Познание природы правовых явлений помимо установления круга отношений, которые при этом подвергаются законодательному регулированию, требует также определения содержания и выявления юридических форм существования этих явлений как необходимой основы для раскрытия их сущности. Избрав в качестве объекта исследования корыстно-насильственные преступления, необходимо, прежде всего, очертить круг относящихся к ним деяний, основу каждого из которых составляет, во-первых, корысть, во-вторых, насилие.

Решение данной двуединой задачи, очевидно, значительно облегчалось, если бы, например, законодатель определил, какие посягательства следует считать корыстно-насильственными, или хотя бы то, что следует рассматривать в качестве корысти и насилия. Однако, содержание этих понятий ни в отечественном, ни в российском и зарубежном законодательстве не раскрывается.

Обратившись к толковым словарям, можно установить, что «корысть - это выгода, материальная польза», «корыстный - основанный на корысти или корыстолюбивый (чел.) [7. с.242, 314], а «насилие - это применение физической силы к кому-нибудь, принудительное воздействие на кого-нибудь или что-нибудь, притеснение, беззаконие, применение физической силы, действие стеснительное, обидное, незаконное и своевольное» [8. с.7]. Такое весьма общее представление о том и другом, равно как и более тщательное исследование этимологии интересующих нас терминов для исследования правовых аспектов проблемы корыстно-насильственного поведения, вряд ли будет достаточным.

Возможно, это обстоятельство стало решающим для высказывания мнения о том, что существование понятия «корыстно-насильственное преступление» вызывает большие сомнения.

Неизбежное в такой ситуации обращение к мнению ученых, в разное время специально изучавших соответствующие вопросы, позволяет выделить два основных подхода к феноменизации корыстно-насильственных посягательств:

1) первый заключается в выделении соответствующей группы деяний на основе анализа содержания правовых норм, то есть позиции законодателя в случаях, когда он использует соответствующие понятия в качестве нормоконструирующих элементов, например, в диспозициях уголовно-правовых норм;

2) второй подход основан на изначальном выявлении общественного (социального) и личностного (психологического) содержания корысти и насилия с последующим анализом имеющихся юридических конструкций, позволяющих относить те или иные деяния к корыстно-насильственным.

Если рассматривать корысть на индивидуальном уровне, она предстает как мотив или цель различных видов поведения, в том числе правомерного. Здесь вполне можно согласиться с С.Н. Абельцевым, для которого понятие «корысть» выглядит в двух аспектах - в узком и широком значениях. В широком понимании корыстные побуждения могут быть направлены на получение и общественно полезного результата. Корысть в узком понимании - это страсть к приобретению, наживе, добыче, стремление к извлечению материальной выгоды в самом широком смысле слова [9. с.27].

Столь же обоснованны мнения специалистов, считающих, что «корысть, как мотив совершения преступления означает, что в основе побудительных причин общественно опасного деяния лежит стремление получить какую-либо материальную выгоду, пользу» [10. с.45], а как цель - отражает то, что посягательства направлены на приобретение чужих благ, имеющих материальную или имущественную окраску [11. с.23]. С этой стороны корысть - это одна из важных составляющих субъективной стороны широкого круга преступлений, которая непосредственно связана с признанием того или иного деяния преступным по правовой природе и корыстным по своей направленности. Однако требование о наличии у субъекта корыстного мотива нельзя понимать в том смысле, что для оконченного состава преступления с корыстной направленностью обязательно фактическое извлечение материальной (имущественной) выгоды.

На социальном уровне корыстные посягательства проявляют свою специфику в характере общественных отношений, в сферу которых они вторгаются. С позиций современной теории уголовного права речь должна идти о выявлении своеобразия объекта этих посягательств, что традиционно считается одной из самых обсуждаемых и дискуссионных проблем среди специалистов [12. с.198], при этом Я.М. Брайнин объектом преступления считал то, на что посягает преступление [13. с.169]. А.Н. Трайнин - то, чему причиняется или имеется попытка причинить ущерб [14. с.120].

Наиболее оптимальной представляется мнение тех, кто объектом преступления признает то, на что посягает преступник и чему причиняется неустранимый или трудноустранимый ущерб либо имеется реальная угроза причинения такого ущерба. Ее разделяют большинство современных специалистов в области теории уголовного права.

Применительно к корыстным преступлениям устоявшейся является позиция ученых, которые считают объектом таковых собственность. Такие представления о корысти вполне согласуются с позицией современного законодателя, который относит основную массу посягательств, совершаемых с корыстной целью к хищениям [15. с.45].

Собственность, как совокупность отношений, обеспечивающих порядок обращения имущества (предметов, имеющих стоимостное выражение), является формой выражения неприкосновенности этого имущества, пределы которой очерчиваются, с одной стороны, соответствующими правами собственника, с другой стороны, определенными обязанностями тех, кто не является правообладателем имущества. Поэтому посягательства корыстной направленности по своей социально-правовой сути есть ярчайшее проявление нарушения неприкосновенности имущества.

Исследования в области человеческих отношений показывают, что насилие как социальное явление, существовало всегда, во всех цивилизациях и общественно-экономических формациях, менялись лишь объем и качественные свойства насилия, определяемые социальными процессами каждого конкретного исторического этапа развития общества. При этом, несмотря на то, что проблема насилия, как жизненно важного и неотъемлемого элемента общественного бытия, постоянно подвергалась изучению многими науками, в частности, философией, медициной, психологией, социологией и др., само понятие «насилие» до настоящего времени также остается многозначным и дискуссионным, корни которого уходят в далекое прошлое [16. c.9].

Содержание насилия до сих пор четко не определено законодателем, а в научной литературе на этот счет высказано множество суждений.

Вот лишь некоторые из определений насилия, в разное время предлагавшиеся специалистами:

посягательства на телесную неприкосновенность, кои не оставляют за собой никаких постоянных видоизменений в организме потерпевшего, причиняют мимолетную боль или даже простое неприятное физическое ощущение [17. с.47];

все виды физического воздействия на другое лицо;

общественно опасное, противоправное воздействие на организм человека, совершенное против его воли [18. с.3];

общественно опасное противоправное воздействие на организм и психику человека против и помимо его воли [19. с.11];

противоправное, умышленное, физическое и (или) психическое воздействие, направленное на другого человека против или помимо его сознания и воли, причинившее ему существенный вред либо создавшее опасность причинения такого вреда;

внешнее со стороны других лиц умышленное и противозаконное воздействие на человека (или группу лиц), осуществляемое помимо или против его воли и способное причинить ему органическую, физиологическую или психическую травму, и ограничить свободу его волеизъявления или действий [20. с. 29];

непосредственное физическое воздействие на личность, нарушающее ее телесную неприкосновенность и угрозы причинения вреда личности, содержание которого зависит от вида преступного посягательства;

преступное посягательство на личную безопасность человека в виде умышленного неправомерного причинения физического или психического вреда потерпевшему вопреки (против или помимо) его воли путем энергетического (физического) или информационного (психического) воздействия на организм (органы, ткани, физиологические функции, психику) человека [21. с.17];

совершенное вопреки необходимого волеизъявления, общественно опасное, противоправное, умышленное воздействие на физическую и (или) психическую сферу другого человека, в результате которого нарушаются права и свободы личности [22. с.45];

осознанное целенаправленное вредоносное воздействие на человека без необходимого согласия [23. с.11].

Последнее из приведенных мнений, вобравшее в себя все основные признаки насилия, на которые указывают специалисты, представляется наиболее точно отражающим содержание и природу насилия. Вместе с тем, нельзя не указать на некоторые моменты, которые позволяют более четко очертить круг тех деяний, которые отнести к насилию.

Во-первых, им можно считать лишь действия, которые совершаются в отношении живых людей (не являются насильственными любого рода действия в отношении умерших людей).

Во-вторых, нельзя считать насильственными действия, совершенные не людьми, а также людьми, находившимися в бессознательном состоянии либо действовавшими без соответствующей цели.

В-третьих, в некоторых случаях насилием может считаться воздействие, которое оказывается с согласия того, кто его претерпевает (например, при наличии прямого запрета на такое воздействие законодателем).

В-четвертых, причинение фиксируемого вреда здоровью владельца имущества не является обязательным для признания конкретного акта поведения в качестве насилия.

Соответственно, сущность насилия заключается в посягательстве на личную неприкосновенность (человека), которая с традиционных юридических позиций предметно выступает как охраняемая (государством, близкими людьми, человеком) чья-либо жизнь, здоровье, психическое состояние, свобода и пр.

Такое понимание насилия вполне согласуется с требованиями современного законодательства, которое относит к насильственным широкий круг деяний, направленных на причинение человеку смерти, а также различного вреда здоровью. Как и в случае с собственностью, личная неприкосновенность включает, с одной стороны, соответствующие личные права конкретного человека, с другой стороны, определенные обязанности по недопущению вредоносного воздействия на этого человека (конкретных людей). Поэтому в большинстве случаев насилие - это еще и противоправное действие.

Насилие в отношении женщин усугубляется социальным давлением, главным образом:

чувством стыда, не позволяющим женщинам сообщать об определенных актах, которые совершаются по отношению к ним;

недостаточным доступом женщин к юридической помощи или защите;

слабыми усилиями со стороны государственных органов и общественных организаций по распространению информации о существующих правовых нормах и обеспечению их соблюдения;

малочисленностью просветительских и других мер по устранению причин и последствий насилия.

Все вышесказанное привносит в жизнь женщин чувства страха и отсутствия безопасности и является препятствием для реализации их стремления к достижению равноправия [24. c. 60].

Страх перед насилием служит постоянным барьером мобильности женщин и ограничивает их доступ к ресурсам и основным видам деятельности. Насилие в отношении женщин связано с высокими издержками в социально-экономической сфере и в здравоохранении как для каждого члена общества, так и для всего общества в целом и является одним из ключевых социальных механизмов, при помощи которых женщин вынуждают занимать подчиненное положение в иерархии общественных отношений.

На основании вышеизложенного корыстно-насильственные посягательства можно определить, как одновременное нарушение неприкосновенности чужого имущества и личной неприкосновенности правомерного обладателя данного имущества, то есть действия, которые нацелены на завладение чужим имуществом, сопряженное с вредоносным воздействием на обладателя этого имущества без необходимого согласия.

При этом субъективно для того, кто совершает такого рода посягательство, корысть выступает в качестве цели, а насилие - средством для достижения данной цели (прим. авт. - с психологических позиций насилие как средство является «вторичной» целью рассматриваемого вида поведения).

Такое единство в форме сопряжения действий, одновременно направленных на противоправное безвозмездное изъятие и (или) обращение чужого имущества в пользу виновного или других лиц, причиняющее материальный и личный ущерб владельцу этого имущества, составляет основу всех и каждого из корыстно-насильственных посягательств, обуславливая их общественную опасность и признание преступлениями [25. с. 67].

Таким образом, все корыстно-насильственные посягательства объединяет то, что их основным объектом выступает неприкосновенность чужого имущества (в форме собственности), а личная неприкосновенность (жизнь, здоровье, личная свобода) играет роль дополнительного объекта. Соответственно, если вести речь о насильственно-корыстных посягательствах, то статусные функции перечисленных объектов следует поменять местами (примером может служить убийство из корыстных побуждений).

Многие исследователи пытаются выявить реальные формы проявления корыстного насилия посредством обращения к законодательству, ища различия в формулировании тех или иных составов, даже в их наименованиях. Если использовать такой подход, то можно заметить, что на «бытовом» и даже на законодательном уровне корыстно-насильственные посягательства получали разные названия: бандитизм, грабеж, разбой, вымогательство, нападение, татьба и пр. [26. с. 611] Столь же разнообразны были и оценки данных деяний.

По В.И. Далю грабеж - это «грабить... отымать силою, ... отбирать разбоем, явно, не воровством…». Грабитель - «обирающий людей силою, разбойник, хищник». Грабеж - насилие, действие грабителя, хищничество…», «разбой - набег и разгром вольничею…» [27. с. 229-231].

Обращаясь к историческим источникам, отметим, что институты социальной и правовой защиты женщин (девушек) от преступных посягательств складывались на всем процессе развития человеческой цивилизации.

В древних первобытных обществах не было иного разделения труда, кроме разделения по полу и возрасту. На мужчинах лежали обязанности, связанные с применением физической силы - это охота и защита от врагов, то есть проникновение во внешний, опасный мир. Женщина занималась более «легкой» работой - собирательством и приготовлением пищи, осуществляла уход за детьми, что требовало постоянного ее нахождения в доме [28. c. 29-34].

Исторически это разделение закрепилось в том, что осуществляемые вне дома функции стали мужской прерогативой, и личность мужчины реализовывалась, как правило, в общественном «служении». Домашняя же работа была отнесена к компетенции женщины, и ее личность формировалась в узких рамках семейных обязанностей. В результате этого женщина воспринималась всеми культурами не как самостоятельная личность, а как «вторичное» социальное существо в контексте семейных отношений, всегда зависимое от мужчины, в частности, от отца, мужа, опекуна. Поэтому насилие в отношении женщин, в том числе и его преступные формы, имело свою опору и развивалось главным образом в институтах брака, и моральное право мужчины контролировать и наказывать свою жену и детей, применяя физическую силу, просуществовало почти до XX века.

В обычном праве казахов не существовало особого юридического понятия имущественных преступлений. Почти все виды преступлений против имущественных отношений обозначались одним названием «?рлы?» (воровство). Слово «?ры» у казахов обозначает «вор». Разбой (шубу) и грабеж (тонау), хотя фактически и были известны в казахском обществе, но эти термины не имели современного значения. Так, например, под разбоем подразумевалось всякое вооруженное нападение на аулы, насильственный захват имущества, угон скота и увод людей в плен.

Согласно нормам «Жеты-жаргы» Тауке-хана и по позднейшим нормам обычного права за воровство, сопровождающее с насилием, убийством, наказывали как за воровство и насилие, за воровство и убийство. «Кто сделал и воровство, и убийство вместе, тот и платит за два преступления» [29. c.45].

На основании подобных норм обеспечивалась наказуемость разбоя в обычном праве казахов. Поэтому при освещении норм уголовного обычного права, предусматривавших преступления против имущественных отношений, по словам Т. Культелеева, разбой не выделяется как отдельный вид преступления [30. c.46].

Понятие «грабежа» (тонау) в обычном праве казахов также строго не различалось от понятия разбоя и кражи. Н.И. Гродеков писал, что «…у киргизов нет особых слов для выражения понятий воровства и грабежа. ?рлы? - воровство или грабеж, ?ры - вор, разбойник, и вообще преступник, ?рылама? - красть, тартыб алма? - отнимать, грабить» [31. c.12].

В свою очередь, на Древней Руси князья считали вполне нормальным собирать дань с народов и княжеств, которые были слабее в военном отношении и не могли оказать должного сопротивления набегам сопредельных народов, а открытое изъятие имущества иногда даже считалось проявлением своеобразной отваги и мужества и не всегда влекло за собой уголовное наказание, считаясь лишь «гражданской неправдой».

Первые примеры достаточно отчетливого законодательного регулирования вопросов, связанных с корыстно-насильственными посягательствами, мы может найти в «Русском законе» [31. с.15].

По договорам Олега и Игоря признавались преступлениями явное отнятие вещи (грабеж), дружинное похищение (разбой). При этом русскому уголовному праву грабеж не выделяется из имущественных преступлений и именуется «татьбой» [32. с.310].

В «Русской Правде» (IX-XII вв.), считающейся основным древнерусским источником права, упоминается о разбое, который по оценкам специалистов на данном историческом этапе практически неотличим от грабежа [32. с.321].

«Царский Судебник» (1550) к «лихим» преступлениям относил разбой и грабеж. В соответствии с «Псковской Судной грамотой» (1467 г.) предусматривалась ответственность за разбой, который включал в себя посягательство на личность, и грабеж, предполагающий открытое насильственное изъятие имущества [32. с. 72].

По «Всекняжескому» Судебнику (1497) в качестве имущественных преступлений выделяются татьба и разбой. Согласно Уставной Онежской грамоты (1526) и Губной Солъ-Галицкой грамоте (1540) разбойником считался заведомо лихой человек. Царский Судебник (1550) к категории «лихих» преступлений относил разбой, грабеж, а также отдельные виды татьб (повторную, церковную и головную). Грабеж при этом причислялся к разряду менее тяжких преступлений [33. с.22].

Существенное значение для регулирования отношений, возникающих при совершении корыстно-насильственных деяний, имели первые кодифицированные уголовно-правовые акты, принятые в XVIII веке.

В XVIII веке в период ханского управления даже барымта и прочие самоуправные действия назывались «разбоем» - «жау шапты» (враги напали или враги захватили). По известным нам отрывочным положениям «Жеты-жаргы» Тауке-хана кража и грабеж влекли за собой одинаковые наказания.

В соответствии с Артикулом Воинским Петра I (1715), содержавшим главу «О зажигании, грабительстве и воровстве», кража и грабеж относились к категории имущественных преступлений. Грабеж понимался как вымогательство и самовольный захват имущества. При этом выделялись два вида грабежа: совершенный с оружием, наказуемый, как разбой, и без оружия. Воровством в соответствии с Императорским Указом «О суде и наказании за воровство разных родов» (1781) признавались грабеж, кража и мошенничество. При этом совершившим грабеж признавался тот, кто «на сухом пути или на воде на кого нападет или остановит, стращая действием, как-то: орудием или рукою, или иным чем, или словом, или кого уронит и нахально ограбит, или что отнимет, или дать себе принудит, или воспользуется страхом от пожара, или от потопа, или от иного случая, или темнотою кого ограбит, или отнимет у кого деньги, или сымет с кого платье, или с повозок, или с корабля пожитки, или товары или иное движимое имение» [34. с.323].

Обычное право казахов знало понятия дозволенного и недозволенного хищений.

Так, например, в Ереже Чарского съезда биев 1885 г., к дозволенным хищениям относилась барымта, воровство имущества деда или дяди внуками и племянниками, имущества отца сыном и т.д., за совершение которых - не наказуются и имущество не возвращается.

Несмотря на суровое отношение казахского народа к воровству и жестокие нормы обычного права, предусматривавшие ответственность за него, оно являлось довольно распространенным явлением.

Предметом воровства в казахском обществе, в большинстве случаев, являлся скот. Кража других предметов была редким явлением. Скотокрадство в основном совершалось профессиональными ворами - конокрадами, зачастую находившимися под покровительством господствующего класса. Казахские баи с целью мести, междоусобной вражды или из других корыстных соображений сами, нередко, организовывали скотокрадство, особенно конокрадство.

По нормам обычного права казахов, действовавшим в 30-х годах XIX века, строгость наказания за воровство различалась в зависимости от характера предмета и цены украденного, повторности и от того, совершено оно одним человеком или группой лиц.

Так, согласно нормам «Жеті-жар?ы», за хищение скота назначался «аип» в размере трех тогузов, а за хищение других предметов «аип» взыскивался до трехкратного размера действительной стоимости украденного предмета.

В обычном праве казахов установление ответственности за грабеж мы находим в «Сборнике казахского адата» (1824). Именно в них присутствовали некоторые разграничения понятия грабежа от понятия кражи. По нормам обычного права под грабежом подразумевался всякий насильственный захват чужого имущества, не подпадающий под понятия «барымты», а также организованные вооруженные нападения на аул и т.п. В свою очередь, кража и грабеж влекли за собой одинаковые наказания.

Кража же, прежде всего, получила свою характеристику и законодательное закрепление через понятие «воровство», которое не различалось и от гражданского правонарушения. В законодательстве царского правительства и в некоторой дореволюционной буржуазной литературе существовало утверждение, якобы казахи не различали воровство от гражданских правонарушений. По этим соображениям царское правительство «Уставом о сибирских киргизах» 1822 г., «Положением по управлению оренбургскими киргизами» 1844 г., «Временными положениями» 1867-1868 гг. и некоторыми другими законодательными актами относили к «исковым» все дела, связанные с воровством, совершаемым среди казахского населения.

Взгляды царского правительства на воровство, имевшее место среди казахов, составляли часть его общих взглядов на казахский народ, якобы находившийся на крайне низком уровне общественного развития. Эти взгляды нашли свое отражение в работах некоторых авторов, преимущественно у царских чиновников.

Так, например, А.Р. Витевский, П.О. Рычков и другие без разбора голословно заявили о том, что у казахов воровство и разбой «не считается за порок», что казахи воровство рассматривают как «удальство» и «подвиг» [35. c.54].

Вместе с тем, казахский народ с суровой беспощадностью карали воров.

В.И. Даль приводит один достоверно известный ему пример, относящийся к I половине XIX века. «В одном ауле киргиза соседнего рода, - писал В.И. Даль, - который подполз высматривать и выжидать удобного для воровства, часа, избивши его нагайками в один биток, посадили связанного по рукам и ногам, позднею осенью, в мороз по шею в воду. Его вытащили из воды только на другое утро, когда находившийся там случайно с отрядом офицер наш приказал вынуть труп мученика. Но он, к всеобщему удивлению, был еще жив, тело его побагровело и посинело…» [36. c.54].

Обычно под грабежом понималось ограбление одного или двух людей, находившихся в пути следования. «Так, под словом грабеж,- говорится в сборнике казахского адата, опубликованном во II половине XIX века Л. Баллюзеком, - киргизы разумеют те эпизоды хищнической жизни, когда хищничество ограничивается ограблением одного или двух путников, пробирающихся из одних аулов в другие, и называется тунау, т.е. отобрание платья и лошади под путником». Под понятие грабежа также подходили отдельные случаи, когда виновный, ворвавшись в чужой дом, насильственно захватывал имущество собственника.

Отличительной чертой грабежа являлось применение насилия. Но если насильственный захват имущества сопровождался нанесением ран, то наказание назначалось за два преступления, т.е. за грабеж и нанесение ран. По нормам обычного права, действовавшим в первой половине XIX века, грабеж влек меньшее наказание по сравнению с кражей.

Так, в «Сборнике казахского адата» 1824 г. говорится, «…кто на пути кого ограбит вооруженную рукою, то ограбленное возвращается сполна и сверх того платит в штраф лошадьми халат» [37. c.61].

Не только обычное право казахов, но и древние юридические памятники некоторых других народов ответственность за грабеж устанавливали слабее, чем за кражу. Исследователи истории права различных народов объясняют это положение тем, что на более ранних этапах развития классового общества, когда государственный аппарат был недостаточно развит, «каждый полагался на свои личные силы, тайный вор возбуждал гораздо большее отвращение и более казался опасным, чем тот, кто открыто шел к своей цели». Возможно, на ранних этапах развития классового общества такого рода взгляды имели место у отдельных народов, и эти взгляды являлись причинами меньшей наказуемости грабежа по сравнению с кражей.

Т. Культелеев писал, что в этом вопросе исследователи истории права не учитывают еще одну важную особенность грабежа как уголовно-наказуемого деяния. В условиях патриархально-феодальных отношений у различных народов грабеж обычно совершался большими группами людей и сопровождался набегами на соседние племена или на другие общины с захватом в крупных размерах чужого имущества, угоном скота, насилием над личностью и т.д. Зачастую грабеж носил характер межродовой распри и феодальных войн. У казахов, киргизов, туркмен и некоторых других народов Центральной Азии грабеж в прошлом переплетался с «барымтой», т.е. с самовольным осуществлением потерпевшей стороны права мести над обидчиками» [38. c.63].

Грабежом, как и барымтой, занимались те, кто располагал достаточной силой и средствами. Казахские феодалы, уверенные в безнаказанности своих действий, насильственно захватывали зимовки, скот и другое имущество у крестьян-середняков и бедняков. Такого рода ограбления не преследовались в уголовном порядке. Грабеж, совершенный большими группами людей на почве феодальной междоусобицы, также не преследовался в уголовном порядке, а решался превосходством сил враждующих сторон или на собраниях общин. В условиях патриархально-феодальных отношений почти каждый случай грабежа приводил к массовому преследованию виновного потерпевшей стороной, а поэтому совершение его в одиночку было редким явлением.

Составители «Сборника казахского адата» 1824 г., говоря о меньшей наказуемости грабежа по сравнению с кражей в нормах казахского обычного права, вероятно, имели в виду именно того рода грабеж, совершаемые отдельными лицами.

Таким образом, меньшую наказуемость грабежа по сравнению с кражей, на наш взгляд, надо объяснить не только воззрениями на грабеж, как на сравнительно менее опасное преступление, но и его классовым и политическим характером при патриархально-феодальном строе у различных народов.

В связи с присоединением Казахстана к Российской империи и принятием Устава М. Сперанского (1822), дела, в которых разбирался грабеж, были изъяты из подсудности суда биев и переданы общеимперским судам. При этом в законодательстве царского правительства различались понятия грабежа, совершаемого с насилием и без него. Грабеж, совершаемый без насилия, т.е. открытое похищение чужого имущества, подлежал разбирательству суда биев.

Под влиянием изменений, происшедших в области социально-экономических отношений в Казахстане, приведших, в частности, к ликвидации междоусобиц, и под воздействием уголовного законодательства царизма к началу II половины XIX века грабеж, совершаемый большими группами людей, стал редким явлением среди казахского населения. Со II половины XIX века грабеж стал проявляться, главным образом, в виде открытого похищения чужого имущества с применением или без применения насилия, совершаемого одним или несколькими лицами. Вместе с тем в обычном праве казахов стало четко различаться понятие грабежа от понятия кражи.

В «Сборнике казахского адата», опубликованном во II половине XIX века П. Маковецким, указывалось: «…насилие как составляющий отличительный признак грабежа. Выделяется у киргизов в самостоятельное преступление, влекущее за собой отдельное наказание. Некоторые различия имеются, впрочем, и в названиях: грабитель называется «зорлауши», т.е. берущий силой, а похищающий вещь тайно «?ры», т.е. вор» [39. c.77].

Таким образом, отличительными признаками грабежа от кражи по нормам обычного права стали насилие и открытый характер похищения.

Наказуемость грабежа по нормам обычного права II половины XIX века была установлена не слабее, а иногда даже строже, чем за совершение кражи. В «Сборнике казахского адата», опубликованном во II половине XIX века Л. Баллюзеком, говорится: «…в случае открытия (т.е. грабежа) наказывается верх возвращения ограбленного и отобрание из-под всех ограбивших хищников лошадей, равно оружия и платья с них, тогузами: из которых один идет в пользу ограбленного, один - в хандык и один - в бийлик, жасаул-а?ы и дауче ге жип-кесер. Затем взыскивается вознаграждение или суюнча в пользу того, кто открыл хищника».

Обстоятельствами, увеличивающими строгость наказания за грабеж, являлись ночной грабеж вооруженным путем и у однородцев.

Наряду с хищениями имущественного характера, по обычному праву казахов, предусматривалась уголовная ответственность за похищение женщин.

Широкое распространение похищения женщин получило в условиях патриархально-феодального строя. У различных народов похищение или увоз женщины для вступления с нею в брак рассматривалось как опасное действие, нарушающее установленный общественный правопорядок и семейные права феодалов. В уголовно-правовых памятниках различных народов, относящихся к эпохе феодализма, предусматривалась строгая ответственность за похищение или увоз женщины.

По обычному праву казахов похищение женщины влекло за собой строгое наказание, приравненное к наказанию за изнасилование женщины. Похищение как без согласия, так и с согласия женщины, но помимо воли ее родителей, мужа или опекуна, считалось одним из самых тяжких преступлений в области семейно-брачных отношений.

Уголовно-правовые нормы защищали не личную свободу женщины, а права ее родителей, мужа или опекуна. Это подтверждается тем, что увоз женщины для вступления в брак, даже с согласия ее, считался наказуемым действием. Любое несогласие рассматривается, как против воли самой женщины, т.е. с применением насилия в отношении женщины.

Вместе с тем, не считалось преступлением похищение (увоз) вопреки воле женщины, но с согласия ее родителей, мужа или опекуна.

Такое положение являлось одним из ярких проявлений правовых взглядов господствующих классов общества на женщин, рассматривавших ее как вещь, собственность мужчины. Похищение женщины приравнивалось к изъятию у мужчины (отца или мужа) какой-то части его собственности.

Казахский ученый Т. Культелеев глубоко и всесторонне проанализировал исторические корни феномена похищения женщины, следствием неравенства женщины с мужчиной сложилось представление, согласно которому женщина не имела права распоряжаться по своему усмотрению своей физической и моральной свободой. А ее судьба решалась родителями, мужем, опекуном, которые по своему усмотрению могли разрешить или запретить женщине (девушке) выйти замуж за того или иного человека, либо отказаться от предложения. В конечном итоге женщина была приравнена к вещи, имуществу и ее похищение расценивалось как причинение ущерба законной собственности ее родителей, мужа или опекуна [40. c.79].

Другой известный казахский ученый А.М. Мамутов, исследуя исторические корни похищения женщины, подверг детализированному исследованию само понятие похищения, представив его возможные различные проявления. «Похищение - отмечал он, - понятие родовое, в нем имеются виды, которые между собой разнятся, и эти различные виды также возникли в древности» [41. c.77].

А.М. Мамутов, укрепляя свою позицию ссылками на исследования Н. Изразцова, писал «…получившие огромные масштабы факты похищения женщин на Востоке коснулись и казахов» [42. c.78].

Исследователь обычного права казахов Н. Изразцов отмечал: «…всякий насильственный увод считается за оскорбление всего рода, к которому принадлежат родители похищенной, и сопровождается набегами, барымтой, а иногда и резней, и так до тех пор, пока девушка не будет выручена и обида не отомстится» [43. c.80].

Как видно, похищение в прошлом считалось посягательством не на свободу и достоинство женщины, как правильно заметил Н. Изразцов, а посягательством на достоинство родителей и обидой всему роду.

Ученые Н.С. Таганцев, С.Л. Фукс и другие, проводившие исторические исследования особенностей регламентации ответственности за похищение женщины в обычном уголовном праве казахов, обращают внимание на то обстоятельство, что похищение женщины приравнивалось к изнасилованию.

Так, профессор Фукс С.Л. в контексте вышеприведенных рассуждений писал: «…нет необходимости подробно останавливаться на том, что похищение, увоз девушки или замужней женщины в казахском праве почти ничем не отличается от изнасилования. Это, впрочем, вытекает из существа данного способа приобретения жен, к которому малосостоятельные люди прибегали довольно часто, не имея средств к уплате огромных сумм калыма» [44. c.79].

«Нужно отметить, однако…, - писал С.Л. Фукс, - что в отличие от права франков, которое при похищении свободной женщины не видело вовсе разницы между похищением вопреки воле женщины и с ее согласия, казахское право придавало факту согласия женщины очень большое значение, меняющее уголовно-правовые последствия похищения» [45. c.79].

Так, по законам Тауке-хана в записи А.И. Левшина, «увезший чужую жену без ее согласия наказывался взысканием куна или смертью. При согласии же жены похититель мог даже удержать ее, заплатив мужу калым, т.е. возместив стоимость похищенного и в качестве штрафа «доставив ему сверх того девицу без калыма» [46. c.84].

После присоединения Казахстана к России произошли «существенные изменения в уголовном праве Казахстана в XIX веке. Сфера действия уголовных норм казахского обычного права постепенно сужалась. Вместо них царизм вводил нормы уголовного права империи или специально установленные для колониальных народов уголовно-правовые нормы с повышенной против обычного права санкцией».

Данное обстоятельство подтверждается, например, А.И. Левшиным, который в своей научной работе «Описание киргиз-кайсацких орд и степей 1832 г.» пишет, что в законах, действовавших на территории Казахстана, был закреплен состав преступления, содержание которого гласит: «увезший чужую жену без ее согласия наказывается смертью или взысканием куна, а если похищение последовало с согласия увезенной, то похититель может удержать ее, заплатив мужу калым и доставив ему, сверх того, девицу без калыма» [47. c.72].

Другой пример, в «Собрании киргизских законов и положений на оные Омского временного комитета 1842 г.» определен следующий состав преступления: «кто чужого человека украдет и продаст, то платит виновный обиженному полных полтора куна» [48. c.77].

Другая норма о похищении содержится в ст. 1581, «за насильственное похищение женщины замужней» виновный подвергался наказанию по статье, предусматривающей покушение на изнасилование (ст. 1529 и ст. 1530 Уложения).

Понятие похищения женщины в Царском Уложении охватывает широкий круг деяний. Так, например, ст. 1582 предусматривает случай, «когда похищение замужней женщины было не насильственное, а учинено с ее согласия, то за сие похититель и похищенная, по жалобе мужа ее, подвергаются заключению в тюрьме на время от восьми месяцев до одного года и четырех месяцев…» [49. c.37].

На данном этапе на территории Казахстана основными действующими уголовными законами стали императорские уголовные уложения 1885-1903 гг., но преступления, в том числе и похищение женщин, по-прежнему рассматривались и разрешались на основе обычного права.

Из этого следует, что обычное право, несмотря на действие уголовного уложения, не теряло свою актуальность.

В «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» (1845 г.) под разбоем понималось: «всякое на кого-либо, для похищения принадлежащего ему или находящемуся у него имущества, нападение, когда оное учинено открытою силою с оружием, или хотя и без оружия, но сопровождалось или убийством, или покушением на оное, или же нанесением увечья, ран, побоев или других телесных истязаний, или такого рода угрозами или иными действиями, от которых представлялась явная опасность для жизни, здоровья, или свободы лица или лиц, подвергавшихся нападению» (ст. 2129) [50. с.15].

Под грабежом в соответствии с отделением вторым главы третьей раздела XII Уложения понималось: «во-первых, всякое у кого-либо отнятие принадлежащего ему или же находящегося у него имущества, с насилием или даже с угрозами, но такого рода, что сии угрозы и самое насильственное действие не представляли опасности ни для жизни, ни для здоровья, или свободы такого лица; во-вторых, всякое, хотя без угроз и насилия, но открытое похищение какого-либо имущества, в присутствии самого хозяина или других людей» (ст. 2139).

Отдельная ответственность устанавливалась за грабеж «во время пожара, наводнения или при ином каком-либо несчастном случае...».

Таким образом, решения вопросов регламентации ответственности за похищение в Царских Уложениях и в нормах обычного права казахов ориентировались на строгий учет интересов обеих сторон - и царского правительства, и особенностей местных нравов и обычаев казахов.

Для оценки под историческим углом зрения процесса возникновения и последующего становления уголовного законодательства об ответственности за похищение человека приведенные исторические сведения в своей совокупности представляют особо повышенный интерес в силу того, что раскрывают механизм перехода норм обычного (адатного) права казахов в систематизированное уголовное законодательство.

В «Уголовном уложении» (1903) все корыстные имущественные посягательства его составители подразделяли на воровство, разбой, вымогательство и шантаж [51. с.850]. При этом, например, под разбоем понималось «похищение чужого движимого имущества с целью присвоения посредством приведения в бессознательное состояние, телесного повреждения, насилия над личностью или наказуемой угрозы» (ст. 589).

Очередной этап определения форм корыстно-насильственных посягательств был связан с развитием отечественного уголовного законодательства после Октябрьской революции (1917).

С первых дней Советской власти были отменены прежние уголовно-правовые акты, а на смену им принимались новые, но с ярко выраженным классовым характером и приоритетом охраны народной собственности. При этом первые советские Уголовные кодексы (1922 и 1926 гг.) унаследовали идею Уложения 1903 г. о разделении правовой охраны государственной и частной собственности, относя грабеж и разбой к «похищениям». Здесь грабеж определялся как открытое похищение чужого имущества в присутствии лица, обладающего, пользующегося или владеющего им, но без насилия над личностью или с насилием, не опасным для жизни и здоровья потерпевшего», а разбоем стало считаться открытое, с целью похищения имущества, нападение отдельного лица на кого-либо, соединенное с физическим или психическим насилием, грозящим смертью или увечьем. Совершение разбойного нападения группой лип рассматривалось как бандитизм. Бандитизм в уголовно-правовом значении определялся как занятие грабежом и разбоем.

Понятия разбоя, грабежа стали охватываться более общим понятием - «похищение», что предполагало, в первую очередь, противоправное изъятие чужого имущества. По УК РСФСР 1922 г. ответственность за преступления против собственности объединялись главой VI «Имущественные преступления».

Под разбоем по ст. 184 УК понималось «открытое, с целью похищения имущества, нападение отдельного лица на кого-либо, соединенное с физическим или психическим насилием, грозящим смертью или увечьем». Совершение разбоя группой лиц квалифицировалось как бандитизм вплоть до принятия УК РСФСР 1926 г.

Грабеж в соответствии со ст. 182 УК РСФСР определялся как «открытое похищение чужого имущества в присутствии лица, обладающего, пользующегося или ведающего им, но без насилия над его личностью». Насильственный грабеж в УК 1922 г. («соединенный с насилием, не опасным для жизни и здоровья потерпевшего») был выделен в качестве самостоятельного преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 183 УК.

По УК РСФСР 1926 г. разбой определялся как «открытое с целью завладения чужим имуществом нападение, соединенное с насилием, опасным для жизни или здоровья потерпевшего» (ч. 1 ст. 167 УК).

В 1926 г. в соответствии с Конституцией СССР и основными началами уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик II сессией ВЦИК XII созыва был принят новый Уголовный кодекс РСФСР. Он практически оставил баз изменения понятия грабежа и разбоя, данные в Уголовном кодексе РСФСР 1922 г.

Доктрина уголовного законодательства того периода отнесла вымогательство «в общую группу - преступное приобретение чужого имущества» наряду с кражей, грабежом, разбоем, но в статус «примыкающего к насильственному похищению, как имеющего с ним одновременно общие (угрозы насилия над личностью) и различные (осуществление угрозы в будущем и специфика предмета посягательств) черты» [52. с.254].

По постановлению Президиума Верховного Суда СССР «О квалификации некоторых видов кражи личного имущества граждан в условиях военного времени» от 8 января 1942 года «…кражи, совершенные неоднократно, группой лиц или лицами, ранее судимыми за хищение или при иных отягчающих обстоятельствах или кражи личного имущества граждан во время воздушного налета врага, при оставлении населенного пункта в связи с появлением или приближением врага, эвакуированных граждан в пути или в прежнем месте жительства, квалифицировалось по аналогии по ст.59-3 УК РСФСР (бандитизм) и по соответствующим статьям союзных республик» [53. с.134].

Существенное значение для развития законодательства, направленного на борьбу с корыстно-насильственными посягательствами, сыграли Указы Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» от 4 июня 1947 года и «Об усилении охраны личной собственности граждан» от 4 июня 1947 года. Применительно к посягательствам на государственную собственность по Указу «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» понятие «хищение» становится родовым понятием не только к тем случаям, когда способом противоправного завладения социалистическим имуществом является использование должностного положения, но и тайное, открытое, а также разбой [54. с.207-210].

В Указе Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении охраны личной собственности граждан» от 4 июля 1947 г. было дано новое определение кражи: «... тайное или открытое похищение имущества граждан», в результате чего понятие грабежа утратило свое прежнее значение. Разбоем же стало считаться нападение с целью завладения чужим имуществом, соединенное с насилием или угрозой применения насилия. В качестве отягчающих квалифицирующих обстоятельств признавались насилие, опасное для жизни и здоровья потерпевшего, угрозой смертью или тяжким телесным повреждением, а равно совершение преступления шайкой или повторно.

Этим же Указом была установлена ответственность за разбой в отношении личного имущества (ст. 2) и недонесение о таком разбое (ст. 3), что впоследствии было подкреплено постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 28 мая 1954 г., в котором имеется прямое указание следующего содержания: «... по смыслу Указа от 4 июня 1947 г. умышленное обращение в свою собственность государственного или общественного имущества независимо от форм и способов его совершения, должно рассматриваться как хищение». Следует отметить, что судебное толкование понятия хищение, применяя термины «форма» и «способ», предусматривает именно умышленное обращение в свою собственность и ничего не говорит об изъятии имущества.

В 1959 г. был принят новый Уголовный кодекс Казахской ССР. В отличие от ранее действовавших уголовно-правовых актов, данный Кодекс не только выделил в качестве самостоятельных видов преступлений грабеж и разбой, но и разделил ответственность за корыстно-насильственные посягательства на социалистическую и личную собственность.

Таким образом, в УК Казахской ССР корыстно-насильственные преступления были представлены в виде ряда «раздвоенных» составов, которые предусматривали различную ответственность за посягательства в зависимости от принадлежности имущества к личной и иным видам собственности.

В настоящее время (по УК РК 1997 г.) к числу корыстно-насильственных посягательств можно бесспорно можно отнести:

1) грабеж - открытое хищение чужого имущества с применением насилия, не опасного для жизни или здоровья, либо с угрозой применения такого насилия (ст. 178 УК РК);

2) разбой - нападение в целях хищения чужого имущества, совершенное с применением насилия, опасного для жизни или здоровья, либо с угрозой применения такого насилия (ст. 179 УК РК);

3) вымогательство - требование передачи чужого имущества или права на имущество или совершения других действий имущественного характера под угрозой применения насилия либо уничтожения или повреждения чужого имущества, а равно под угрозой распространения сведений, позорящих потерпевшего или его близких, либо иных сведений, которые могут причинить существенный вред правам или законным интересам потерпевшего или его близких (ст. 181 УК РК).

Сходными с вышеназванными по природе преступлениями являются хищение либо вымогательство оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и взрывных устройств (ст. 255 УК), хищение либо вымогательство наркотических средств или психотропных веществ (ст. 260 УК РК), хищение либо вымогательство радиоактивных материалов (ст. 248 УК РК).

В нормативном постановлении № 6 Верховного суда Республики Казахстан «О судебной практике по делам о вымогательстве» от 23 июня 2006 г. в п. 16 сказано, что «Уголовный кодекс предусматривает специальные составы вымогательства: вымогательство радиоактивных материалов (ст. 248 УК РК), оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и взрывных устройств (ст. 255 УК РК), наркотических или психотропных веществ (ст. 260 УК РК). При совершении этих видов вымогательства дополнительной квалификации по ст. 181 УК не требуется» [55. с.3].

Легко заметить, что единственным общим из сформулированных законодателем объективным признаком для составов рассматриваемых корыстно-насильственных посягательств является открытость действий виновного, то есть совершение хищения в присутствии собственника или иного владельца имущества либо на виду у посторонних, либо когда лицо, совершающее преступление, сознает, что присутствующие при этом лица понимают противоправный характер его действий независимо от того, принимали ли они меры к пресечению этих действий или нет.

Если присутствующее при незаконном изъятии чужого имущества лицо, в т.ч. близкие родственники виновного приняли меры к пресечению хищения чужого имущества (например, требовали прекратить эти противоправные действия), то ответственность виновного за содеянное наступает за грабеж (ст. 178 УК РК).

Если в ходе совершения кражей действия виновного обнаруживаются собственником или иным владельцем имущества либо другими лицами, однако, виновный, сознавая это, продолжает совершать незаконное изъятие имущества или его удержание, содеянное следует квалифицировать как грабеж, а в случае применения насилия, опасного для жизни или здоровья, либо угрозы применения такого насилия, как разбой (ст. 179 УК РК).

В связи со спецификой конструирования диспозиций ст.ст. 178-179 УК РК, соответственно говорящих о «нападении» и «требовании», которые должны осуществить виновные, высказаны различные мнения относительно подлинной природы данных посягательств, в частности, о возможности признания «первичности» насилия и «вторичности» корысти.

Что касается нападения, то применительно к бандитизму в качестве такового судам предложено рассматривать «действия, направленные на достижение преступного результата путем применения насилия над потерпевшим либо создания реальной угрозы его немедленного применения».

Согласно другим рекомендациям Пленума Верховного Суда Республики Казахстан «в случаях, когда в целях хищения чужого имущества в организм потерпевшего против его воли или путем обмана введено опасное для жизни или здоровья сильнодействующее, ядовитое или одурманивающее вещество с целью приведения потерпевшего в беспомощное состояние, содеянное должно квалифицироваться как разбой. Если с той же целью в организм потерпевшего введено вещество, не представляющее опасности для жизни или здоровья, содеянное надлежит квалифицировать в зависимости от последствий как грабеж, соединенный с насилием».

Нетрудно заметить, что в каждом из этих случаев и нападение, и насилие толкуются, как средства для достижения корыстной цели, как явление, вторичное по отношению к достижению преступного результата.

Очевидно, в данном случае можно говорить либо о несовершенстве законодательной техники, либо о неудачном толковании понятия «нападения» применительно к рассматриваемым нормам уголовного законодательства.

Если отождествить нападение с насилием, то по справедливому замечанию В.В. Векленко, утрачивается смысл той части диспозиции ст. 162 УК (прим. авт. - ст. 179 УК РК), которая говорит о применении насилия, опасного для жизни или здоровья, либо с угрозой применения такого насилия [56. с.101]. Поэтому совершенно оправданным представляется высказанное в литературе мнение о том, что диспозиция ст. 179 УК РК должна быть изложена в редакции, исключающей термин «нападение».

В этом смысле столь же конструктивно неудачной представляется диспозиция ст. 181 УК РК, в которой определение вымогательства должно быть раскрыто через понятие «хищение». Это во многом снимет проблему квалификации различных корыстно-насильственных посягательств.

Завладение имуществом при грабеже и разбое происходит одновременно с совершением насильственных действий либо сразу после их совершения, тогда как при вымогательстве умысел виновного направлен на получение требуемого имущества в будущем. В то же время следует иметь в виду, что если вымогательство сопряжено с непосредственным изъятием имущества потерпевшего, то при наличии реальной совокупности преступлений эти действия должны дополнительно квалифицироваться, в зависимости от характера примененного насилия, как грабеж или разбой.

Применительно к рассматриваемым составам (ст.ст. 178-179 УК), законодатель подразделяет насилие на два вида:

1. Насилие, опасное для жизни и здоровья.

К нему относится насилие, которое повлекло причинение тяжкого и средней тяжести вреда здоровью потерпевшего, а также причинение легкого вреда здоровью, вызвавшего кратковременное расстройство здоровья или незначительную стойкую утрату общей трудоспособности. По ч.1 ст. 179 УК РК следует квалифицировать нападение с целью хищения чужого имущества, соединенное с насилием, опасным для жизни или здоровья, или с угрозой непосредственного применения такого насилия.

Если в процессе нападения (ст. 179 УК РК) потерпевшему умышленно причинен легкий или средней тяжести вред здоровью, охватывается составом разбоя и дополнительной квалификации по ст. 104 и ст. 105 УК РК не требует. В этих случаях содеянное квалифицируется по ч.1 ст. 179 УК РК, если отсутствуют отягчающие обстоятельства, предусмотренные ч.2 и ч.3 этой статьи.

Если в ходе разбойного нападения с целью завладения чужим имуществом потерпевшему был причинен тяжкий вред здоровью, что повлекло за собой наступление его смерти по неосторожности, содеянное следует квалифицировать по совокупности преступлений - по п. "б" ч. 3 ст. 179 УК РК.

Если умысел виновного был направлен на совершение разбойного нападения или вымогательство и в процессе совершения этих преступлений при применении насилия виновный умышленно его лишил жизни, то содеянное следует квалифицировать как совокупность преступлений по п. «з» ч. 2 ст. 96 УК РК и соответствующей части ст. 179 УК РК или ст. 181 УК РК [57. с.180-183].

2. Насилие, не опасное для жизни или здоровья.

В качестве его следует понимать побои или совершение иных насильственных действий, связанных с причинением потерпевшему физической боли либо с ограничением его свободы (связывание рук, применение наручников, оставление в закрытом помещении и др.).

В тех случаях, когда завладение имуществом соединено с угрозой применения насилия, носившей неопределенный характер, вопрос о признании в действиях лица грабежа или разбоя необходимо решать с учетом всех обстоятельств дела:

места и времени совершения преступления;

число преступников;

характер предметов, которыми преступники угрожали потерпевшему;

субъективная сторона восприятия угрозы;

совершение каких-либо конкретных демонстративных действий, свидетельствующих о намерении нападавших применить физическое насилие, и т.п.

Если в ходе хищения чужого имущества в отношении потерпевшего применяется насильственное ограничение свободы, вопрос о признании в действиях лица грабежа или разбоя должен решаться с учетом характера и степени опасности этих действий для жизни или здоровья, а также последствий, которые наступили или могли наступить (например, оставление связанного потерпевшего в холодном помещении, лишение его возможности обратиться за помощью).

Нетрудно заметить, что в вышеперечисленных случаях ни законодатель, ни правоприменитель не проводят разделения между насилием, которое опасно для жизни, и насилием, которое представляет опасность лишь для здоровья человека. Однако, о таком разделении, имеющем принципиально важное значение, речь идет, в частности, в ст.32 УК РК, определяющей условия правомерности необходимой обороны.

Так, при защите от посягательства, которое было сопряжено с насилием, опасным для жизни обороняющегося или другого лица, либо с непосредственной угрозой применения такого насилия, обороняющемуся предоставляются практически безграничные возможности причинения вреда посягающему. Определение того, какое насилие можно считать опасным для жизни, имеет непосредственное отношение к рассматриваемой нами проблеме, так от этого напрямую зависят возможности женщин - потенциальных жертв корыстно-насильственных посягательств, готовых самостоятельно защищать свое имущество, а также жизнь и здоровье, не прибегая к помощи посторонних.

В связи с этим вполне оправданным является деление насилия в зависимости от его опасности для жизни потерпевшего (ей) на три вида:

1) насилие, опасное для жизни (воздействие, которое направлено на причинение вреда здоровью, вызывающее состояние, угрожающее жизни, которое может закончиться смертью, в том числе телесные повреждения, а также заболевания и патологические состояния);

2) насилие, опасное для здоровья, но не представляющее опасности для жизни (воздействие, которое направлено на причинение такого вреда здоровью, которое само по себе не может привести к смерти);

3) насилие, не опасное для здоровья (воздействие, которое не направлено на причинение вреда здоровью).

Данная классификация насилия в перспективе вполне может быть использована в качестве основы для дифференциации ответственности лиц, совершающих корыстно-насильственные посягательства. Более того, можно было бы учитывать не только характер воздействия, но фактически наступившие последствия.

Таким образом, законодательная дифференциация ответственности виновных может быть осуществлена в зависимости не только от размера причиняемого имущественного вреда, но и характера опасности воздействия, оказываемого на потерпевшего.

Данный подход, на наш взгляд, вполне отвечал бы требованиям справедливости: лица, которые при совершении корыстно-насильственных преступлений применили насилие, опасное для жизни, должны нести большую ответственность по сравнению с теми, чье насильственное воздействие создавало опасность лишь для здоровья, либо не представляло опасности для здоровья.

Анализируя объективную сторону корыстно-насильственных посягательств, также нельзя не обратить внимание на то, что законодатель «уравнивает» ответственность лиц, фактически применивших то или иное насилие, и тех, кто лишь угрожал им. Такая позиция законодателя также представляется не совсем обоснованной. Ведь не несут равной ответственности те, кто совершает убийство (ст. 96 УК РК), и те, кто лишь угрожает таковым (ст. 112 УК РК).

Угроза при корыстно-насильственных преступлениях должна быть реальной, а также содержать в себе возможность или неизбежность немедленного применения соответствующего воздействия или в течение небольшого промежутка времени и, естественно, служит средством обеспечения хищения имущества потерпевшего либо иных лиц, а также его удержания.

Формой выражения угроза может быть самой различной:

устной;

письменной;

жестами;

демонстрацией предметов и т.д.

При этом должны оцениваться в совокупности все обстоятельства дела:

время совершения преступления;

количество нападавших;

их (его) физические данные;

характер предметов, используемых преступником;

содержание действий виновного, которые должны реально восприниматься жертвой, как потенциально опасные для своей жизни и здоровья.

Иначе говоря, для признания угрозы в качестве нормообразующего элемента корыстно-насильственных посягательств, она должна быть реальной, наличной и персонифицированной, на что справедливо указывало множество авторов, специально исследовавших проблему угроз в уголовном праве [36. с.15].

Как уже отмечалось, объективная сторона корыстно-насильственных посягательств не исчерпывается лишь деянием, но и предполагает учет наступивших общественно опасных последствий. Реальная тяжесть последствий, т.е. ущерба, причиненного конкретным преступлением, представляется одним из важных факторов, обусловливающих общественную опасность преступления, меру возможного наказания за него. В этой части можно отметить, что законодатель дифференцирует ответственность виновных в зависимости от того, превышает ли стоимость похищаемого имущества 500 МРП (крупный размер). Такой подход вполне оправдан и должен, по-нашему мнению, сохраняться и в будущем.

Еще одним признаком объективной стороны рассматриваемых деяний является причинная связь между деянием и последствиями. Она выступает как необходимое условие уголовной ответственности в материальных составах преступлений.

Причинная связь - объективно существующая связь между действием и последствием, при котором первое с необходимостью порождает второе.

Существуют три критерия причинной связи, которые необходимо установить применительно к составам корыстно-насильственных посягательств.

Первый - критерий временной, т.е. действия с корыстной целью совершения должны по времени предшествовать причинению ущерба собственнику или иному законному владельцу имущества.

Второй - критерий возможности, что означает, что при определении наличия причинной связи следует установить, могли ли действия виновного повлечь причинение материального ущерба или по своему характеру причинить его не могли.

Третий - критерий неизбежности, который предполагает установление того факта, что именно конкретные действия виновного причинили ущерб собственнику или иному владельцу имущества.

Субъектом рассматриваемых преступлений является физическое лицо, совершившее данное деяние и способное нести за него уголовную ответственность. Согласно ст. 15 УК РК возраст, с которого наступает уголовная ответственность за совершение грабежей, разбоев и вымогательств, установлен в 14 лет.

Каждое из рассматриваемых преступлений является умышленным, при совершении которого вина преступника выражается только в виде прямого умысла. Совершая их, виновные сознают общественно опасный характер своих целенаправленных действий, предвидят общественно опасные последствия этих действий в виде нанесения ущерба собственнику или иному лицу и желают наступления такого ущерба. В этом проявляется единство сознания и воли виновного, являющееся необходимым условием наличия субъективной стороны грабежа и разбоя.

Что касается цели, то соответствующие требования законодатель выразил в п. «в» ч. 3 ст. 179 УК РК, согласно которой повышенную уголовную ответственность должны нести лица, которые совершили разбой «с целью хищения имущества в крупном размере».

Аналогичный подход, как представляется, должен быть применен и при формулировании положений о размере причиняемого ущерба в меньшем или сходном размере, в том числе при совершении грабежа. Это позволит решить весьма важную практическую задачу, которая заключается в возможности выбора предмета доказывания при совершении корыстно-насильственных преступлений. Им может стать либо размер похищаемого имущества либо цель похищения имущества в том или ином размере.

Расширив, таким образом, возможности усиления уголовной ответственности за корыстно-насильственные преступления, можно создать предпосылки для общепревентивного воздействия уголовного закона.

Редакционно данное требование к цели совершаемых деяний должно быть выражено в единственном числе, а именно «с целью хищения имущества в крупном размере».

Установление мотива имеет важное значение для выявления причин и условий, способствующих его совершению, которые необходимо устранить. Сам мотив не относится к обязательным признакам субъективной стороны рассматриваемых преступлений.

Таким образом, те формы корыстно-насильственных посягательств, при которых действия виновных ограничиваются лишь угрозами насилием, а также насилием, не опасным для здоровья, можно было бы именовать «грабежом», а посягательства, сопряженные с насилием, опасным для жизни, в свою очередь, называть «разбоем».

Это, в свою очередь, будет в большей мере отвечать потребностям уголовно-правовой борьбы с данной категорией преступлений, в том числе, добиться большей ясности в понимании требований закона об условиях правомерной защиты от корыстно-насильственных посягательств.

Оценивая квалифицирующие обстоятельства, которые применительно к рассматриваемым составам играют роль отягчающих, следует заметить, что их наличие позволяет решить важнейшую теоретико-прикладную задачу - обеспечить на законодательном уровне дифференциацию уголовной ответственности виновных, учесть различную общественную опасность того или иного проявления корыстного насилия. Изучение роли, равно как и содержания этих обстоятельств, может составить предмет самостоятельного уголовно-правового и криминологического исследования.

Тем не менее, нельзя не заметить, что законодатель безразлично относится к тому, кто является жертвой корыстно-насильственного преступления, кому принадлежит имущество и кто непосредственно подвергается насилию. Поэтому выделение из общего числа корыстно-насильственных преступлений тех, где потерпевшим и жертвой выступает женщина, имеет не столько уголовно-правовую, сколько криминологическую значимость.