Психология преступника

конфликтов характерен для лиц с неустойчивой психикой, низким

правосознанием, низким уровнем общей культуры, легковозбудимых, склонных к

конформизму, находящихся в толпе. Хулиганские проявления одного человека

для таких лиц могут служить эмоциональным сигналом и примером для

подражания.

Толпа сама становится единой громадной личностью и ведет себя так, как

могла бы вести и миллионы лет назад. С помощью ее специфических механизмов,

частично сохранившихся до наших дней, пред люди выжили в борьбе за

существование, ведь пратолпа — из-за отсутствия второй сигнальной системы,

сдерживающей эмоции и закрепляющей силу и скорость действия, — должна была

отличаться от своего далекого потомка именно скоростью передвижения,

страшной силой общего действия. И эти скорость и сила вырастали тем более,

чем сильнее бушевала в пратолпе эмоция. А она склонна возрастать быстро и

достигать гипертрофических масштабов. «Совершенно одинаковые чувства,

которыми воодушевлены все члены общественного целого, внезапно возвышаются

до крайней степени напряжения, взаимно поддерживая и усиливая друг друга,

как бы путем взаимного помножения»,— писал Тард. [10] С. Сигеле указывает

на «мотив, соединявший несколько первых индивидуумов, который становится

известным всем, проникает в ум каждого, и тогда толпа обретает единодушие».

[11]

Эмоция толпы переменчива, ярость легко переходит в ужас, погоня

превращается в паническое бегство, и наоборот. Розанов доказывает это

положение опытом военных действий, когда панически бегущая толпа солдат в

несколько секунд обращается в яростно атакующую волну.

Важнейшая особенность толпы и один из факторов ее скручивания —

«критическая волна»: ниже нее мы обнаружим лишь остаточные следы эффектов,

ею производимых, выше — ослабление и распад единого «сверхорганизма» на

несколько дочерних.

Скручивание и дальнейшее управление толпой происходит с помощью

жестов, криков, песен, телодвижений. Здесь важно подчеркнуть два момента.

Во-первых, речь занимает в сигнальной системе толпы не единственное, а

скорее подчиненное место. Главная роль отводится первосигнальной системе:

жестам, выкрикам, телодвижениям и т. п. Обращаться к толпе с разумной

речью, втолковывать ей логические аргументы бессмысленно, а порой и опасно.

Она плохо реагирует на доводы рассудка и не подчиняется увещеваниям. Зато

первосигнальные посылки воспринимаются ею с охотой, им она подчиняется

легко, слушаясь выкрика, яркого и доходчивого жеста.

Во-вторых, толпа бурно реагирует на ритмические стимулы, возбуждающие

ее эмоцию. Ритмические хлопки, удары в бубен или барабан, даже в грудь,

ритмические выкрики, ритмы возбуждающих мелодий и песен, вскидывание в

едином ритме руки со сжатым кулаком, ритмический рев глоток — вот что ведет

за собой и возбуждает толпу. Характерно, что ребенок проявляет способность

воспринимать ритм намного раньше, чем смысл слова. Все это свидетельства

древнейшего происхождения толпы, ее былого могущества, когда она находилась

в своем расцвете.

Внезапная организация толпы после фазы хаоса поражает всех ее

исследователей. Представление о бесформенности этого «агрегата» абсолютно

неверно! А. С. Розанов, наиболее заинтересованный в этой проблеме и

понимавший значение строя для армии, подчеркивает, что во время митинга

толпа образует круг, а в беге она напоминает комету, то есть, очевидно,

похожа на каплю, катящуюся по наклонной поверхности. [12]

В. М. Бехтерев указывает на необходимую плотность людей в толпе.

Плотность создается касанием плеча к плечу, локтя к локтю, тела к телу —

именно это формирует, по его мнению, один из важнейших толповых стимулов,

выполняя как коммуникативную, так и эмоционально возбуждающую роль. «Нет

толпы без вожака»,— писал А. С. Розанов, и это справедливо. Но не менее

важно определить, кто же этот вожак?

Рассматривая примеры эмоционально напряженных сообществ у животных, мы

убедились, что вожаками, или лидерами, становятся, как правило, те особи, у

которых нервные процессы подвижнее, ярче, у которых облегчен срыв типичной

реакции на непривычное или сильное раздражение. Примерно та же картина

обнаружена и у людей: чем слабее нервная система у человека, обеспечивающая

и большую чувственность, и быстроту реакции, тем легче срывы рефлексов.

Изучение личности совершивших убийства выявляет у них сильную

психологическую зависимость от другого лица. Убийцы в целом относятся к

такой категории людей, для которых свободная и самостоятельная адаптация к

жизни — всегда трудная проблема.

Факт преступлений показывает, что выход из контакта с жертвой для них

— практически невозможный способ поведения. Надо иметь в виду, что эта

зависимость может реализоваться не только в контакте с жертвой, но и с кем-

либо иным, тогда преступление оказывается опосредованным зависимостью от

третьего лица.

Указанная особенность формируется в очень раннем возрасте как

результат позиции, которую занимает ребенок (будущий преступник) в семье.

Суть позиции — отвержение, неприятие ребенка родителями, прежде всего

матерью. Это означает определенное отношение матери к ребенку, когда она

либо не может, либо не хочет, либо не умеет своевременно и полно

удовлетворить его потребности, в первую очередь естественные (в пище,

тепле, чистоте). В результате ребенок оказывается в ситуации, если можно

так сказать, хронического дефицита, постоянного неудовлетворения

потребностей и постоянно зависит от матери, потому что только она могла бы

их удовлетворить.

Ребенок живет как бы на предельном уровне: никогда не испытывает

полной безопасности и удовлетворения своих потребностей, но не доходит до

стадии полного лишения этих жизненно важных условий. Васильев называет

такое положение «ситуацией экстремальности существования», которая несет в

себе потенциально смертельную угрозу. Она и является источником убийств как

актов индивидуального поведения. Таким образом, «тема» жизни и смерти

начинает «звучать» для людей, которые находятся в ситуации отвержения, по

мнению Самовичева Е. Г., уже в самом начале жизни.

Убийство возникает как действие, направленное на сохранение автономной

жизнеспособности преступника, как бы разрывающее связь с

жизнеобеспечивающим фактором, который перестал выполнять эту приписанную

ему функцию.

СХЕМА ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО МЕХАНИЗМА УБИЙСТВА (криминогенетический

аспект).

1. Мать (или лицо, ее заменяющее)—жизнеобеспечивающий фактор для ребенка;

2. Отношение частичного или полного отвержения матерью ребенка;

3. Мать становится для ребенка жизнеугрожающим фактором;

4. Возникновение экстремальной жизненной ситуации для ребенка (напряжение

жизнеобеспечивающих психологических функций);

5. Усиление биологической и психологической зависимости от матери как

жизнеобеспечивающего фактора;

6. Затруднение процесса обретения независимости, самостоятельности,

личностной автономии;

7. Замедление развития психических функций, усвоения социального опыта,

психосоциальной дифференциации;

8. Ограничение возможностей адаптации в различных социальных ситуациях, при

изменении обстоятельств;

9. Формирование «комплексов неполноценности»;

10. Формирование защиты от «комплексов неполноценности»:

подчеркнутая независимость, полная податливость

основанная на переоценке своего и зависимость от ситуации своего

«Я»

11. Неизбирательное, «случайное», плохо осознанное включение в контакты и

группы;

12. Возникновение ситуации отвержения (предпреступной ситуации) (ср.п. 2);

13. Персонификация угрозы жизненно важной ценности (ср. п. 3);

14. Возникновение экстремальной жизнеугрожающей ситуации (ср. п. 4);

15. Убийство как попытка обретения независимой жизнеспособности.

Приводимая схема включает в себя основные компоненты процесса

зарождения этого вида преступлений, а также отражает в какой-то мере логику

их взаимосвязи и взаимодействия.

Основными в этой схеме являются элементы 1—4 и 12—14. Они тождественны

по содержанию, но образуются в разные периоды жизни: 1—4 возникает на самых

ранних этапах, 12—14 — непосредственно перед совершением преступления. Их

психологическое содержание состоит в таком изменении позиции человека, в

котором его взаимоотношения с ситуацией обретают биологически значимый,

витальный характер. И независимо от того, в какой мере он это осознает и

осознает ли вообще, предмет посягательства воспринимается как несущий

смертельную угрозу. Элементы 5—7 отражают указанные выше процессы

зависимости: автоматизации, дифференциации и адаптации, составляющие в

совокупности основные процессы индивидуального развития, формирующие

психологический облик этой категории преступников и основу механизма

совершения убийства. Понимание этого своеобразия может иметь практическое

значение, как в предупреждении тяжких насильственных преступлений, так и в

исправлении, перевоспитании осужденных.

Девятый элемент схемы («комплекс неполноценности») непосредственно,

явно себя не проявляет, но выражается в следующем элементе как тенденция к

гипертрофированной независимости либо вовлечению во всевозможные случайные

компании и группы. Человек оказывается постоянно вовлеченным в

непредсказуемые, неопределенные ситуации, когда требуются повышенные

способности к адаптации. Но, именно способность приспосабливаться к

изменяющимся условиям у таких людей ограничена. Достаточно быстро

обнаруживается их неадекватность ситуации, возникает конфликт, в котором

человек явно или скрыто отвергается (12). Форма может быть различной: от

прямого изгнания до насмешки, но этого всегда достаточно для того, чтобы

человек воспринял ситуацию как угрожающую его жизненно важным ценностям,

прежде всего его «Я», его праву на существование. Личность оказывается

полностью подчиненной ситуации, выходом из которой и является убийство.

Внешне это может выражаться по-разному, в зависимости от характера

отношений преступника с провоцирующим фактором. Субъективный же смысл

умышленного противоправного лишения человека жизни во всех случаях один:

стремление преступника достичь состояния автономной жизнеспособности,

преодолеть зависимость от чего-либо или кого-либо, которая воспринимается

как угроза существованию преступника.

Однако дело заключается в том, что преступное лишение жизни не

является адекватным способом достижения указанной цели, так как способность

человека к независимому продуктивному функционированию обеспечивается на

ранних этапах индивидуального развития (онтогенеза) путем прогрессивной

дифференциации психических систем. Нормальный процесс индивидуального

развития человека должен вести его к преодолению, «снятию» биологической

зависимости его отношений от окружающих. Только в этом случае для него

открывается возможность формирования продуктивных отношений, свободного,

независимого функционирования. У убийц указанный процесс блокирован на

самых первых его этапах. Именно это ведет к различным формам «эрзац-

автономии», к скрытой зависимости человека от определенных условий

окружения (людей, вещей, норм, правил и др.), преодолеваемой неадекватными

средствами, к числу которых относится и лишение человека жизни.

По мнению Самовичева Е. Г. основным в происхождении убийств является

онтогенетический фактор — блокирование способности к автономии в результате

отвержения потенциального преступления другими лицами. [13]

Приведем следующие результаты обследования преступника – убийцы.

Место совершения убийства в основном совпадало с местом жительства

осужденных. Почти половина их совершена в жилище потерпевших, более трети —

в общем жилье для осужденного и потерпевшего, каждое двенадцатое — в жилье

осуждённого.

Подавляющее большинство убийств совершается с прямым умыслом, треть из

них обдумывается заранее.

Если в групповых убийствах форма умысла распределялась примерно

одинаково, то в одиночных — умысел, возникший как эксцесс исполнения,

встречался в два раза чаще.

Большая часть убийств была совершена лицами в состоянии опьянения, из

них более половины — в сильной степени опьянения. Алкогольное опьянение

значительно облегчало возникновение умысла в эксцессе исполнения —

нетрезвыми такие убийства совершались в 15 раз чаще. При заранее обдуманном

умысле доля убийств в трезвом состоянии значительно повышалась и составляла

около половины.

Более половины осужденных за убийство начали употреблять спиртные

напитки с малолетства. Алкоголь в несколько раз усиливал проявление

агрессии и утяжелял ее. Агрессивные действия проявлялись в основном в

угрозах, оскорблениях, избиениях и драках, т. е. были направлены против

личности и общественного порядка. Если среди убийц преобладали мужчины, то

более половины жертв были женщины.

В трети случаев убийца и жертва были незнакомы друг другу или

познакомились непосредственно перед преступлением. В 30% они являлись

родственниками, причем в 7% — супругами; в остальных случаях — соседями,

знакомыми, сослуживцами. Чаще всего убийства совершаются в возрасте — от 20

до 30 лет.

По образованию преобладали лица с незаконченным средним образованием—

56%. Неграмотных и с начальным образованием было 10%, с высшим и

незаконченным высшим— 2%.

Анализ условий воспитания показал, что осужденные за убийство в

полтора раза чаще воспитывались в неблагополучных условиях, чем в

благополучных. В детском и подростковом возрасте около 20% осужденных росли

без обоих родителей. Третья часть воспитывалась в неполной семье, при этом

8% — без матери, 75% — без отца. В каждом пятом случае неполнота семьи была

связана с судимостью родителей. Наиболее криминогенный фактор — судимость

матери.

Неблагополучные условия воспитания и отношения с родителями создавали

предпосылки для формирования личности обследованных. Они, как правило,

посредственно или плохо учились в школе, у них не складывались отношения с

коллективом, где они учились или работали, они не считались с общепринятыми

нормами поведения, были агрессивны с окружающими.

Всей группе осужденных за особо тяжкие убийства была присуща

жестокость, проявлявшаяся в обращении с животными, детьми, престарелыми,

женщинами.

При анализе материалов обнаруживалось перерастание агрессивного

поведения в детском возрасте в противоправное и преступное в подростковом и

юношеском. Каждый пятый из обследованных состоял на учете в инспекции по

делам несовершеннолетних или направлялся в СПТУ, в 4% случаев подростки

совершали преступления, по которым в возбуждении уголовных дел было

отказано либо они прекращались. Треть обследованных была впервые осуждена в

возрасте 16—17 лет.

Эти лица недобросовестно относились к работе, злостно нарушали

трудовую дисциплину, пьянствовали, постоянно создавали конфликтные

ситуации. Доля отрицательно характеризуемых среди ранее судимых была выше.

42% осужденных за особо тяжкие убийства ранее были судимы. Одну

судимость имела половина из них, 6% являлись особо опасными рецидивистами.

Более половины были ранее осуждены за квалифицированное хулиганство, 38% —

за преступления против личности, причем треть из этого числа — за

умышленные убийства.

Из 500 осужденных за особо тяжкие убийства 380 была проведена судебно-

психиатрическая экспертиза. В 180 случаях, т. е. почти у каждого второго

прошедшего экспертизу, были отмечены по актам экспертизы различные

аномалии, не исключающие вменяемости: хронический алкоголизм, психопатия,

органические заболевания головного мозга, олигофрения и т. д.

Большая часть одиночных убийств совершалась лицами с психическими

аномалиями. Если роль организатора в групповом убийстве принадлежала

психически здоровым, то среди исполнителей преобладали лица с психическими

отклонениями.

Психолого-психиатрическое исследование осужденных за убийства в местах

лишения свободы выявило, что более половины злостных нарушителей режима

составляют лица с психическими аномалиями.

Анализ нарушений режима у осужденных с психическими аномалиями

показал, что они обусловлены рядом причин, а именно: повышенной

конфликтностью этих лиц, затрудняющей установление правильных

взаимоотношений с окружающими и препятствующей выполнению установленного

режима, неспособностью выполнения в полном объеме трудовых норм и другими

факторами, связанными с особенностями психического состояния. Как правило,

меры административного воздействия оказывались в таких случаях

неэффективными, так как они применялись без учета личностных особенностей

этой категории осужденных.

Не учитывались также данные о наличии психических расстройств у

осужденных при представлении их к условному или условно-досрочному

освобождению. После освобождения они, как правило, не наблюдались у

психоневролога из-за отсутствия преемственности психиатрического учета.

ПСИХОЛОГИЯ ПРЕСТУПНИКА – ТЕРРОРИСТА.

Неблагополучие общества способствует не только росту психических

расстройств и их выявлению. Из представителей маргинальной по психическим

расстройствам части населения нередко формируются различные объединения,

представляющие угрозу для окружающих. Даже выдвигаются отдельные

представители, становящиеся лидерами определенных групп населения. Не менее

интересна и проблема патопластики психических расстройств при резких

социальных сдвигах. Как у части населения, так в большей степени у многих

психических больных растет агрессивность.

Крайнюю опасность представляет такое набирающее в последнее время силу

явление как терроризм, имеющий транснациональную распространенность.

Как отмечается в литературе, появление террора было знаком того,

что наивный либеральный индивидуализм XVIII века завершился. Начался

период, когда из-под оболочки цивилизации, прогресса в общественной жизни

стали проглядывать древнейшие пласты, таящиеся в глубинах человеческой

психики. В частности, с точки зрения культурологи современный террор

восходит к жертвоприношению. Главная черта нового террора — первичность

воли к насилию. Обоснование, каким бы правдоподобным оно ни было,

оказывается вторичным, Этот феномен подробно изучен психологами и

философами, которые работали с немецкими и французскими террористами 70—80-

х годов. Выяснилось, что мотивы у людей, занимавшихся террором, абсолютно

произвольны: от личной обиды на кого-то до сложнейших политических теорий.

Серьезность этих теорий на поверку оказывалась фальшивой — человек мог

месяцами развивать свои идеи, а потом вдруг от них отказаться. Интересно,

что в случае с террором в Кизляре все именно так и происходило. Многие

удивлялись, почему глава террористов Р. не мог внятно объяснить цель своей

акции, говорил то одно, то другое. Но если согласиться с тем, что механизм

нового террора заложен в человеке очень глубоко, подмят пластами словесных

обоснований, то все встанет на свои места.

Чаще всего дает толчок террористическим действиям чувство

безвыходности из той ситуации, в которой оказались какие-то люди, некое

меньшинство, психологический дискомфорт, который побуждает их оценивать

свое положение как драматическое. Это может быть меньшинство национальное,

как, скажем, баски, корсиканцы, бретонцы, ирландцы. Или же меньшинство,

объединяющееся по каким-то идеологическим убеждениям или религиозным

мотивам... Во всех случаях мотивация схожая: наш народ, наша культура, наш

язык, наша вера на грани исчезновения... а поскольку нашим доводам никто не

внемлет, остается одно — язык ответного насилия, язык бомб... Но тут надо

очень тонко отличать реальность от ее фантасмагорических восприятии.

Двадцать пять лет назад в Англии возникла таинственная «бригада гнева»,

объявившая, наподобие итальянских «Красных бригад», войну существующему

строю и учинившая два десятка взрывов в публичных местах, а спустя год

Скотленд-Ярд арестовал четырех ее членов... и это был весь ее наличный

состав!

От малого числа участников террористическая группа не становится менее

опасной. Достаточно вспомнить секту «АУМ Синрике»: если бы её первая атака

в токийском метро удалась в полной мере, погибло бы 40 тысяч людей. Но

коллективный бред поистине не знает границ: ведь по добные же акты секта

планировала провести и в других странах, где eй удалось обосноваться,

включая Россию. Патологический терроризм совер шенно иррационален,

абсурден, он всегда дело рук людей, явно пребываю щих «вне нормы». В то же

время было бы опасно его недооценивать. Ее ближайшие годы можно даже

предвидеть серьезный рост патологического насилия в мире. Смена

тысячелетий, к которой приближается человечество, способствует нагнетанию

страхов, связанных с представлением о «конце света». Отмечается, что мы

можем столкнуться в предстоящие годы с новой патологией террора, и в этом

смысле «АУМ Синрике» стоит воспринимать, скорее всего, как грозное

предзнаменование.

Генезис формирования и динамики поведения личности «индивидуального»

террориста может быть проиллюстрирован следующими материалами

журналистского расследования газеты «Известия» «Семейный убийца».

Анатолий О. считал себя «терминатором» - вламываясь глухой ночью в

окраинные сельские хаты, он с порога расстреливал картечью их взрослых

обитателей, потом ножом или лопатой добивал детей, забирал нехитрый

домашний скарб, обручальные кольца и деньги, поджигал дом и исчезал.

Ему 37 лет, он сирота, воспитывался в детском доме, учился в

Малининском лесотехникуме и закончил «мореходку». В 1985—1986г. работал на

теплоходе «Максим Горький». Пребывая в Германии, просил политического

убежища. Получив отказ, совершил несколько мелких преступлений, за что был

арестован, выдворен из страны, а по возвращении в СССР уволен с работы. В

Германии примкнул к мормонам и сейчас заявляет, что в религиозной секте под

влиянием сектантов стал совершать убийства. Работал в пожарной охране в

Васильевском районе. 3,5 месяца лежал в Киевской психбольнице с диагнозом

шизофрения. Выйдя из клиники, О. стал убивать людей с особой жестокостью.

О. - рыжий, маленький (рост около 160 сантиметров) и с виду совершенно

неопасный, наводил на сельчан священный ужас. Почему-то никто из его дюжих

и мускулистых жертв ни разу не попытался оказать ему сопротивление. Не

пытался, хотя шанс был, так как во время убийств О. не ограничивался одной

обоймой: каждый раз выходил на крыльцо перезарядить ружье. Ему подчинялись

с большой покорностью, надеясь, что, забрав из хаты все деньги, вещи, он

помилует уцелевших жителей и уберется восвояси.

— Я убивал людей для того, чтобы познать себя. Человек — это игрушка, —

говорил О., охотно пошедший на контакт с прессой: «Пусть о моих деяниях

узнают все».

Кроме каких-то, как он заявляет, высших религиозных целей, у него были и

вполне обычные мирские. Так, например, семью Б. он уничтожил только потому,

что один из них учился вместе с ним в лесотехникуме и «плохо разговаривал с

ним». А по дорогам Васильевского района колесил и убивал людей с досады

оттого, что никак не мог застать дома местного жителя Л., когда-то

работавшего с О. в пожарной охране и изрядно ему досадившего.

Расстреливая людей по всей Украине, он медленно и упорно продвигался к

заветной цели — Одессе, где думал тайком пробраться на теплоход и

нелегально доплыть до Германии. Там он собирался не только «приобщиться к

мормонам», но и продолжить серию убийств.

Обо всем этом О. повествует хорошим литературным языком, цитируя

Библию и немецких философов. Он высказывает идеи о ничтожности человека-

жертвы, которым мог бы и Гитлер позавидовать. Он признает себя виновным во

всех убийствах. [14]

Анализ криминогенной ситуации в РФ приводимый в прессе

свидетельствует о том, что преступные посягательства на жизнь и здоровье

людей продолжают оставаться одной из самых острых проблем. Преступники

физически устраняют не только не угодных им крупных хозяйственников,

предпринимателей и финансистов, но перед угрозой возможного разоблачения

организовывают убийства сотрудников правоохранительных органов,

журналистов.

Терроризм — это не только прокламация целей и методы их осуществления.

Это еще и «рецепты кухни»: как похищать людей, как устанавливать бомбы,

используя при этом достижения электроники, и многое другое. Третья волна

терроризма, прокатившаяся по Европе за последнюю четверть века — условно

объединим ее термином «политический терроризм», — оставила свои рецепты

преступным организациям, общий признак которых явно сводится к одному

неопровержимому определению: криминальные структуры. Когда правительство

Италии прижало Сицилийскую мафию, та ответила серией бомбовых взрывов

против правительственных учреждений — почерк для нее совершенно новый,

однако хорошо нам знакомый по деятельности «идеологических» боевиков.

Равным образом и «АУМ Синрике» взяла на вооружение насильственные методы

политических групп, считавших, что их «безвыходное положение» оправдывает

любые средства достижения цели. Итак, «терроризм удалось пригнуть к земле

головой— он взбрыкнул ногами.» Двадцать лет назад в мотивациях политических

и уголовных группировок существовало отчетливое различие, теперь этот

барьер стерт. Не говоря уже о том, что уголовный мир, даже если он прямо не

претендует на власть, стремится ее контролировать. В годы «холодной войны»

от 80 до 90% международных террористических актов так или иначе исходили из

стран Ближнего Востока, за что в конце концов заплатили своей репутацией

Саддам Хусейн, полковник Каддафи, лидеры Сирии, Ирана, Ливии. Терроризм нес

на себе явный отпечаток идеологической и политической вражды разделенного

мира. С наступлением нового порядка — или, к сожалению, беспорядка — место

поверженного предшественника занимает еще более беспощадный, неразборчивый

в средствах, криминальный, патологический терроризм. Почерк его хорошо

виден даже по тем политическим целям и национальным лозунгам, которые

декларируют участники большинства конфликтов, разразившихся на территории

России, не говоря уже о методах, которыми они не брезгуют действовать.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ НЕОСТОРОЖНОЙ ПРЕСТУПНОСТИ.

Особо юридическая психология рассматривает психологические аспекты

неосторожной преступности, исследуя при этом бытовую и профессиональную

неосторожность.

В связи с бурным развитием техники и проникновением во многие сферы

жизни мощных энергетических источников резко возросла общественная

опасность неосторожных преступлений. Поэтому важнейшую задачу составляет

раскрытие психологического механизма неосторожного преступления,

позволяющего связать неосторожное поведение с индивидуальными особенностями

личности.

Ученые-криминалисты всегда затруднялись назвать такую реальную

психическую функцию, определяющую направленность и содержание неосторожного

преступления, которая была бы самостоятельным психологическим феноменом и

имела бы научно установленные закономерности. Хотя при описании

психического источника неосторожности часто используются такие выражения,

как «пренебрежительность», «не заботливость», «легкомыслие»,

«расхлябанность», «беспечность» и прочее, однако подобные выражения

предполагают скорее социально-этическую, чем психологическую характеристику

процессов, механизм возникновения которых остается нераспознанным.

Отмечается, что важнейшая задача — раскрыть психологический механизм

неосторожного преступления, связать неосторожное поведение с внутренним

миром субъекта и системой ценностей, на которую он ориентирован.

Особенность психологической стороны неосторожного поведения по

сравнению с умышленным преступным поведением заключается в отсутствии или

недостаточности «должного внимания», «требуемой предусмотрительности»,

«волевых усилий», «должного волеопределения» или «напряжения психических

сил» и т.п. при наличии реальной возможности их осуществления. [15]

В психологии неосторожных преступлений весьма актуальной

представляется исследование биоритмов (эмоционального, волевого и

интеллектуального) и состояний, которые вызваны солнечной активностью,

магнитными бурями и другими аналогичными факторами.

Для мотивационной сферы «неосторожных» правонарушителей характерны

преступная самонадеянность и небрежность, в результате которых

правонарушитель либо своевременно не замечает аварийной ситуации, либо

легкомысленно надеется ее предотвратить недостаточно надежными средствами.

Нарушая те или иные правила (управления транспортом, обращения с оружием и

т. д.), эти лица, зная о возможных трагических последствиях этих нарушений,

надеются на благополучный исход, не имея для этого достаточных оснований.

Их отличает высокая импульсивность и склонность к необоснованному риску.

Помимо мер воспитательного характера в профилактику данной категории

преступлений должны входить соответствующие «отборочные» испытания будущих

водителей, диспетчеров энергосистем, аэропортов и др. с отбраковкой лиц,

обладающих описанными выше психическими недостатками.

Психологические аспекты явлений преступности связаны с проблемой

ответственности личности. Принято считать, что набор ролевых обязанностей

личности в системе социальных отношений характеризует весь диапазон ее

ответственности. Однако, поскольку процесс осознания личностью своей

ответственности определяется многими факторами, субъективная

ответственность иногда расходится с объективной. Подлинная внутренняя

ответственность личности подразумевает ее активную жизненную позицию и

усиление удельного веса самоуправления в обществе.

ЛИТЕРАТУРА

| |Кудрявцев В. Н. Причины правонарушений. М., 1976. С. 87. |

|1. |Там же. С. 90. |

|2. |Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1968. С. 151 |

|3. |Ананьев Б. Г. О проблемах современного языкознания. М., 1977. С. 23. |

|4. |Ломов Б. Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М., |

|5. |1984. С. 383 |

| |Углов Ф. Г. Из плена иллюзий. М. 1986. |

|6. |Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность М., 1975. С. 178 |

|7. |Аванесов Г. А. Криминология и социальная профилактика. М., 1980. С. |

|8. |226—230. |

| |«Был не только жертвой, но и убийцей». Известия. № 106 от 07.06.1997. |

|9. |Тард Г. Преступления толпы. Казань, 1893. С. 4. |

|10.|Сигеле С. Преступная толпа, опыт коллективной психологии. Спб., 1896. |

| |С. 15 |

|11.|Розанов А. С. Цит. соч. С. 21. |

| |Самовичев Е. Г. Убийство: психологические аспекты преступления и |

| |наказания. М., 1988. |

|12.|«Семейный убийца». Известия №214 от 13.11.96. |

| |Угрехелидзе М. Г. Природа неосторожного поведения в свете советской |

|13.|психологии/ /Проблемы борьбы с преступной неосторожностью в условиях |

| |научно-технической революции. Владивосток. 1976. С. 19—29. |

| | |

|14.| |

| | |

|15.| |

Страницы: 1, 2