современного человека растягивают в противоположных направлениях две силы, как два дерева, к которым он привязан за ноги. Хотелось бы смягчения этого противоборства сил новизны и реакции, тедненции к универсализму и традиционной замкнутости, ортодоксальности. Две ценности вполне реальны: ценность универсального понимания и универсальной интерпретации каждой традиции, а также ценность хорошего знания и практики самой традиции, с желание сохранить ее от размывания новыми свежими водами знаний. Здесь необходим разумный компромис, чтобы ничто ценное не было потеряно. Однако для многих, повторяю, это очень трудно даже понять, тем более принять, и это по причине привычки, которая так сильна в людях, а также и легкомыслия, которое побуждает нас с другой стороны и отбрасывать целиком все, что назвали старым. Необходим синтез, и он произойдет. Только вот сколько за него всем нам придется заплатить?

Сложности от соборного решения считать доктрину перевоплощений неверной

“Собрались и постановили переименовать город Петербург в Ленинград”, считать “партию нашим рулевым”, а также и то что “народ и партия едины”. Много люди собирались и много чего принимали и постанавливали. Галилея постонавливали считать еритиком, а его учение о пятнах на солнце неверным. Отречься также заставляли под влиянием очень авторитетной церковной комиссии и от гелиоцентрической системы, а в телескоп даже и смотреть отказывались, объявивши, что наблюдения через него приводят к искажению физической реальности, которая и до него была прекрасно известна, а выводы Галилея о спутниках небесных тел связаны с оптическими иллюзиями, и т.д. и т.п.

Людям вообще свойственна вера в привычные или приятные для них выводы, и веру эту они обычно подтверждают авторитетом и традицией. Однако, ошибки традиции все равно со временем вылезают на поверхность - шило в мешке не утаишь - вечно не может считаться истинным то, что истине не соответствует, даже если в какой-то момент времени людей, указывающих на такие несоответствия, сжигают на кострах, пытают, устрашениями заставляют отречься от правильных доктрин в пользу неправильных, но освященных традицией.

С теорией перевоплощения, которую принимает Буддизм и Индуизм, а Христьянство теперь не принимает, дело также обстоит непросто. Если в восточных религиях эта доктрина помогаетет ответить на многие вопросы, которые в христьянстве ответа не имеют, если ответом не считать нечто вроде: “Не нашим умом...». Как например объяснить любовь Бога к о всем своим созданиям, человеческим существам и справедливость Его по отношению к каждому, при том, что невинные дети умирают в муках, их убивают, мучают, если у всех нас есть только одна жизнь в этом физическом мире? Как быть со справедливостью, если обратить внимание на совершенно различные условия в которых живут люди? Почему любящий Бог одному дал здоровье благосостояние, хорошее образование и любовь окружающих, а другому нищету, грубость, побои и ругательства с детства, почти полное отсутствие образования и болезни? Это если все пришли совершенно новенькими и в принципе совершенно одинаковыми. Если у всех физических человеческих существ раньше не было никаких жизней, и не будет других, за что же одним даны обильные физические блага, а другим боль, нищета и страдание? Может быть и будет воскресение когда-то и иная жизнь для каждого, но единственная физическая жизнь на земле уже прожита разными людьми в совершенно различных условиях. Как же понять такое разное отношение к разным своим детям? Так ли поступабют земные любящие своих детей отцы? Почему же тогда Бога называют Отцом, и любящим и справедивым, и лучше земных отцов? Это очень трудно объяснить христьянской доктриной, не признающей перевоплощения. У восточных религий таких проблем нет. Они говорят: люди живут огромное количество жизней в физических телах, совершая разные поступки, хорошие и плохие. За это и карма их хороша или плоха, и в каждой новой жизни они получают разные блага за хорошее поведение, а несчастные условия за плохое; новая же добродетель и грех уже начинают строить условия последующих жизней в физических телах будущего. Некоторая часть кармы будет награждена или наказана и в астральных мирах, между физическими воплощениями, а другая только в новых физических телах в этом мире. Таким образом настоящим условиям есть предшествующее прошлое, и потому они справедливо организованы вокруг каждого человека, имеющего свое досье, а также у него есть шансы отработать и выстрадать содеянное зло, делая добро, улучшая этим свои будущие условия. Невинный ребенок невинен только в этом ограниченном земном промежутке времени, но имеет и долг, принесенный из полного винами прошлого, вот и попал он в условия, в которых долг этот выплачивается им, другой же невинный ребенок принес в эту новую свою земную жизнь немало векселей, по которым ему должны другие, которые и поставлены в условия необходимости выплаты ему своих долгов, зажатых в прошлом. Жизнь первого тяжела и трудна, а второго легка и приятна. Но обе жизни эти продолжаться будут в таком модуле только пока долги не выплачены, а по векселям не получено. Потом все меняется. И это не противоречит справедливости. Факт же того, что почти всем дается какой-то шанс сделать добро и улучшить и жизнь окружающих и перспективы своей собственной этой или следующей жизни, говорит в пользу того, что Творец действительно обладет любовью к своим тварям.

Експерты, йоги и буддисты, утверждают, что непосредственно созерцают души в астрале и помнят свои собственные перевоплощения, используя телескоп особых технических процедур, в который христьяне смотреть отказываются, говоря им, что “этого не может быть потому, что этого не может быть никогда”, или потому, что какой-то собор так постановил считать. Ну прямо, как когда-то церковь постановила считать, что на солнце не может быть пятен, а у Юпитера спутников. Как ученых времен Галилея очень ругали, в антихристовских терминах, так ругают пособниками дьявола и йогов, и буддистов, обладающих практическими знаниями, которыми христьяне обычно не обладают. Исследованиями же последние не желают заняться, так им уже и без этих исследований все понятно, ведь их доктрина “правильная”, а “священная” традиция так постановила считать. Но, не разумно ли предположить хотя бы возможность ошибки какого-то элемента традиции и какого-то собрания людей прошлого, когда как уже всеми признаны другие ошибки этой же традиции и ее соборов более позднего времени? Если такую ошибку предположить, тогда можно будет и в “телескоп” начать смотреть и самим все для себя суметь разглядеть, а тогда и прийти к окончательному решению о правильности или неправильности каких-либо элементов христьянской традиции и ее соборов. Кстати говоря, сам Христос, считающийся безгрешным, никогда и не говорил, что перевоплощений не существует. Говорили так люди, сами себя объявлявшие первыми грешниками. При этом согрешить в каких-то таких утверждениях эти грешники почему-то не могли? Странно. Если же окажется, что другие доктрины в тех элементах более точны, то они смогут помочь преобразовать и саму христьянскую доктрину, очистив ее от каких-то ошибок ее “грешников”, сослужив ей и им хорошую службу, очистив доктрину от ошибки, а “грешников” от греха заблуждения.

Не так ли?

О видимом противоречии между декларируемой скромностью апостолов и святых и упорством мнения об их принципиальной непогрешимости суждений

Почти каждый из вышеупомянутых, начиная с Петра и Павла не раз заявляли о слабости человеческой и своих собственных эпизодических промахах в серьезных вещах. Петр отрекался от Христа, апостолы разбегались, даже не присутствуя при Его казни (кроме одного из них и женщин). Павел подчеркивал различие между способностями своей личности в проповедывании учения и Иисуса, желая быть инструментом, и не всегда веря в свои способности действительно таковым являться. Примеров этого явления много. Однако последователи их учения, почему-то ревностно считают каждое заявление и слово апостолов правильным, тогда как те сами сомневались в своих способностях быть всегда правильными. Не странно ли это? При всем уважении к апостолам, их трудам, стремлениям и подвигам, не следует ли иметь ввиду то, что и они сами имели ввиду, а именно их возможность где-то и в чем-то ошибаться? Им многое было дано, но и они проводили границу между тем и абслолютной безукоризненностью, безгрешностью, которую приписывали скорее Богу или иногда Его Сыну Иисусу.

Не противоречим ли мы им самим, когда утверждаем, что все, исходящее от них несомненно правильно? Они делали ошибки, стремились их исправлять и иногда исправляли, как например Петр, сначала испугавшийся мук и смерти и отрекшийся трижды от Иисуса, после пошел на муки и смерть, провозглашая Его. Однако мы не знаем, сколько и каких ошибок каждый из апостолов так и не исправил. Не так ли? И всеже нам предлагают ортодоксию, выраженную этими людьми. Как же мы можем быть уверенными в абсолютной правильности каждого элемента этого учения, еще разросшегося и развившегося в своей доктрине, к которой приложился труд еще сотен и тысяч более поздних писателей и проповедников на протяжении двух тысяч лет, которые еще дальше были от исторического Иисуса Христа?

Иногда нам говорят: “Один человек может ошибиться, но собрание поправляет ошибки…” Я не вижу в этом особой логики. Если Х, У …Z, каждый имел элемент ошибки M наряду с элементом правды N, то при сложении Х + У +…+ Z этот элемент М выносится за скобки и получается что-то вроде M(Nx + N2 + ... + Ny). Заблуждения отдельных членов общества не обязательно взаимно исключаются при сложении всех этих заблуждений наряду с верными знаниями тех членов. Решение соборов, называемых священными, вовсе не обязаны быть полностью правильными. А вера в эти решения, не есть тоже самое, что вера в Бога. Первой может быть присуща ошибка, тогда как второй, если Бог действительно есть, ошибка не присуща, ибо Бог безгрешен, совершеннен, по самому определению Его, как это справедливо отмечал Св. Анселм Кентерберийский, который, кстати, предлагал весьма убедительное доказательство существования Бога, которое многим интеллектуалам кажется безупречным даже сегодня. Справедливости ради следует напомнить, что не всем блестящим интеллектуалам даже онтологический аргумент Анселма казался логически верным. Верующий христианин Кант называл его “невозможным”, объяснял свою позицию, но предлагал взамен свой, более мягкий аргумент, доказывающий то же самое. Любое доказательство, конечно, базируется на изначально принимаемых без доказательства положениях, считаемых очевидными. Многим они таковыми и кажутся, но не всем, и тогда продолжается рассмотрение проблемы средствами разума. Диалог ни с Анселмом, ни с Декартом, ни с Кантом не закончен; и вопросы философии, получая ответы снова и снова, никогда не заканчиваются точкой, но скорее многоточием, потому что стремление человеческого разума к истине продолжается и будет продолжаться, пока человек существует и задает вопросы. Нам, верующим в Бога, кажется, что такова Его воля, так он нас сделал, чтобы мы все время стремились знать истину лучше и лучше и говорить при этом правду.

Кого и от чего спас Спаситель мира?

Другой и очень существенной проблемой христьянской религии, ее ортодоксии, является недоумение, естественно возникающее в человеке, когда он слышит от священника или читает в какой-либо почитаемой христьянами книге слова Христос-Спаситель, Иисус, невинный и непорочный, пострадавший за грехи наши, или грехи человеческие, или грехи мира, или освободивший нас от грехов, или очистивший нас, или очистивший весь мир...

То, что исторический Иисус-Христос, вел чистую жизнь и был человеком, свободным от грехов, как мы их обычно понимаем, мало у кого вызывает сомнение (хотя такие люди и имеются, но об их гипотезах не место говорить в этой главе). Поведение самого Иисуса скорее всего можно назвать примерным, и оно две тысячи лет и являлось таким примером для многих христьян и не христьян, слышавшим об Иисусе. Оно являлось часто недостижимым эталлоном, которому с трудом стремились подражать многие святые. Однако, кого же спас Иисус? Даже ближайшие его ученики не были спасены от ошибки предательства своего Учителя во время его ареста и перед распятием. Иуда греховно позарился на выгоды, политические и экономические и просто сдал Спасителя представителям традиционной ортодоксии. Петр, из человеческого страха и слабости, трижды отрекся от Спасителя. Другие апостолы разбежались, попрятались, не посмели даже присутствовать при Его казни, а позже не верили Марие, говорившей им о реальном воскресении Учителя, которое тот всем им и предвещал заранее. Не значит ли, что даже тогда Спаситель не упас их (самых близких к Нему людей!) от греха, т.е. слабостей человеческих, ошибок и даже преступлений? И это даже когда Спаситель принял страдания оскорблений, самого ареста, непосредственного предательства Иуды, избиения и глумления при допросе... А если нам скажут, что само страдание на кресте избавило апостолов от грехов, то как же быть с их неверием в воскресение и после распятия, с их несогласиями и раздорами даже годы после? Как быть с неисчислимыми расколами в церкви Христовой? Грех - это ошибочное (неистинное) действие, буть то мысль, слово или поступок. Не очевидно ли, что ни до, ни во время, ни после казни Иисус не уберег даже своих ближайших последователей от хотя бы некоторых таких ошибок? Неменьше можно рассказать о последующих в веках миллионах грехов всех прочих последователей этого учения. Не очевидно ли, что сам факт провозглашения ими своей веры в Иисуса и его учение, верности обоим, не спас их от ошибок, иногда самых отвратительных и постыдных? Что же значит тогда слово спаситель? Каково его содержание? Как это относится к пространственно-временной жизни человеческой, которую-то все время подчеркивают учителя этой ортодоксии. Есть ли вообще понятие греха за пределами этой пространственно-временной сферы, в которой-то едва ли возможно даже помыслить какие-либо изменения, а следовательно и определения (как грех, праведность...)? От чего же и кого же Он спас? Что и в каком объеме предотвратил? Понимают ли священники, что они говорят? Несет ли эта доктрина Спасителя, пострадавшего за грехии человеческие, и Искупившего их, какое-то смысловое значение? Если да, то какое?

Спросим: Может они имеют ввиду спасение человечества от страданий - ведь при жизни Иисус исцелял различные болезни многих (но далеко не всех людей) и т.д.? Однако не страдает ли Его мать и ученики, когда Он принимает незаслуженные муки? Не сострадаем ли и все мы, читая и слыша о тех ужасах и несправедливостях? Многие христьяне до сих пор плачут, вспоминая ту историю. Не имеем ли мы и почти повседневно множество болей, страхов, беспокойств, а порой даже и сильнейших мук на протяжении всей нашей жизни от рождения и до смерти. Для многих несчастных муки их жизней сравнимы с теми муками на кресте, но только длятся они часто дольше. Многие после Иисуса Христа медленно умирают от страшных болезней, многих пытают-терзают другие люди, часто объявляющие себя христьянами, многих жесточайшим образом убивают, многих оскорбляют и пытаются лишить чести. Не очевидно ли, что и от страданий Иисус не спас человечество на протяжении веков? От чего же и кого же спас людей Спаситель ?

Может священники имеют ввиду будущее обещанное спасение некоторых после конца света? Если так то, свидетельствовать они могут только об обещании, но не осуществлении оного. А мы знаем, что от слова до дела часто большое расстояние. Кроме того, спасены, как они говорят будут не все, а некоторые: грешники будут гореть вечным огнем и т.д. А так как мы видели, что многих, если не всех, христьян Иисус от греха не освободил, т.е. они продолжают грешить в течение всей своей жизни, на протяжении всего периода после распятия Иисуса, то напрашивается вывод-вопрос: Много ли будет спасенных даже и после Страшного Суда? Какое же тогда значение имеет термин Спаситель всего мира? Спаситель человечества? От многих грехов Иисус нас не уберег, грешники должны платить за свои грехи? Может христьяне надеются, что Иисус опять простит им непрекращающиеся ошибки, еще и еще искупая в будущем их своими новыми страданиями? Может они молятся об этом и об этих страданиях своего любимого Бога, которому говорят, что служат, а значит и служат-то Его страданию? Но, какой же тогда смысл имеет утверждение, что грешники будут страдать, а праведники будут блаженствовать? И кто тогда назовется праведником, не тот ли, кто грешит и молится о том чтобы Иисус простил ему грехи, т.е. сам пострадал за него еще и еще? Потому что, кто не молится Иисусу, тот обычно уже автоматически признан ими грешником и обреченным, ведь только через Иисуса (по их утверждению) и спастись то можно, т.е. миллиарды других людей, веровавших по-своему, даже если они вели и очень порядочную жизнь, без поклонения Иисусу все попадут в гиенну - ведь только Он (Иисус-личность) есть дверь, идущие которой спасутся.

Я всегда недоумевал, как это христьяне себе представляют эту дверь в личностном Иисусе-Христе. В каком месте этой личности они видят такой проход, в который собираются устремиться, броском оторвавшись от неверных, не признающих личности Иисуса, как единственного спасителя, но жиувущих, даже часто и не ведая того, по слову Иисуса, т.е. в любви и правде, в моральном отношении к ближнему и в почитании Бога, но только через свою систему символов? Ведь в сознании ортодоксов-христьян почитать Иегову, назвав Его как-то иначе, например Х, это значит сотворить себе кумира, быть проклятым язычником и т.д., и т.п. Все те “проклятые” Богопочитатели, непременно присуждены христьянскими священниками (еще до Божьего Суда) к гиенне. Они, как правило очень уверены в своем суде, а основанием для этого считают фразы вроде: Христос и церковь едины, (чуть не сказал народ и партия едины. Простите, уж очень похоже!) И тут очевидно не спас их Спаситель ни от гордыни, ни от отсутствия сострадания, ни от неспосбности понимать единства за маской множественности, ни от нарушения Его же заповеди: Не судите! От чего же их спас Спаситель?

VII

Религии, как пути к одному и тому же

Если мы временно выступим за пределы только лишь своей религиозной формы и посмотрим на разные такие формы с одинаковым беспристрастием, мы сможем заметить многие общие черты, присущие им всем:

1. Все они знакомят человека с правдой о том, что он есть нечто большее, чем всего лишь физическое существо, снабженное чувствами и умом работающим с материалом, который те чувства ему поставляют, и потому строящим только физические представления о себе и окружающем его мире.

2. Они говорят, что он обладает еще и душой, которая не является производной от физического тела и физического мира, но происходит из некоего иного Источника, который одновременно является и источником того физического мира.

3. Они заявляют о долге человека заботиться о своей более фундаментальной сущности, душе, и получать некоторые представления о том ее Источнике.

4. Они утверждают, что душа важнее тела, а Источник ее и всего мира важнее нее и самого этого мира.

5. Поэтому они предлагают человеку действовать скорее по правилам, исходящим из этого Источника, а не правилам, которые можно вывести из чувственных наблюдений только за телом и физическим миром. Действия на основе инстинктов предлагается контролировать на основании правил, идущих из некоторого понимания духовной природы души и ее духовного Источника.

6. Каждая религиозная форма обычно предлагается исторически некоей выдающейся личностью, почитаемой в этой религии наивысшим авторитетом, которому обычно приписывают непосредственную осознанную связь с Источником, огромные таланты, обычно превышающие те, свойственные другим людям, и поведение, в большей степени основанное на фундаментальной природе души, скорее чем на природе тела.

7. Такое поведение основателя религии считается угодным самому Источнику и ставится в пример всем последователям этой религиозной формы.

8. Заявляется, что такая организация своего поведения, приближает последователя и к пониманию природы души и самого Источника ее, и тем самым делает ее более счастливой и менее зависимой от инстинктивной природы и всего физического мира.

Общее во всех больших религиозных формах заставляет подумать о том, что все они универсально построены, т.е. имеют единый источник и в сущности единые правила. Если спросить любого религиозного человека мира, что является для него самым святым, самым главным, он обычно скажет Источник всего мира и его души и тела, назвав это некоторым словом (звуковым символом). В этом все мы совершенно одинаковы. Что же различно? Тот звуковой символ. Но ведь и последователи даже одной и той же религии, если они говорят на разных языках, называют свой Идеал, Источник, разными звуковыми символами, при этом считаясь законными членами этой религии. Почему же люди считают обычно разные имена того Единого для всех Источника принципиально разделяющими их на группы, каждая из которых идет принципиально отличным путем к принципиально отличной цели? Я думаю, это есть следствие недоумения, и базируется оно на привычке, знакомстве только со своей формой, эмоциональной привязанности к привычно своему. Это, как большая любовь к своим родителям, в сравнении с чувством к любым другим родителям. Но, любой разумный человек не будет возражать, чтобы другие люди любили своих маму и папу больше чем маму и папу, которых любит он сам.

Индийский святой Рамакришна говорил: «Разные религии подобны разным лестницам, приставленным к огромному резервуару с водой. Последователь каждой, желая пить, карабкается по своей лестнице к воде, которую один называет словом вода, другой water, третий aqua и т.д. Это не меняет ни природы содержимого резервуара, ни природы жажды каждого стремящегося своим путем, ни универсальности самой субстанции, утоляющей жажду всех тех, кто достигнет ее и сумеет напиться”. Ценность любой и всякой религии и состоит в способности ее, как лестницы, доставить, идущего ею, к той Сущности. Какого цвета каждая такая лестница, с какой стороны приставлена к резервуару, и какого языка человек лезет по ней, не являются принципиальными. Спорят о таких вещах лишь те, кто не хочет пить, и потому к религии, как таковой, не имеет никакого отношения. Это люди, отвлеченные от религии, даже от своей собственной. Именно потому, что они отвлечены от религии, ведущей к Источнику, или единому для всех нас Богу, они и неспокойны, враждебны и полны заблуждений. Те же, кто желают напиться, а не спорить о частных особенностях в конструкции разных лестниц, просто пользуются своей лестницей, и понимают, что и другие люди делают лишь тоже самое. Это не раздражает истинно религиозных людей, понимающих и свои нужды и нужды других, и видящих в других своих братьев, а не врагов. Ведь даже в каждой религии утверждается, что все люди (а не только лишь все члены частной религии) имеют лишь один общий источник, одного Отца (или Мать). Называем же мы это часто по-разному только в следствии исторически территориальной изолированности и сформированности разных культур, в течение долгого времени существовавших без контактов с другими культурами или при малых таких контактах. Факт существования войн в истории человечества, не способствовал взаимному доверию людей разных культурных групп, но скорее формировал дух изолированности, приверженности исключительно своему и принижения позиции активного или потенциального врага. Все, связанное с таким политическим врагом, должно было рассматриваться, как враждебное. Все, что поддерживало силы врага, укрепляло его дух, развивало его умственные и иные способности, цементировало его общество, должно было рассматриваться, как опасное и вредное для других групп. Отсюда, от политического противостояния в истории, и возникла враждебность, а не из сущностного противоречия религиозных форм. Возникла и поддерживалась длительная иллюзия, а теперь все мы являемся ее жертвами.

Понятна и другая психологическая причина фанатизма. Религиозный фанатизм (сепаратизм) обычно подогревают люди пытающиеся использовать его в своих политических целях. Чтобы вести людей на войну, политический вождь хочет создать образ чужака, против которого нужно воевать. Чтобы собрать больше прихожан и укрепить свое влияние и повысить доход, жрец часто утверждает исключительную верность своей религиозной формы, и исключительную неверность любой другой. Он в этом не слуга Бога, а просто бизнесмен-конкурент. Всякими средствами такие бизнесмены пытаются опорочить своих конкурентов (жрецов иного культа) и их товары, подчеркнув при этом исключительную полезность своих товаров и добрую, надежную репутацию своей фирмы. Какое отношение все это имеет к Богу, нашему общему Источнику? Да никакого. Следует ли разумному человеку принимать все это всерьез? Пусть он решает сам. Что же действительно серьезно, что важно в любой религии и во всех? Я думаю, что важно само карабканье ближе к воде, всеми средствами, каждому из нас доступными. Едва ли стоит при этом отождествлять себя с конкретной лестницей, но скорее с тем, к чему она призвана нас поднимать, т.е. с нашей душевной, духовной природой. Поведение, которое наиболее выражает эту нашу природу, а не более низкую природу враждующих за кусок пищи животных, и определяет степень нашего успеха в своей религии. Тот же Рамакришна, подчеркивая человеческую психологию в религиозной практике, говорил: “Господи, я знаю, что Ты бесконечен и можешь предстать людям в любой приятной Тебе форме, однако мой лотосоглазый Рама ближе других Твоих форм моему сердцу”. Будет ли Господь судить такого скромного Своего поклонника, полного любви? Едва ли.

Смысл религии для каждой личности состоит в совершенствовании природы этой личности до степени, угодной Богу. Религия прежде всего - это личный контакт души и Бога. Все другое второстепенно или вообще не имеет никакого значения. Когда душу приходит учить Сам Бог, Учитель всех учителей, всем прочим надлежит скромно замолкнуть и не перебивать Его. Пока же человек не чувствует такого прямого контакта, он может прислушаться и к тому или иному религиозному учителю, с его той-или иной формой понимания Бога и души, а также и того, что следует делать человеку, чтобы заслужить милость Всевышнего и Его прямое вмешательство, после которого та или иная лестница уже не будет иметь для него никакого смысла, так как он уже будет плавать в сущности, к которой стремился всю свою жизнь, используя ту или иную лестницу. Нужно ли спорить, поносить другие пути, или их основателей, говорить: “Моя лестница лучше, мой плотник, ее сколотивший, лучше другого плотника!”, враждовать? Так нередко ведут себя неотесанные дети, в семье, где их плохо воспитывают. Но мы - дети одного Отца, и винить Его в плохом воспитании, скорее было бы Богохульстовом. Скорее всего, виноваты мы сами, закрывая глаза на все те знаки, которыми Отец хочет научить нас жить в мире и взаимоуважении, а не во вражде и взаимных оскорблениях, да еще при гордом заявлении, что нам только и известно правдиво и исчерпывающе все о Нем, тогда как все другие Его дети ни к чему, кроме грехов и заблуждений, не способны. Не кажется ли, что Хороший Отец Своих детей скорее всего пожурит и накажет нас за такую нескромность и за брань других наших братьев и сестер? Христос говорил: «Блаженны миротворцы!”, - а не гордые забияки, думающие, что только им все известно лучше всех.

VIII

Является ли представление об эквивалентных ортодоксиях подобной им ортодоксией?

В предыдущей главе предложена доктрина о универсальном элементе всех религий и его сущностной ценности, при том, что элемент противоречивости ортодоксий является следствием внешних условий и не определяет сущности никакой религии. Если это так, то у кого-то может возникнуть вопрос, а не считает ли автор этой доктрины и аналогично мыслящие, что они-то как раз и попали в яблочко, т.е. наконец-то выразили правильное мнение, а значит сами являются ортодоксами. Ответить на это можно так: автор этой статьи лишь надеется, что пришел к правильному мнению, но понимает, что не имеет права утверждать, что знает это наверняка. Он считает, что может оказаться и неправ, и поэтому оставляет этот вопрос открытым для обсуждения, а не призывает к вере в эту доктрину. Это для него есть лишь привлекательная гипотеза, которая вроде бы подтверждается рядом соображений и наблюдений. Может оказаться, однако что какие-то наблюдения и начнут противоречить доктрине, и тогда надо будет переосмыслить все это снова, задав вопрос: “А действительно ли то возможное противоречие, которое мы возможно будем наблюдать, является противоречием той доктрине? В каком именно смысле может существовать это гипотетическое противоречие, какое применение доктрины оно ограничивает или исключает и почему?” По закону разума любая доктрина открыта критике, т.е. беспристрастному и внимательному рассмотрению, а стало быть ему открыта и выше изложенная доктрина универсальности всех религий. Это отлично от ортодоксии, которая предпологает веру в правильность доктрины, независимо ни от чего. Автор принимает эту идею временно, потому, что она кажется очень непротиворечивой по отношению ко многим важным идеям, некоторые из которых были уже представлены в этой работе. Этот инструмент рассмотрения разных вер кажется более разумным и все-включающим, чем какая-либо ортодоксия, взятая в изоляции. Сама возможность сомнения в этой доктрине дает ей право утверждать себя, и критиковать другие доктрины, как возможно более слабые. Если те захотят спорить с ней, им нужно будет ответить на многие сложные вопросы, как например: “Если Бог является Отцом всех людей и любит их как отец более-менее одинаково, то почему же он учит их разным религиозным формам, принципиально отличным, одни из которых ведут их к истине, а другие к большему заблуждению? Почему людям, жившим до появления основателя некоей “верной” ортодоксии, которая противоречит “неверным”, знавшим о Боге, их общем Источнике, и стремившимся к Нему не дано было шанса делать это правильно этим самым общим им и любимым ими Богом? Чем объяснить аналогичность учений великих основателей, например относительно братской любви, милосердия, сострадания, помощи, преданности Высшему Идеалу...? Чем объяснить вообще сам факт наличия общего элемента в видимо разных верах, из которых только одна должна являться “правильной”?” Список подобных вопросов можно продолжать и продолжать. Ответить на каждый из них является бременем ортодокса, желающего утвердить свою ортодоксию не только лишь для себя самого, но и для мира. У автора же этой статьи, так как он не ортодокс, а философ, т.е. лишь желающий знать истину, а не тот кто считает, что она ему уже несомненно известна, позиция намного легче. Он может позволить себе слушать любого и всякого, кто сможет сказать хоть что-нибудь дельное обо всем этом, и учиться у всех, кто не противоречит по крайней мере сам себе и самой правде. Автор может учиться также из каждой ортодоксии тому самому элементу ее, который, как ему покажется, открывает нечно смысловое и дополняет картину о Бесконечном и Таинственном. Вспоминается индийская притча о слоне и слепых: Один слепой, потрогав хобот слона, сказал, что слон похож на большую змею. Другой, потрогав брюхо, сказал, что слон похож на бочку. Третий, потрогав хвост, сказал что слон это веревка. Четвертый, потрогав ногу, сказал, что слон похож на колонну. Кто же был прав? Не так же ли разные ортодоксии трактуют Бога? Не является ли внешнее противоречие их только видимостью, обязанной своим существованием ограниченности восприятия и способности описывать Бесконечного языком человеческим и его концепциями? Если в этом есть смысл, то мы действительно могли бы расширить свое “знание” о Боге, изучая все возможные концепции о нем, а следовательно оказаться ближе к истине, а не дальше от нее, после выхода из границ только лишь своей ортодоксии. Но так ли это? Может так, а может и не так. Поэтому такая позиция сама и не является ортодоксальной, хотя и может оказаться весьма правильной. Т.е. представление о слоне, как в чем-то подобным змее, в чем-то колонне, в чем-то бочке, а в чем-то веревке, может оказаться более правильной, чем какое либо одно из перечисленных “правильных” мнений о слоне. Проблема тогда будет в уточнении, где же, в каком же смысле слон есть то, а в чем он есть другое. Советы же каждой ортодоксии, как “наилучшим” образом ухаживать за слоном, тоже могут дополнить друг-друга и дать представление о том, когда пощекотать ему брюхо, когда омыть ноги, а когда предложить слону-хоботу бананы или охапку травы. Но допустимо ли такое иллюстративное сравнение? Может да, а может нет. Может в каком-то смысле да, а в другом нет. Вопрос этот автор оставляет открытым, желая поучиться сам от других, скорее, чем учить их. Однако учиться скорее всего он намерен используя разум, который применим к каждому возможному учителю и его учению универсально и непредвзято. Т.е., если какой-то учитель скажет, что слон это вервка, а я потрогав брюхо слона не смогу полностью с ним согласиться, факт того, наскольно прав каждый из нас будет установлен, при применении критерия разумного суждения и доступного каждому наблюдения. Если же какой-то учитель захочет просто громче повторить: “Слон это веревка, а не бочка!”, или если он ударит меня при этом и даже окажется значительно сильне физически, способным даже убить, или, если он героически убьет себя во славу “правильности” своего мнения о слоне-веревке, разум не сможет принять никакое из этих действий в качестве доказательства правильности той веры, того мнения.

Array