Анализ суицида под углом зрения взаимоотношения человека

Анализ суицида под углом зрения взаимоотношения человека

анализ суицида под углом зрения взаимоотношения человека

с искусственной средой.

Изучение феномена сознательного суицида, исключающего какую-либо

психопатологию и составляющего более половины всех совершающихся в

мире суицидальных действий приводит философа-аналитика к

однозначности понимания важности раскрытия не только сугубо

индивидуальных корней суицида, но и усугубляющих явление массового

самоубийства условий. То, что суицид давно и прочно занимает место

среди явлений демографического ряда, сегодня никого не удивляет, и

было известно социологам еще в прошлом веке, но вот проблема поиска

оптимальных форм поведения человека как одно из средств прекращения

массового самоуничтожения в пределах технократически окрашенной

культуры - это уже детище XX столетия.

У суицида в тех его формах, в которых мы застаем его в наше время,

есть два плана изучения: доступная для статистики, социологии,

юридической науки "поверхность" явления и скрытая от глаз

таинственная индивидуальная природа. Исследователи первой половины XX

века, которых трудно заподозрить в "сговоре", такие как французский

социолог Э.Дюркгейм, русский адвокат А.Ф.Кони, французский философ и

писатель А.Камю считали причинами сознательного суицида сугубо

индивидуальные и глубоко-личностные источники. Однако названные

мыслители вставали в тупик перед массовидным характером этого явления

в рамках христианской культуры, приобретшим особенно в XX веке

характер "эпидемической" болезни всего человечества. Они же отмечали

существование некоторых статистических констант этого феномена:

исключительная возрастная устойчивость (от 19-20 лет до 35-40 лет -

наиболее суицидальный возраст), время суток (с утра до полудня),

сезон (весна), пол (мужское явление), заразительный и, как следствие,

коллективный характер, преимущественно явление больших городов. Если

возраст, время суток, сезон и пол - факторы асоциального ряда (или

"космического ряда" в терминах Дюркгейма), то массовидность,

заразительность, городской характер суицида, безусловно, факторы,

носящие социальную окраску.

Предпринимались различные попытки объяснения этих устойчивых

констант. Особый интерес в плане исследования влияния на сознательный

суицид факторов "космического ряда" представляют недавно

опубликованные графики выдающегося русского космиста А.Л.Чижевского,

факторы же социального порядка имеют достаточно много любопытных

интерпретаторов, хотя сама проблема по существу по-прежнему остается

нерешенной. Уже в начале века стало очевидным, что на заразительность

суицида начинают влиять не только ставший к тому времени привычными

такие условия городской цивилизации как обезличенный характер труда,

разрушение основ традиционной семьи, раннее половое развитие

подростков, но и появление новых технических средств передачи

информации: радио, синематограф (тогда еще "великий немой"). В

частности, А.Л.Чижевский пишет о психозах, ставшими возможными только

в XX веке, таких, например, как радиомания (1924-1925гг.), или

"спасения Нобиле" (1928г.). А.Ф.Кони в своей хорошо известной работе

"Самоубийство в законе и жизни" (1923г.) отмечал "печальную роль"

кинематографа, печати и даже непродуманно составленных

социологических анкет, подчас представляющих "методологию" форм и

способов самоубийства, с чем приходится сталкиваться юристу в его

ежедневной практике. Если таковы были тенденции в двадцатых годах

нашего столетия, то каковы они теперь на исходе XX века легко

предположить.

В современном мире смертность от самоубийств более, чем в три раза

превышает смертность от автомобильных катастроф. Возрастная ось

суицида сместилась в сторону 24-х и даже 15-летних уже с конца 60-х

годов нашего века, причем в наиболее благополучных с экономической

точки зрения странах, таких как США, Австрия, Швейцария, Германия,

Голландия, Англия, Австралия и Япония. В США зафиксирован рост числа

самоубийств в 3 раза за последние тридцать лет, в России за последние

десять лет динамика роста суицида составила цифру 10. Только за три

месяца в 1996 году суицид в нашей стране составил 17% от общего числа

смертей и только в одной Москве в 1995 году покончили собой 2.182

человека. Даже используя исследования Чижевского с учетом того, что

1996 год является годом проявления солнечной активности, влияющей на

возникновение "психических эпидемий", трудно объяснить феномен

"помолодения" суицида, нарастание интенсивности и массовости его

проявления в конце XX века исключительно влиянием космических

факторов.

Характер патологии населения планеты проявляет себя в динамике,

тесно связанной с эволюцией человека в космосе и, более конкретно, во

взаимосвязи его с изменяющейся окружающей средой. В свою очередь не

только стихийные бедствия, катастрофы, голодные годы, последствия

войн и революций, но и коренные и даже необратимые изменения биосферы

в условиях научно-технической революции также влияют на специфику

преобладания определенного вида болезней населения земного шара. В

настоящее время в мире четко определились два основных типа

патологии: неэпидемический и эпидемический. Считается, что в

экономически развитых странах, как показывает статистика,

эпидемические болезни в XX веке уступили место росту хронических

заболеваний, особенно тех, которые обусловлены воздействием среды на

нервно-эмоциональную сферу. Эта тенденция наметилась уже с конца 60-х

годов нашего столетия, что совпадает по времени с интенсивностью

роста "помолодевшего" суицида в названных странах. В нашей стране в

советское время можно проследить лишь динамику роста числа

преступлений, классифицируемых как "доведение до самоубийства", т.к.

суицид рассматривался с начала 30-х годов только как явление

психопатологии (сектор социальных аномалий при Центральном

статистическом управлении был ликвидирован), в "социалистическом" же

"лагере" печальную пальму первенства по трудно объяснимым причинам

держала Венгрия. Думаю, что при отсутствии серьезных исследований в

области суицидологии в советскую эпоху, не вдаваясь в рамках

небольшой статьи в некоторые важные особенности этого периода,

корректнее апелляция к более четкой информации, касающейся динамики

роста "черного феномена" в странах "противоположного" лагеря, а также

к показателям по России лишь за последние десять лет.

Своеобразным показателем реакции на рост различного рода неврозов в

пределах "малой психиатрии" (маний, депрессий, фобий и др.) и

увеличение числа самоубийств в развитых странах за последние тридцать

лет явилось изменение социальной структуры распределения по

профессиям в них в сторону увеличения доли биологов, медиков и

психологов. Такая тенденция имела место до середины 80-х годов и лишь

в последнее время специалисты-компьютерщики потеснили жизненно важные

профессии.

Существует предположение, что на характер заболеваемости населения

в развитых странах во второй половине нашего столетия, особое влияние

оказал тот информационный бум, который переживает современное

человечество еще и по сей день. Современные антропологи не случайно

подчеркивают важность влияния на антропогенез семиотического

процесса, что с наибольшей отчетливостью проявляет себя в век

вычислительной техники, компьютеров, вытесняющих, как это ни печально

сознавать, книжную культуру. Следствием перегруженности психики

человека влиянием mass media выступает заболеваемость населения мира

тяжелыми формами невротических болезней. Если верно утверждение

З.Фрейда, что 19 век - это век истериков, то, видимо, справедливо и

утверждение русского психиатра П.Ганнушкина о том, что XX век - это

преобладание в психике людей различного рода неврозов на грани между

психопатологией и нормой, т.е., другими словами, им живем в эпоху

"психопатов".

А.Л.Чижевский утверждал, что "вся интеллектуальная я социальная

жизнь человеческих сообществ проходит под знаком эпидемий. Эпидемия

не исключение, а общее правило, почти не имеющее исключений" (2.,

С.350). Очевидно, что русский космист расширительно трактует сам

термин "эпидемия", что в какой-то степени противоречит принятой

классификации болезней: инфекционные (эпидемические) и хронические

(неэпидемические). Одновременно с этим утверждением Чижевский столь

же расширительно трактует и понятие инфекции. Так, в частности, он

пишет об особом характере "интеллектуального вируса", или о

своеобразной "инфекции" массового распространения идей, когда "идея

приводит в движение огромные человеческие массы, помыкая ими", если

она попала на благоприятную почву "существования некоторой сложной

совокупности условий, лежащих в структуре самого общества" (2.,

С.352). Ученый отмечает особую сложность в правильности классификации

различного рода психических эпидемий, т.к. многие из них могут

ошибочно быть представлены как эпидемии психопатические, когда у

исследователя создается впечатление, что вое участники движения

"обезумели", а на самом деле место имеет психическая "индукция", или

"общественное внушение", которое даже имея психопатологический очаг,

само по себе психопатологией не является. Именно эпидемические

самоуничтожения Чижевский относил к такого рода трудно

классифицируемым явлениям. В памяти невольно всплывают кадры немой

кинохроники событий в России начала века: митинги, демонстрации,

бесконечные похороны - наглядное подтверждение мыслей русского

космиста.

Массовые самоубийства возникают на сексуальной, религиозной,

социальной основе, а также импульсивно и в форме подражания "идеалу".

Хрестоматийными для суицидологии стали примеры массовых самоутоплений

и самосожжений русских раскольников (самоубийство на религиозной

почве), рассказ о 30 инвалидах, повесившихся в 1772 году один за

другим на одном и том же крюке, или о 59самоубийствах, случившихся в

течение одного лета в Финляндии близ Выборга, где водопад Иматра

послужил страшным "прибежищем" для несчастных (импульсивное

самоубийство), известны также массовые самоубийства евреев в период

еврейских погромов (14 век, форма самоубийства на социальной основе),

эпидемии самоубийств девушек в античную эпоху в Милете и в начале XX

века в русских закрытых учебных заведениях и др. Во все времена

особую опасность представляла такая форма суицида, в которой

присутствовал момент подражательности эстетизируемому самоубийцей

примеру. Для нашего времени влияние средств массовой информации на

сознание человека трудно переоценить, в этом смысле показательна

такая форма проявления суицида как самоубийство в виде подражания

литературному герою. Хорошо известный суицидологам случай с эпидемией

самоубийств в среде молодых романтично настроенных людей в Германия

после публикации произведение Гете "Вертер", в которой главный герой

решает все свои проблемы путем самоубийства, высветил для

исследователей "черного феномена" одну исключительно важную для него

черту: подражательность как следствие влияния на сознание самоубийцы

поражающего его воображение примера (элемент внушения, знакомый по

изысканиям Чижевского). В свое время А.Ф.Кони упрекал самого

Л.Толстого в опасной для неуравновешенной психики концовке романа

"Анна Каренина", а такой тонкий психолог как Ф.Достоевский ни в одном

из своих произведений не эстетизировал самовольный уход из жизни,

напротив, показывал всю некрасивость (неэстетичность) такого рода

противоестественной смерти (достаточно привести в качестве примера

безобразность ухода из жизни Кириллова в "Бесах", героя

экзистенциальных исканий А.Камю).

Эстетизация ритуальной формы самоубийства на Востоке в

средневековой Японии в форме сэппуку (харакири) и в Индии в форма

сати (самоубийство вдов) имело, вероятнее всего, решающее значение

для исполнения самого акта. В Индии вдове-самоубийце оказывались

божественные почести, она канонизировалась на пороге "самовольного"

ухода из жизни, в Японии же в период позднего средневековья дело

доходило до дуэлей в форме самоубийства в стремлении благородных

воинов быть достойнее "достойного". Внушение и подражание,

безусловно, играли значительную роль в этой форма обезличенного

суицида.

В конце нашего века интенсивность суицида в форме "эпидемий"

нарастает, что обнаруживает не только существование индивидуально-

личностных корней этого феномена, но и ставит перед исследователем о

чем уже ранее говорилось в статье, проблему усугубляющих явление

массового самоубийства условий, однако при этом необходимо учитывать

специфику влияния на современное человечество искусственно созданною

среды его обитания, которое не ограничивается только преобладанием

урбанистической культуры, нарастанием экологического дискомфорта,

подменой традиционных религиозных форм поведения человека

нетрадиционными, но включает в себя особого рода "гипнотизм" mass

media всех возможных и даже, как сегодня представляется, невозможных

формах проявления. Все чаще в публикациях современных философов

возникает грустно-ироничное высказывание "я знаю, что ничего не

знаю", и более всего, как и во времена Сократа, это относится к

знанию человека о себе и прежде всего о своем сознании. Для анализа

суицида этот момент имеет решающее значение.

Гетерогенность (раздвоенность, расщепленность) человеческого

сознания - одна из видимых причин суицидального действия, что отмечал

в своих трудах по психологии У.Джемс и многие его последователи, но

визуальная разноплановость восприятия мира современным человеком,

этот далеко не исследованный психологами феномен, может выступить в

роли опасного провокатора именно такого рода состояний сознания. В

каком-то смысле "всеядный зритель" (как впрочем, и читатель, и

слушатель) представляет серьезную опасность для самого себя В одном

из романов Ч.Диккенса есть заучившийся герой, вобравший в себя

столько учебной информации, что разум его не выдержал этого

перенасыщения "духовной" пищей и вернулся в состояние полного

младенческого неведения, локковской tabula rasa. Следующей ступенью

такой "прочистки мозгов" может выступить состояние раздвоенности

сознания, чреватое бунтом личности против собственной природы,

требующий осмысленности существования при одновременном лишении ею же

индивидуального бытия какого бы то ни было смысла.

Давление на человеческое сознание в век технического прогресса

осуществляется с потрясающим воображение динамизмом и напором со

стороны самых разных технических средств. Компьютерные игры снимают

понятие греха о представления ребенка о возможности убийства человека

человеком. Кинематограф давно перестал быть "великим немым":

растиражированный во множестве видеопленок, он становится похожим на

картофельные чипсы, от которых нельзя оторваться, пока не доешь до

конца. Влияние телесериалов на наивное сознание не столь опасно, как

изобилие некрофильской информации, которой пестрят политические

новости. Нельзя сказать, что такого рода информация есть прерогатива

одной страны, хотя, безусловно, она опаснее для народов тех стран,

которые оказались в ситуация "переоценки всех ценностей".

Уже в 1923 году А.Ф.Кони предупреждал об опасности сюжетов,

эстетизирующих суицид, в какой бы форме передачи информации это ни

было выражено. Эстетизация суицида, как и любой некрофильский сюжет

на экране, в детективном романе, радиопостановке, на картридже

детской игры не может стать непосредственной причиной сознательного

самоубийства, но "последней каплей", повлиявшей на решение жертвы

самонасилия может и становится. Статистически этот момент невозможно

зафиксировать, хотя понятие "последней капли" в суицидологии имеет

серьезный психологический подтекст. Хорошо известное философам

утверждение Гераклита Эфесского о том, что "миром правит молния",

можно интерпретировать в пределах затрагиваемых проблем: в суициде

все решает неуловимое мгновение - вспышка молнии в сознании: "за" или

"против" продолжения жизни.

Совершенно очевидно, что никакая цензура, запреты извне, если они

не решили этого в прошлые времена, не решат этой проблемы

"заблуждений разума" и теперь. Если согласиться с парадоксальной

мыслью И.Т.Касавяна, составителя сборника "Заблуждающихся разум", что

"чем более совершенен разум, тем более подвержен он заблуждению" (3.,

С.7),если честно признать, что интерес к запретным, с точки зрения

И.Канта, апориям (антиномиям), поиску к их разрешению, не иссяк и но

сей день, то придется признать неизбежность такого константного

сосуществования светлых и темных сторон нашего сознания.

Например, одна газетная статья, в которой журналист брал интервью у

популярного сегодня создателя детективных романов Н.Псурцева, так и

называлась: "Криминальные роман - лучшая прививка от тяги к насилию",

а, если посмотреть содержательную направленность сюжетов фильмов,

включенных в телевизионную программу, хотя бы за один день, то

преобладание некрофильства в них станет тем более очевидным. Не стану

оспаривать терапевтического эффекта от просмотра и чтения

танатологических окрашенных сюжетов по русской пословице: "клин -

клином вышибается", - однако хотелось бы обратить внимание на

особенность влияния такой информации на неустоявшуюся психику

подростков, а также людей, подверженных различным неврозам, что может

в век "психических эпидемий" представлять опасность не только для

самих реципиентов, но и для всего человеческого сообщества.

"Человек помоги себе сам" - фраза из произведений И.И.Мечникова по

геронтологии может прозвучать совсем не столь цинично, как кажется на

первый взгляд, если учитывать, что не только физическое, но и

духовное здоровье каждого из нас в большой степени зависит от усилий

индивидуальной воли, а не только от атакующей нас "очеловеченной", но

бесчеловечной среды. Видимо, противостояние человека собственной

искусственно созданной среде обитания должно привести его к отказу от

проблематичного диалога с сотворенным наукой Франкенштейном техники,

погружающего личность навечно в сферу "ман", к попыткам возврата

человечества к истокам гуманитарной цивилизации, не знавшей пропастей

"отчуждения" человека от мира, хорошо известных нам теперь.

Для западно-ориентированной цивилизации возврат в недра гуманитарно

окрашенной культуры означает возврат к истокам первоначальных

христианских ценностей, что совершенно не оригинально, но, видимо,

необходимо. Эразм Роттердамский в 16 веке не только знаменит

"свежестью" трактовки "философии Христа", но и написанием работы

"Похвала глупости" (1509-1511гг.); на исходе XX столетия человечество

оказалось вновь на пороге подобных открытий по гегелевскому закону

отрицания-снятия.

СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКИЕ

И ПОЛИТИКО-ПРАВОВЫЕ АСПЕКТЫ

ФЕНОМЕНА СУИЦИДА

На исходе веков человечество в который раз задается проблемой quo

vadis. Социальный позитив оказывается возможным в теории, но, как

правило, мало вероятным на практике. Антилогика истории фиксируема

проще любой исторической логики. Какой-нибудь добропорядочный

социолог-интеллектуал по-прежнему производит впечатление если не

наивного, то, по крайней мере, утопически мыслящего чудака,

оторванного от современных реалий общественной жизни, наподобие

сумасшедшего "дока" из американского фильма "Назад в будущее".

Экзистенциально поставленная проблема несоответствия человека миру,

мира человеку приобретает черты глобальности. На таком социальном

фоне стоит ли удивляться помолодению суицида, интенсивности его роста

и всеохватывающему характеру "черного феномена", вовлекающего в свой

круг не только мыслящие существа, но и "неразумных" животных. Думаю,

что все-таки удивляться стоит, необходимо, ведь даже от такого рода

удивления рождается философия.

На протяжении почти уже двух веков неподдельное удивление у

философов, культурологов и социологов вызывает ряд загадочных

суицидальных констант, в числе которых преимущественно сознательный

характер самонасилия, а также стабильность сопровождающих

самоубийство асоциальных факторов, к которым относят время дня, пол,

возраст и сезон совершения насильственного деяния.

С того момента как измерение интенсивности суицида стало частью

демографического знания, суицидологи различного толка вынуждены

констатировать, что разные эпохи существования человечества имеют

почти постоянный процент лишающих себя жизни в состоянии сумасшествия

или невменяемости — 17—20% от общего числа добровольных смертей,

тогда когда жертва самонасилия, не обремененная ни какой-либо

психопатией, ни сложными обстоятельствами личной жизни, ни порочными

склонностями, годами вынашивает зловещий замысел самовольного ухода

из жизни и, дождавшись подходящего по ее расчетам момента, немедленно

претворяет его в жизнь. Видимо, именно эта особенность суицида

побудила современных медиков, микробиологов, химиков-органиков, а

также психиатров-практиков искать в человеческом организме

"вещественное" подтверждение скрытой предрасположенности к

самоубийству, что повлияло на обнаружение специфики влияния на мозг

человека понижения уровня содержания в нем серотонина в качестве

своего рода "предсказателя" суицидального поведения. Однако сами

исследователи в лице, например, ведущего специалиста в этой области

профессора психиатрии Колумбийского университета Дж. Манна, были

вынуждены констатировать, что на протяжении всей человеческой

эволюции уровень серотонина поражает своими стабильными показателями.

Понижение уровня его содержания в клетках мозга недостаточно для

научного предсказания суицида, так же как и использование этого

вещества в клинических целях по меньшей мере проблематично, ведь

"успеха" добиваются, как правило, по мнению ученого, те самоубийцы,

которые "заботливо планируют" самонасилие, а не импульсивно

действующие личности с разбалансированной нервной системой. Поэтому

серотонин может выступить в качестве "фактора риска", но не в

состоянии кардинальным образом повлиять на раскрытие "печальных

секретов" данного явления. Не только такое новое направление, как

нейробиология, но уже достаточно давно и медицина и психиатрия

пытаются дать четкую дефиницию понятию "сознательный суицид".

Считается, что сам термин "суицид" стал использоваться суицидологами

с момента опубликования в начале нынешнего века знаменитого

исследования-эссе о самоубийстве французского социолога Э. Дюркгейма,

сосредоточившего свое внимание в основном на сознательном характере

феномена.

Сегодня суицидологи, как правило, определяют сознательный суицид

как результат проявления дееспособной воли, когда страдающим лицом

является сам активно действующий субъект, знающий об ожидающих его

результатах и сознательно выполняющий план насилия. Перед нами, таким

образом, обнаруживает себя феномен особой болезни сознания, для

которой еще не придумано медицинского термина, но именно по этому

своему показателю он становится объектом пристального внимания

философов, социологов и даже политиков.

Исторические корни явления сознательного суицида обнаруживают не

только социально-философские, но и политико-правовые аспекты

рассмотрения этого феномена. История человечества (известная нам по

разным источникам материального и духовного характера) доносит до нас

различные трактовки сознательного суицида. С очевидной

определенностью можно выделить существование ритуального самоубийства

на Востоке (харакири и сати), понятие о суициде как о "легкой" и даже

"приятной" смерти периода родо-племенных отношений и некоторых этапов

античной истории, а также понятие о греховности самоубийства в рамках

христианской культуры. Подобный разброс оценок приблизителен, так как

даже в рамках названных культурных ареалов существовали диаметрально

противоположные оценки этого деяния не только с этической, но и с

политико-правовой точки зрения.

Любопытно, что уже в XXв. периодически происходит возврат к

наиболее архаической форме "старческого альтруизма" (самоубийство

стариков, человеческие жертвоприношения в древних обществах) ,

например в трудах знаменитого русского микробиолога и геронтолога

И.И. Мечникова, при постановке проблемы эйтаназии современными

медиками-онкологами.

В газете "Совершенно секретно" (№ 10. 1996; № 2. 1997) были

опубликованы материалы с характерными названиями: "Доктор смерть" —

об американце Дж.Кеворкяне, враче, помогающем безнадежно больным

"легко" уйти из жизни, и "Майданек на дому" — отклики читателей на

статью о докторе-убийце. Подборка писем указывала на дифференциацию

мнений читателей по затронутому вопросу. Даже учитывая

тенденциозность преподнесения материала любым средством массовой

информации, нетрудно предположить достаточное количество откликов как

"за", так и "против" эйтаназии не только в нашей стране, но и в мире.

В подтверждение этой мысли можно констатировать, что в сентябре 1996

г. впервые в истории человечества на законных основаниях позволили

умереть больному раком простаты в Австралии, в одном из своих штатов

легализовавшей такого рода стороннее вмешательство.

Экскурс в историю проблемы позволяет сделать вывод, что именно

христианский взгляд на смерть и человеческую свободу привнес нечто

совершенно новое в оценку суицидального акта (излишне напоминать о

важности влияния христианских ценностей на современную культуру на

протяжении всего последнего тысячелетия), по сравнению с восточным

ритуалом или античным чувством собственного достоинства (особенно в

форме политического самоубийства эпохи римских императоров). Вместе с

правом на абсолютную индивидуальную свободу человек в христианском

мире получил и особую форму искушения этой свободой — искушение

смертью по своему разумению с большей силой, чем в античные времена,

так как хотя античный мир и знал массовые самоубийства, таких

эпидемий самоубийств, какие возникли в христианскую эпоху, особенно в

наш век технического прогресса и экологических тупиков, он все-таки

не знал.

Совсем недавно, в конце марта 1997 г., Америка была шокирована

трагедией в фешенебельном предместье Сан-Диего — Ранчо Санто-Фе,

крупнейшим в ее истории массовым добровольным самоубийством 39

человек, принадлежавших к культовой организации "Врата Небес". Журнал

"Тайм" оценил эту трагедию как намечающийся в США "кризис веры".

Христианство осуждает самоубийство в качестве следствия впадения в

смертный грех уныния, а также как форму убийства в нарушение заповеди

"Не убий!" (постановление Тридентского собора 1568 г. согласно

истолкованию Блаженным Августином шестой заповеди). Эпоха "первых

христиан" практически не знает самоубийства (Новый Завет дает в

качестве примера две судьбы: отчаявшегося получить прощение своему

предательству самоубийцы Иуды и преодолевшего отчаяние троекратного

отречения от Христа апостола Петра). Русский философ В.С. Соловьев

дал замечательную по своему проникновению в суть проблемы

интерпретацию греха уныния (отчаяния) в "Трех разговорах" (см.

"Разговор второй").

Век Просвещения в лице Д. Юма и Ж.-Ж. Руссо сломал представление об

абсолютной неприемлемости цивилизованным человечеством права человека

на смерть. Логическим завершением такого по существу атеистического

взгляда на самоубийство в истории человеческой культуры явилось

принятие советским законодательством в 1922г. ст.148 Уголовного

кодекса, совершенно исключающей наказуемость самоубийства и покушения

на него и карающей лишь за содействие или доведение до него.

Учитывая общую направленность рассмотрения феномена суицида в

настоящей статье, следует отметить, что от многих европейских

государств Россию отличал более взвешенный и дифференцированный

подход к этому явлению общественной жизни: законы, карающие

самоубийство, постоянно уточнялись и дополнялись. Например, до

проведения реформ Петром Великим предусматривался только суд церкви и

никакой уголовной наказуемости за покушение на самоубийство или за

самоубийство. Первые формы наказуемости сознательного суицида

появились в военном уставе ПетраI за 1716г. Позже по русскому

законодательству классифицировались два вида самоубийства: суицид,

совершенный в состоянии вменяемости (уголовно наказуемо) и в

состоянии невменяемости (ненаказуемо), причем меры, предпринимаемые в

отношении сознательно покушавшихся на собственную жизнь, постоянно

смягчались (см. Уложения о наказаниях 1845, 1857, 1866 и 1885 гг.).

Не подвергались в соответствии со ст. 1474 Уложения наказанию лица,

которые пошли на смерть из-за патриотизма ради сохранения

государственной тайны или из желания сохранить честь и целомудрие

(самоубийцы такого рода не лишались церковного погребения, все их

распоряжения оставались в силе).

Для сравнения с приведенным дифференцированным подходом к оценке

суицида в России достаточно привести несколько примеров европейского

законодательства: Англия смягчила наказание за самоубийство только в

1870 г. и лишь в 1961 г. отменила уголовную ответственность за

суицид; уголовное законодательство Нью-Йорка считало покушение на

самоубийство преступлением до 1919 г.; в России под давлением

передовой правовой мысли по Уголовному Уложению 1903 г. самоубийство

уже не считалось преступлением, а предусматривало ответственность

только за доведение до самоубийства.

Таким образом, ст. 148 Уголовного кодекса от 1922 г. в советскую

эпоху явилась логичным завершением отечественного правотворчества.

Однако мы оказались не застрахованы от другого рода крайности: в нашу

бурную эпоху всякая суицидальная попытка без криминала стала

рассматриваться в СССР как явление исключительно психопатологического

ряда, а в результате — не снижение суицидальных показателей, а их

неизменно замалчиваемый властями рост. Когда же суицидальная

статистика стала для нас реальностью, мы обнаружили фантастические по

своей удручающей сути показатели по самоубийству. В СССР на основе

нового уголовного законодательства произошел возврат к

"эскиролевской" концепции самоубийства, жестко увязывающей суицид с

душевной болезные Сознательная же форма самонасилия стала

расцениваться как умышленное доведение до самоубийства.

В советское время был ликвидирован сектор социальных аномалий при

Центральном статистическом управлении. В этот период нашей истории

существовала официально признанная статистики только по доведению до

самоубийства, она обнаруживала странные демографические перекосы:

большинство такого рода самоубийств совершались в сельской местности

(более 51%), несмотря на то. что суицид в мире преимущественно

явление городское; уровень образования самоубийц был в основном

средний или неполный средний, тогда как феномен сознательного суицида

чаще фиксируется в высокоинтеллектуальной среде (в царской России,

например, это офицеры флота, представительницы высших женских учебных

заведений, известные поэты, художники и т.д.); по своему социальному

статусу советские самоубийцы — это чаще всего колхозники или

домохозяйки (вся сравнительная статистика приводится на конец 80-х

годов )1.

Несмотря на явную неполноту информированности по суицидологическим

вопросам, исследователи были вынуждены констатировать преимущественно

сознательную природу "самоубийства с человеческим лицом" (прежде

всего об этом свидетельствовала тщательная спланированность

доведенными до самоубийства суицидального акта). Интеллектуальный же

характер самоубийства, как тогда казалось, нашел себе "благоприятную"

почву в среде русской эмиграции. Этому вопросу посвящена талантливо

написанная статья Н.А. Бердяева "О самоубийстве".

Современные средства массовой информации в нашей стране отличает,

по нашему мнению, значительная тенденциозность в преподнесении

материала по суицидальной статистике, связанная с политической

ориентацией изданий. Например, "Известия" и "Советская Россия"

акцентируют внимание на суициде в среде рабочих, объясняя их

социальной напряженностью из-за невыплаты зарплат, однако объяснить

самоубийство акад. В.Ал.Легасова (1988) или ночной выстрел в кабинете

директора Федерального ядерного центра в Снежинске Владимира Нечая

(1996) с позиций социального детерминизма оказывается гораздо

труднее. Журнал "Огонек" пытается обосновать суицидальный всплеск в

Европе и России длительным существованием тоталитарных режимов на их

территориях, но обходит молчанием высокие суицидальные показатели в

США и других демократически ориентированных государствах. Такая

предвзятость в оценке "черного феномена" вредит серьезному научному

анализу этого явления. Публицисты не обременяют себя вопросом: почему

"расширенного суицида" (т.е. самоубийства, отягощенного убийством

родственников) не было в блокадном Ленинграде, когда реальностью была

смерть от голода, но встречается сегодня, когда, по их

предположениям, основным провокатором является невозможность

прокормить семью из-за несвоевременной выплаты зарплаты?

Ныне мы возвращаемся на круги своя: в нашей статистике все основные

показатели по суициду приобретают характер присущей им

универсальности, однако, очевидно, что такого рода универсальность не

утешительна. Причины коренятся глубже, чем это можно предположить при

беглом взгляде на "событие". Хотелось бы, однако, заострить внимание

социологов и политиков на том, что сознательный суицид может

выступить в качестве той лакмусовой бумажки, которая поможет отличить

черное от белого на протяжении всей нашей противоречивой истории

последнего столетия как в сфере нравственности, так и в области

политической.

Не следует забывать о том, что, несмотря на специфическую

суицидологическую статистику в нашей стране, в советское время отнюдь

не в эмиграции покончили собой такие яркие личности, как Марина

Цветаева, Владимир Маяковский, Александр Фадеев, акад. В.Ал.Легасов.

В саратовском "Новом стиле" даже появилась статья "Гагарин совершил

самоубийство" (хотя сама эта версия гибели известного космонавта

опровергается).

Для того чтобы перейти к рассмотрению социального подтекста

сознательного суицида, необходимо хотя бы кратко остановиться на той

идеологии, которая составила "нерв" борьбы либеральной общественности

в России и за рубежом за "естественное право" человека на смерть.

В XVIIIв. философ Д.Юм утверждал в своем знаменитом эссе

"Осамоубийстве": "Постараемся же вернуть людям их врожденную свободу,

Страницы: 1, 2, 3