Анализ суицида под углом зрения взаимоотношения человека

разобрав все обычные аргументы против самоубийства и показав, что

указанное деяние свободно от всякой греховности и не подлежит какому-

либо порицанию в соответствии с мнениями древних философов"2. Однако

все эссе выстраивается как опровержение тезиса о свободе человека и

более походит на скептический фарс по поводу относительности какой бы

то ни было свободы в мире, не исключая права человека на "свободу"

распоряжения собственной жизнью.

Внутреннее противоречие, скрытое в просвещенческом истолковании

индивидуальной свободы личности, имело печальные последствия, так как

по существу разрешало человеку ошибаться, но даруя право на ошибку,

не решало тех мучительных внутренних проблем, которые ставят личность

на грань между жизнью и смертью, обрекая на выбор последней, что

собственно и подтвердил печальный опыт законодательства в нашей

стране.

Подведем предварительные итоги: историко-культурологическое

исследование феномена самоубийства вне конкретного социального

контекста приводит к своеобразному "тупику" многознания, которое, по

мысли древнего философа Гераклита, "уму не научает", однако оно с

очевидностью обнаруживает индивидуалистический характер самонасилия

даже в альтруистических суицидальных актах, даже под гнетом

обезличивающей статистики советского периода в нашей стране. Сквозь

толщу условностей, обрядов, обычаев, традиций проступает биение

живого пульса личности, помещающей себя в рискованные обстоятельства

("пограничную ситуацию" между жизнью и смертью). Путеводной же

звездой такой личности выступают специфика человеческого сознания,

его способность к рефлексии, связанность в нем интеллекта с волевым

началом (или "практический разум", в терминах И. Канта).

Не случайно в своих оригинальных исследованиях современный

английский ученый Р.Дж.Фрей различает суицид и смерть от

самоповреждения, ставя проблему следующим образом: всякое ли

самоубийство действительно само-убийство, так как изначально можно

рассматривать суицид и в узком и в широком планах. С точки зрения

Фрея, харакири — это, безусловно, самоубийство как самоисполнение

задуманного заранее акта смерти. Но вот, если, к примеру, Джон

бросился под поезд, то убивает его поезд, а он только поместил себя в

рискованные обстоятельства равносильно тому, как если бы он взял

билет на самолет, который в полете бы разбился, хотя он об этом и не

догадывался3.

Загадка суицидального сознания — это та область, в которой может и

должна проявить себя современная философская теория, учитывая,

конечно, достижения исследователей во всех возможных аспектах

рассмотрения данного мрачного явления.

Исследования последних лет, проведенные в нашей стране А.Г.

Амбрумовой, В.А. Тихоненко, Л.Л. Бергельсон и др., также выдвинули

перед современными суицидологами проблему о спорном понимании

самоубийства как сугубо аутоагрессивного акта психически больного

человека, убедительно указав на то, что значительная часть

самоубийств совершается психически здоровыми людьми в результате

социально-психологической дезадаптации личности в условиях

"микросоциального конфликта".

Необходимо отметить, что, как мне представляется, микроконфликт

может стать макроконфликтом, если использовать оценку социальной

регулируемости поведения личности, данную в начале нашего века

Дюркгеймом. В частности, с точки зрения известного французского

социолога, для защиты общества от всплесков массового суицида

необходимо отчетливо представлять зависимость сознательного покушения

на свою жизнь от степени социальной интегрированности личности.

Имеется в виду как возможность жесткой, предельной регуляции

поведения личности со стороны общества (например, наличие

пенитенциарных учреждений — от тюрем до исправительных учебных

учреждений; в древности — существование института рабства, в России —

крепостничества), когда следствием выступает фаталистический тип

самоубийства, так и слабая регуляция персонального поведения

(заброшенность детей в семье. отсутствие уголовной наказуемости

суицида в обществе), следствием которой является "анемический суицид"

(особенно в среде подростков, эффект разобщенности, отчуждения).

Обе крайности, по мысли Дюркгейма, одинаково опасны в плане

провоцируемости сознательного суицида. Подтверждает данную мысль и

существование как эгоистического, так и альтруистического характера

самоубийства, которое совершают либо асоциальные личности, либо

излишне интегрированные (например, солдат-самоубийца, бросившийся на

гранату, спасая жизнь своего товарища).

В этой связи интересно рассмотреть природу сознательного суицида не

только в плане конфликта личности с обществом, но и в плане

асоциального характера соотношения личности и ее биологической нормы,

учитывая существование таких суицидальных констант, как пол, возраст

самоубийц, а также время суток и сезон совершения этого страшного

деяния.

Давно уже принято считать одним из фундаментальных теоретических

вопросов социологии и одновременно суицидологии существование ряда

социальных (демографических) констант, в число которых входит

странное соотношение 1:3, означающее, что в мире на одну женщину-

самоубийцу приходится в среднем трое мужчин (не означает ли это

эволюционное сохранение той особенности, что более рациональная

природа мужчины склонна к сознательному суицидальному акту в большей

степени, чем "хаотическая", более защищенная инстинктом

самосохранения и сохранения рода природа женщины?).

Философы и математики, инженеры и социологи пытаются обнаружить

приемлемые для науки методики исследования загадочных соответствий.

Поиски ведутся в области открытия законов самоорганизации строения и

динамики социума, в области изучения влияния на человека

генетических, географических, космических факторов, а также в области

раскрытия законов числовой гармонии мира. Например, по расчетам

создателя "модульной теории социума" А.А. Давыдова получается, что от

несчастных случаев, самоубийств и убийств в мире погибает в среднем 8

из 10 000 человек, что, по расчетам ученого, соответствует функции

коллапса. Таким образом, суицид вносит свою печальную лепту в

саморазрушение той системы, которую мы называем человечеством, он

также обнаруживает страшную тенденцию обратной эволюции в развитии

всего живого в XXв., постоянно недооцениваемую современными

политиками из-за отсутствия у них менталитета глобальности.

Кроме того, что суицид — преимущественно мужское явление, хотя

женщины и опережают мужчин по числу суицидальных попыток, он еще и

явление молодое, так как суицидальный возраст без различия пола,

национальности, места проживания — 19—40 лет, т.е. период наибольшей

жизненной активности человека. Коррективы в эту константу не внес ни

помолодевший суицид в США и Европе, начиная с конца 60-х годов нашего

века, ни искаженная статистика советского периода в нашей стране, ни

культурологические исследования истории анализируемого феномена.

Например, когда в странах Европы, США, Канаде, Японии и Австралии

стал наблюдаться неизменный рост суицидальных попыток в молодежной

среде, а смертность от самоубийства стала третьей ведущей причиной

ухода из жизни молодых людей в возрасте от 14 лет и старше, то

суицидальный всплеск опять-таки пришелся на наиболее "сознательный"

возраст (сохраняется и по сей день) — от 20 до 24 лет.

Время и сезон сознательного суицидального деяния не менее странны

по своим ведущим характеристикам. Ф.Ницше, Н.В.Гоголь, М.М.Пришвин не

однажды отмечали особое влияние на психику человека "слепящего"

полдня. Именно полдень составляет наиболее опасное в плане

суицидальных попыток время суток. Недавно опубликованная в газете

"Труд" заметка так и называлась: "Роковые шаги при свете дня".

Очевидно, что не мрачные "подвалы" бессознательного, а напротив,

отчетливая ясность сознания с большей вероятностью может стать

опасным провокатором суицида в дневные и утренние часы, чем если бы

акт самонасилия совершался ночью.

В работе "Земля в объятиях солнца" выдающийся русский космист

А.Л.Чижевский писал о причинах "весенних кризисов" в человеческом

сообществе. Ученый пришел к обескураживающему выводу: человек сводит

счеты с жизнью чаще всего тогда, когда "внешняя природа" менее всего

располагает его к смерти в психологическом и экономическом отношении,

в частности не только сезон (весна), но и благоприятные климатические

условия (не холод или жара), а умеренный климат Центральной Европы,

например, выступает в качестве суицидального провокатора. Чижевский

настаивал на том, что воздействие окружающей среды на нашу психику

несравненно глубже, чем это обычно представляется с позиций

последовательного антропоморфизма. Он сделал вывод о

предрасположенности живого организма в периоды сезонной солнечной

активности к резким и бурным психическим переживаниям, включая

суицид. Ученый констатировал, однако, что только крайний

индивидуализм, подкрепленный рядом внешних влияний, может стать

основанием возникновения психической эпидемии в форме коллективного

самоубийства (он руководствовался, рассуждая от противного,

представлением о том, что в периоды "бури и натиска", т.е. в периоды

существования социальных катаклизмов, число самоубийств резко

снижается, коллективное сознание как бы "съедает" индивидуальность).

Таким образом, даже такая суицидальная константа, как сезон (весна,

начало лета), указывает не только на внешний характер влияния

жизненных обстоятельств на сознание самоубийцы, но и на глубоко

личностный, внутренний характер специфического суицидального

индивидуализма (эгоцентризма)4.

Суицидологи выделяют ряд социальных факторов-провокаторов

сознательного суицида: урбанизация общества и как следствие ее —

ослабление института семьи; раннее половое развитие подростков в

городу; последствия непродуманной эмансипации женщин; влияние на

сознание средств массовой информации, а также характер

вероисповедания и некоторые другие факты общественной жизни. Согласно

исследованию Всемирной организации здравоохранения (Огонек, 1996. №

45), если в 1990 г. первыми тремя причинами смертности были

воспаление легких, желудочно-кишечные заболевания и болезни

новорожденных, то в 2020 г. список возглавят сердечно-сосудистые

болезни и жестокие депрессии с вытекающим отсюда последствием —

резким ростом самоубийств (третью позицию займет гибель от несчастных

случаен). Основной суицидальный показатель — количество

осуществленных самоубийств на 100 000 жителей на определенной

территории — очень высок как для стран с преимущественно

неэпидемическим характером заболеваний, так и для России. ВЕвропе

высокие показатели: 38—40 человек на 100 000 жителей в Швеции и

Венгрии. В США 90-е годы отмечены показателем 12 человек на 100 000.

Наблюдается рост суицидальных показателей в таких странах, как

Польша, Австралия, Япония, Англия и др. В России суицидальный

показатель сегодня в среднем составляет 23 человека на 100 000

жителей в год.

В целом, как следует из публикации варшавских авторов статьи

"Печального секрета не знает никто", ныне каждый день совершается 1

500 самоубийств5. По всему миру число погибших от собственной руки

превышает число жертв от рук убийц и насильников. Например,

саратовская газета "Новый стиль" приводит шокирующий показатель по

своей области: в 1995 г. от рук преступников погибло 595 человек на

фоне 826 погибших самоубийц6. В США лидирующей причиной смерти (33%

от общего числа смертей) были болезни сердца, а в среде молодых людей

от 15 до 24 лет суицид был третьей лидирующей причиной во второй

половине 90-х годов. Во Франции жертв самоубийств сегодня больше, чем

дорожных происшествий (12 тыс. погибли, наложив на себя руки, 8 тыс.

человек погибли от дорожных происшествий в 1994 г.), причем на севере

Франции случаев самоубийства в 3 раза больше, чем на юге7.

Весь этот печальный список можно было бы еще долго продолжать, если

бы не было так страшно и горько за современное человечество, в

котором странная "эпидемическая болезнь" захватывает наиболее

эволюционно перспективные ареалы жизни, обнаруживая тенденцию

развития "вспять", или эволюции "наоборот". Практически все

суицидологи сходятся сегодня во мнении о необходимости более

глубинной социализации современного человека, спасающей от суицида.

Удивительным образом пророческое вИдение русскими мыслителями путей

к возможному обретению "Града Божия", понимание ими существования

"невидимой церкви", устремленность к раскрытию сущности становления

"богочеловечества", трактовка понятия "соборность" обретают новую

жизнь в истолковании проблемы интерсубъективности учеными, ищущими

пути выхода из тупиков "нищеты духовности" современного человечества.

Забегая вперед, отметим, что не видно иного пути выхода из

интеллектуального тупика, характеризующего всякий сознательный

суицид. кроме обретения "живой веры", которая одна спасает от уныния,

отчаяния, самоубийства. Однако проблемой остается качество спасающей

веры, что является задачей, стоящей перед теоретической философской

мыслью.

Говоря о социальных условиях, сопутствующих суициду, то здесь

особый интерес вызывает влияние на него определенного

вероисповедания. Страны мусульманского, иудейского вероисповедания, а

также католические христианские страны представляют как в XIX в., так

и сегодня меньшую опасность для возникновения массовых очагов

суицида, чем страны других вероисповеданий и конфессий, например

страны с преобладающим в них христианским протестантизмом (США,

Германия, Швеция). Существует предположение, что в нехристианских

странах такое отношение к самонасилию продиктовано идеологией

фатализма, присутствующей в их религиозных учениях, в католических же

государствах — организованностью церкви как самостоятельной

политической силы, строго и подробно регламентирующей поведение своих

верующих сограждан. Конечно, подобная трактовка во многом

справедлива, но далеко не полна, так как известно, например, что

элемент фатализма в сильной степени присущ индуизму. Тем не менее

Индия — это родина одной из форм ритуального самоубийства (сати). В

такой же католической стране, как современная Франция, в наши дни

наблюдается суицидальный всплеск, во многом, правда, объяснимый

полным безверием жертв собственного насилия (достаточно привести в

качестве примера трагическую судьбу известной французской актрисы и

кинорежиссера Кристины Паскаль — жертвы сексуальной революции в

Европе).

Таким образом, на путях раскрытия специфики вероисповеданий

суицидологам трудно обрести твердую почву под ногами, не учитывая

особенности самого феномена веры.

Рассмотрим, наконец, и то, что составляет особенность современного

нам общества за рамками национальных, политических и религиозных

различий. Важную роль в современных обществах, безусловно, играют

средства массовой информации, влияющие на заразительность и

коллективный характер суицида. Учитывая заразительность суицида,

легко перерастающего в психическую эпидемию на грани болезни и

здоровья, можно сделать вывод о серьезной опасности влияния на

психику современного человека mass media во всех его возможных на

сегодняшний день формах.

Социолог Р. Хассан изучил статистику самоубийств в Австралии за

последние 10 лет. Оказалось, что ежесуточно налагают на себя руки в

среднем 4,13 мужчин. Однако это число немедленно подскакивает до 4,62

в те сутки, которые следуют за публикациями на страницах двух ведущих

австралийских газет — мельбурнской "Эйдж" и сиднейской "Морнинг

геральд" — сообщений о подробностях чьего-либо недавнего

самоубийства. Данная тенденция довольно отчетливо прослеживается в

статистике добровольного ухода из жизни 19 425 представителей

сильного пола за период с января 1981 по декабрь 1990 г. Во-первых,

большинство публикуемых газетами подобных материалов посвящено

самоубийствам именно среди мужчин. Во-вторых, в Австралии, как и

повсеместно, читатели газет — это чаще всего мужчины. Наконец,

сильный пол обычно выбирает наиболее "насильственный" метод

расставания с жизнью, так что попытка зачастую оказывается

"успешной", а "прекрасный пол", используя менее решительные методы,

нередко возвращается к жизни и в статистику не попадает8.

Все перечисленные выше социальные факторы (некоторые из них,

безусловно, спорны в своей аксиологической части) составляют далеко

не полный список сопутствующих суициду общественных условий. Однако

так же, как факторы историко-культурного ряда и константные

суицидологические показатели, они мало что дают в раскрытии истинных

причин такого явления, как сознательное самоубийство.

Сознательный суицид преимущественно асоциален (чем менее

интегрирована личность, тем более подвержена она суицидальным

настроениям), глубоко эгоцентричен (статистика показывает

значительное преобладание "эгоистического" самоубийства над

"альтруистическим"), обусловлен рядом не только внешних условий, но и

скрытых от посторонних глаз внутренних индивидуальных причин. За

дебрями всевозможной статистики часто упускается главное —

личностный, неповторимый характер всякого сознательного сведения

счетов с жизнью.

Человек, обладающий свободой "от" принятия самостоятельно решений,

реже подвергает себя риску самоубийства. В каком-то смысле господин

чаще кончает с собой, чем раб на протяжении всей человеческой

истории; богатый чаще сводит счеты с жизнью, чем бедный; склонный к

рефлексии интеллектуал чаще подвержен суицидальным настроениям, чем

простой рабочий. Степень социализации человека проявляет себя не в

пользу самоубийцы. Однако подлинная индивидуальная свобода

оказывается важнее для человечества, чем рабство в любых его

исторических формах, ибо именно борьба за свободу личности в обществе

часто оплачивается кровью героев. Например, замечено, что в ЮАР

самоубийства среди белых во много раз превышают число самоубийств

среди менее благополучного черного населения. В США свыше 70% суицида

происходит в среде белых, а не черных, что указывает на превышение в

2 раза самоубийств среди белого населения Америки по сравнению с

менее обеспеченным социальными правами негритянским населением.

Однако в среде черных более распространены различные формы агрессии,

тогда как агрессия белого человека направлена против себя самого. Ни

для кого сегодня не секрет, что самоубийства в среде интеллектуалов

во всем мире не редкость. В нашей стране, например, Академгородок

время от времени потрясает весть о самоубийстве, там существует

телефон доверия и в определенные дни принимает психотерапевт.

Известный американский философ и психолог У. Джемс называл суицид

"болезнью развитого интеллекта", а русский писатель Ф.М. Достоевский

раскрывал природу именно "умного самоубийства" как наиболее опасной

его формы. К их перекликающимся исследованиям этого феномена стоит

обратиться.

У. Джемс (1842—1910) — выдающийся американский психолог, создатель

совместно с Ч. Пирсом прагматической концепции в философии, по-

настоящему "болел" проблемой "интеллектуальной taedium vitae".

Краткий обзор его идей по данной проблеме состоит в следующем:

существуют два основных типа темпераментов человека в зависимости от

отношения к наличному злу в мире, а именно: "однажды рожденные" —

оптимисты и "дважды рожденные" — пессимисты. Преодоление

разбалансированности психики, внешнее проявление которой практически

незаметно, а внутреннее в форме пессимизма проявляет себя как

раздвоенность сознания на "Я" реальное и идеальное, возможно через

сознательно подготавливаемый суицид, либо через обретение "вершины

сознания" (т.е. через руководящую всем поведением человека идею,

истоки которой лежат за пределами рационального, она есть ВЕРА в кого-

то или во что-то как основной ограничитель абсолютной внутренней

свободы). На этом моменте обретения веры на путях полной

индивидуальной свободы внутри нашего "Я" Джемс заострял свое внимание

и выстраивал целую концепцию индивидуальных оснований религии, или

"многообразия религиозного опыта".

Ф.М. Достоевский, будучи не только гениальным психологом по своим

природным наклонностям, но и сыном врача по своему социальному

происхождению, серьезно интересовался вопросами психиатрии, в

частности, наблюдая за газетными публикациями фактов самоубийства. Он

активно отстаивал позицию, что гораздо чаще, чем это видится

современным врачам, самонасилие может явиться результатом не

сумасшествия, а определенного характера мировоззрения. В "Дневнике

писателя" Достоевский предпринял попытку восстановить логику

рассуждений "умного самоубийцы", назвав свою литературную миниатюру

"Приговор", он облек ее в форму предсмертной записки. Логика

"приговаривающего" самого себя к смерти строится на двух основных

понятиях: на несвободе рождения и на свободе выбора смерти.

Несчастный признается, что именно сознание обнаруживает перед ним

конечность индивидуального бытия, "грозящий завтра нуль", который не

уничтожает даже возможное достижение всеобщей человеческой гармонии.

В несоответствии себя миру он приходит к самоубийственному выводу: "В

моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я

присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела

меня на страдания, — вместе со мною к уничтожению... А так как

природу я истребить не могу, то и истребляю себя одного, единственно

от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого"9.

По существу, и Достоевскому и Джемсу удалось определить парадигму

"несчастного сознания" самоубийцы-интеллектуала, заключенную в двух

основных несоответствиях человека и мира: 1) тоска по гармоничному

устройству мира, по тому, что "за пределами природы" существует дух,

и полная невозможность доказать наличие разумного начала вне

человека; 2) тоска о Боге, как о всемогущей личности при

невозможности доказать его бытие.

Джемс подчеркивал, что для интеллектуала такого рода "запрос"

подобен "религиозной болезни" разума, когда на "нормальный

религиозный вопрос" невозможно получить столь же нормальный ответ.

Достоевский, в отличие от Джемса, считал, что не всякая вера обладает

для гетерогенного сознания спасительной силой, а только безусловная

вера в бессмертие души.

Недавно "Независимая газета" опубликовала статью Н. Покровского

"Прощай интеллигенция!", в которой автор попытался классифицировать

направление ума и поведение русско-советской интеллигенции на

протяжении двух последних веков. Несмотря на интересные замечания и

некоторые убедительные выводы, Покровский как будто забыл о том, что

отнюдь не только нравственные или политические вопросы составляли

стержень духовных метаний нашего интеллигента, ибо, как справедливо

отмечал Достоевский, социализм есть не только и не столько рабочий

вопрос, сколько вопрос "современного воплощения атеизма, вопрос

Вавилонской башни".

Поиски решения.

Суицид - это комплексное поведение. Факторы риска [для суицида]

комбинаторны.

Научные исследования показали, что почти все люди из тех, кто убивал себя,

имеют предсказуемые в плане диагностики психические расстройства или какие-

либо иные существенные отклонения от нормы; большинство имело более, чем

одно отклонение.

Базовые исследования указывают на повышение риска при тех изменениях,

которые происходят в нервной системе человека при увеличении серотонина.

Эти изменения обнаружены у пациентов в состоянии депрессии, у тех, кто

пытался покончить собой, у тех, у кого наблюдаются преобладание

аффективного (импульсивного) поведения, а также в мозгу самоубийц после

смерти.

Неблагоприятные жизненные обстоятельства в определенном сочетании с

другими факторами риска такими, например, как психические расстройства,

расстройства центральной нервной системы, импульсивность в поведении и т.д.

могут привести к суициду. Однако самоубийство отнюдь не является нормальным

ответом на стрессовые состояния организма для большинства людей. Множество

людей, несмотря на один и более влияющих на них факторов риска, собой, тем

не менее, не кончают.

Знакомство с проблемой.

Каждый человек хотя бы раз в жизни бывает искушаем свободой выбора

смерти.

Поиск «моральных каникул» имеет оборотную сторону -

донжуановское

пресыщение жизнью. Тело как «большой разум» приходится обманывать в

его

стремлении во что бы то ни стало жить и безжалостно расправляться с

ним

через обретение абсолютной свободы в смерти.

Этот страшный путь сознательного суицида очевиден и безжалостен в

наготе

своей экзистенциальности; он имеет множество реальных и

литературных

сюжетов своего воплощения от гетевского Вертера до лондоновского

Мартина

Идена, от самоубийц произведений Достоевского до судеб

Есенина,

Маяковского, Марины Цветаевой и Фадеева. Всякий пишущий о

самоубийстве

осознает свою личную причастность к борьбе двух «Я»,

вариативно

выражающейся в столкновении реальности с идеалом, бессмысленности

обьекта

со смысловой структурой субъекта, соматической временности с

когнитивной

вечностью, волевой безудержности с ограничительной силой поступка.

Всякий,

заявляющий своеволие в сознательном суициде, хотя бы на «дне»

своей

спрятанной рассудочности осознает мелкость, наивность и

театральность

собственных притязаний на функции бога. Поздно раскаиваться, когда

дело

сделано, конечно, лучше проиграть суицидальный сюжет на

словах,

освободиться от «сна разума», породившего чудовищ, залив кровью

лишь

страницы романа или экран кинематографа, однако «спасшийся»

благодаря

своему Вертеру Гете или благодаря свои несчастным самоубийцам

Достоевский

являют собой слабый аргумент «за», когда существует загадка ухода из

жизни

Дж.Лондона, Вл.Маяковского и многих других.

Что-то постоянно не связывается, обрывается в наших попытках если

не

объяснить, то хотя бы рационально описать акт сознательного

самонасилия.

Даже гениальная полифония романов Достоевского, работа на грани

между

психиатрией и философией У.Джемса, В.Бехтерева, Р.Лэнга не

дают

исчерпывающих ответов на поставленный ребром вопрос: в чем основная

причина

преобладания сознательного суицида над аффектом (80% против 20%),

почему

неизменно вместе с ростом численности народонаселения планеты

происходит

рост сознательного суицида в среде наиболее перспективной в

эволюционном

отношении ?!

Интеллектуальная tedium vitae как и гамлетовский вопрос «быть или не

быть»

- отражение одного и того же трагического разлада между человеком и

миром.

Человек спасаем исключительно только ВЕРОЙ - основным

ограничителем

внутренней абсолютной свободы, однако спасение не тождественно

сохранению

челолвеческого в человеке, плата за спасение - это качество

обретенной

веры, ибо и «бесы веруют и трепещат», а клинок Гамлета, направленный

«по

назначению» лишь на недолгое время продлевает жизнь самому герою.

Вопрос

стоит определенно: как человеку устроиться на земле, чтобы жить

долго и

счастливо, ибо, как правило, большинство людей не исчерпывает ни

своих

телесных, ни, тем более, - душевных потенциалов. Современному

человечеству

также далеко до положения: старость склоняет к смерти и покою - как

и в

начале завершающегося в наши дни столетия, когда И.И.Мечников в

«Этюдах

оптимизма» провозглашал принцип «разумного эгоизма»: «человек помоги

себе

сам!» - и оценивал старость как необходимость полного исчерпания

всех

человеческих ресурсов и проистекающего из этого сознательного

желания

смерти.

Существует две кардинально противоположных позиции по проблеме

качества

веры, спасающей от суицида:

а) спасение от самоубийства любой ценой, т.е. через обретение любой

веры,

придающей смысловую оцеленность индивидуальному существованию,

будь

эта вера в обретение научной истинности или вождя, в авторитет или

хоть в самого «врага человеков»;

б) спасение лежит на путях обретения «живой веры» в индивидуальное

бессмертие человеческой души так, как это представлено в

христианстве,

отталкивающемся от самоценности индивидуальности и решающем

проблемы

прежде всего уникальности индивидуальности (вспомним мысли

ап.Павла о

воскрешении мертвых во плоти, т.е. в форме индивидуальности).

Семейные факторы риска, наблюдаемые в относительно неблагополучных семьях,

ассоциируемые с суицидом.

1. В семье исторически наблюдаются нарушения психического или

невротического характера;

2. в истории семьи зафиксирован суицид;

3. семья имеет склонность к насилию, включая эмоциональные, психические или

сексуальные злоупотребления;

4. ранее наблюдались попытки покончить собой;

5. в доме хранится огнестрельное оружие;

6. в семье есть заключенные;

7. разоблачение суицидального поведения других, включая членов семьи,

ровесников, и/или через посредство новостей или художественных историй.

Уровни субъективно-личностного восприятия и переживания

"невидимого"

стресса.

Психологические аспекты переживания травматического стресса и его

последствия изучаются, как правило, в контексте общих проблем

деятельности

человека в экстремальных условиях, исследований адаптационных

возможностей

человека и его стресс-толерантности. Результаты подобных исследований

как

бы фокусируют социальные, природные, технологические,

индивидуально-психологические, экологические и медицинские аспекты

существования человека в современном мире [13].

История исследований в этой области насчитывает несколько

десятилетий,

однако их интенсивность особенно возросла в связи с проблемами

адаптации

американских ветеранов войны во Вьетнаме.

Результаты многочисленных исследований показали, что состояние,

развивающееся под воздействием психологического травматического

стресса, не

попадало ни в одну из имеющихся в клинической практике классификаций.

Последствия травмы могли проявиться внезапно, через продолжительное

время,

на фоне общего внешнего благополучия человека, и со временем ухудшение

состояния становилось все более отчетливо выраженным. Было описано

множество разнообразных симптомов подобного изменения состояния, однако

долгое время не было разработано четких критериев его диагностики.

Также не

существовало единого названия для его обозначения [3, c. 14-29; 13].

Только к 1980 году было накоплено и проанализировано достаточное

для

обобщения количество информации, полученной в ходе экспериментальных

исследований. Комплекс симптомов, наблюдавшихся у тех, кто пережил

травматический стресс, получил название "посттравматическое стрессовое

расстройство"- PTSD (Posttraumatic Stress Disorder) Критерии

диагностики

этого расстройства были включены в американский национальный

иагностический

психиатрический стандарт (Diagnostical and Statistical Mannual of

Mental

Disorders) и сохраняются в нем до сих пор [7; 8]. С 1994 года эти

критерии

включены и в европейский диагностический стандарт МКБ-10 [1].

Основные симптомы PTSD объединяются в три критериальные группы:

1. Навязчивые переживания травмировавшего события (иллюзии, бред,

ночные кошмары);

2. Стремление к избеганию любых событий и переживаний,

ассоциирующихся

с травмировавшими событиями, развитие отстраненности, отчужденности от

реальной жизни;

3. Высокий и возрастающий уровень эмоционального возбуждения,

проявляющийся в комплексе гипертрофированных психофизиологических

реакций.

Кроме того, для постановки диагноза обязательным условием является

наличие в анамнезе пациента тяжелого травматического события.

Длительность

проявления каждого из вышеперечисленных симптомов должна быть не менее

месяца с момента их первичного появления [7; 8].

В психологии достаточно хорошо изучены последствия воздействия на

человека таких травматических событий, как боевые действия, различного

рода

промышленные и природные катастрофы (пожары, наводнения,

землетрясения).

Накоплен также богатый материал по изучению жертв различных форм

насилия

над личностью [3]. Все эти виды психической травмы имеют сходную

этиологию

- все они основаны на воздействии так называемого "острого" стресса,

имеющего событийную природу.

Вместе с тем практически отсутствуют исследования, посвященные

изучению проблем, с которыми сталкиваются люди, пережившие воздействие

одного из "невидимых" стрессоров (угроза радиационного, химического,

бактериологического и других подобных поражений) [10, с. 1632-1642].

Такие

стрессоры не вносят видимых изменений в окружающую среду, поэтому

восприятие и оценка возможных неблагоприятных последствий воздействия

стрессогенных факторов базируются, с одной стороны, на рациональном

знании

об их наличии и, с другой стороны, на неосознаваемом или лишь частично

осознаваемом эмоциональном переживании страха по поводу влияния этих

факторов на жизнь и здоровье человека.

В данном случае речь идет об изучении психологических последствий

переживания стресса угрозы радиационного поражения участниками

ликвидации

последствий аварии на Чернобыльской АЭС. До сих пор, в частности, не

был

экспериментально изучен вопрос о том, какова вероятность того, что

пребывание этой категории лиц (ликвидаторов) в зоне аварии могло быть

травмирующим их психику событием и в дальнейшем привести к развитию у

части

из них посттравматического стрессового расстройства - PTSD. После

Чернобыльской катастрофы, в ликвидации последствий которой приняло

участие

от 200 до 750 тыс. человек, необходимость исследований последствий

переживания РО стала особенно очевидной [2, c. 15-29; 6, c. 39; 9, c.

Страницы: 1, 2, 3