Древние говорили, что мужчина может размышлять о бесконечности, а женщина придавать ей смысл. Подобная сентенция имеет самый различный смысл: например, мужчине недоступно производить на свет детей, но он может утешаться парадоксами Зенона (Zenon). На основании подобного утверждения получила распространение идея, что на протяжении всей Истории (по крайней мере, до ХХ-го столетия) на Земле появлялись великие поэтессы и великолепные писательницы, рождались выдающиеся женщины-ученые, но не было ни женщин-философов, ни женщин-математиков.

Подобное искаженное отношение к женщинам привело к тому, что на протяжении долгого времени считалось, будто они неспособны к занятиям живописью, а Росальбу Каррьера (Rosalba Carriera) и Артемизию Джентилески (Artemisia Gentileschi) считали исключением. Объяснимо, что до тех пор, пока живопись подразумевала выполнение фресок в церквях, для женщин считалось непристойным лазить в юбках по строительным лесам, равно как и руководить мастерской с тридцатью подмастерьями. Но как только стала развиваться мольбертная живопись, появились и женщины-художницы.

То же самое говорили и про евреев, которые достигли успеха во многих направлениях искусства, но только не в живописи; до тех пор, пока не появился Шагал (Chagall). Еврейское искусство действительно было знаменито, в ть многие древние манускрипты. Проблема заключалась в том, что в те времена, когда образное искусство находилось в руках Церкви, евреи вряд ли могли стремиться к написанию изображений Богоматери и распятий. Удивляться этому все равно, что удивляться тому, что ни один еврей не стал Папой Римским. В хрониках Университета Болоньи упоминаются такие женщины-преподаватели, как Беттисия Гоззадини (Bettisia Gozzadini) и Новелла Д'Андрэа (Novella d'Anrea), прекрасная настолько, что лекции ей приходилось читать в вуали, чтобы не смущать студентов. Но ни та, ни другая не преподавали философию. В учебниках по истории философии мы так же не встретипервую очередь, своими музыкальными, а не визуальными произведениями, потому как к божественному не пристало обращаться посредством изображений. . Блистательной и несчастливой Элоизе (Eloisa) - ученице Абеляра (Abelardo) - пришлось довольствоваться судьбой настоятельницы монастыря.

К проблеме аббатис, о которой уже в наши дни много написала женщина-философ Мария Тереза Фумагалли (Maria Teresa Fumagalli), так же не стоит относиться с легкостью. В средневековом обществе настоятельницы монастырей были не только духовными учителями для своих монахинь, талантливыми организаторами и политиками, заботившимися о своем монастыре, но яркими представительницами интеллектуального сообщества того времени. В любом хорошем учебнике философии должны упоминаться имена таких великих женщин-мистиков, как Катерина Сиенская (Catarina da Siena), не говоря уже о Хильдегард фон Бинген (Hildegarda de Bingen), даже сегодня поражающей нас своими метафизическими представлениями и видением бесконечности.

Утверждение, что мистика не является философией, нельзя считать правомерным, потому как в истории философии значительное внимание отводится таким мистикам, как Сузо (Suso), Таулер (Tauler), Мейстер Экхарт (Eckhart). А утверждать, что женская мистика уделяла больше внимания телесному, чем абстрактным идеям, равносильно утверждению, что из учебников философии должны исчезнуть упоминания о, ну не знаю, Мерло-Понти (Merleau-Ponty), например.

Феминистки уже давно поставили на пьедестал свою героиню Гипатию Александрийскую (Hipatia), которая в 5 веке преподавала платоновскую философию и математику. Гипатия стала истинным символом женской философии, хотя от ее произведений остались лишь воспоминания. Все они были уничтожены, как и сама Гипатия, погибшая от рук разъяренных христиан, вдохновителем которых, по словам историком, был тот самый Кирилл Александрийский (Cirilo de Alejandria), впоследствии названный святым, хотя и не за этот поступок, конечно. Но была ли Гипатия единственной?

Совсем недавно во Франции вышла в свет небольшая книга 'История женщин-философов' ('Histoire des femmes philosophes'). Автор этой книги - Жиль Менаж (Gilles Menage), живший в 17-ом столетии и бывший предшественником маркизы де Севинье (de Sevigne) и мадам де Лафайет (de Lafayette). Впервые его книга была издана в 1690 году и носила название 'Mulierum philosopharum historia'. Так что Гипатия была не единственной, и хотя в книге Менажа наибольшее внимание уделено классической эпохе, из нее мы узнаем о таких женщинах-философах, как: Диотима (Diotima) из платоновского 'Пира', Арета Керинейская (Areta), Никарета (Nicarete) из мегарской школы, философ-киник Гипаркия (Hiparquia), последовательница аристотелевой философии Феодора (Theodora), последовательница эпикурейцев Леонтион (Leontion) и пифагорейцев - Фемистоклея (Temistoclea). Просматривая древние рукописи и работы отцов Церкви, Менажу удалось найти упоминания 65 имен женщин-философов, хотя стоит признать, что его понятие о философии было достаточно широким.

Если учитывать, что в греческом обществе женщинам отводилось место лишь за закрытыми дверями дома, философы предпочитали не столько красивых девушек, сколько красивых юношей, а, чтобы иметь определенное влияние в обществе женщина должна была быть куртизанкой, становится понятно, какие усилия предпринимались мыслительницами того времени, чтобы быть услышанными. С другой стороны, Аспазию (Aspasia) все больше помнят именно как гетеру, забывая о том, что она была блестящим ритором и философом, которую - об этом нам пишет Плутарх (Plutarco) - любил послушать сам Сократ (Socrat).

Я перелистал три имеющиеся на сегодняшний день философские энциклопедии, и не встретил там упоминания ни об одной женщине-философе, за исключением Гипатии. И дело не в том, что за всю нашу Историю не было женщин, размышлявших о бытие и мироздании. Просто мужчины-философы предпочли их забыть, прежде, возможно, приписав себе все их философские изыскания.

CATERINA DA SIENA - ЕКАТЕРИНА СИЕНСКАЯ

(1347 - 1380)

Настоящее имя Екатерина Бенинказа (Benincasa). Родилась в семье сиенского красильщика. Уже в детстве оказалась под влиянием доминиканской среды. Вся ее жизнь отмечена глубокой религиозностью. В 1363 г. вступила в орден „кающихся сестер св. Доминика”, и с этого момента полностью посвятила себя служению больным и милосердию. Очень скоро Екатерина становится известной благодаря своему аскетическому образу жизни, к ней обращены надежды многих из тех, кто надеется на обновление церкви и перенос папского престола из Авиньона в Рим. Еще в ранней юности Екатерине был присущ мистицизм. Около 1370 г., после одного из мистических видений, она решает бороться за мир между людьми и за церковные реформы. Она постоянно ездит по городам Италии (Пиза, Лукка и др.), а затем отправляется в Авиньон с намерением примирить Флоренцию с папой. Здесь, не достигнув цели поездки, она все же добивается возвращения папского престола в Италию (1377). Из ее наследия известен «Диалог о Божественном Провидении» («Dialogo della divina Provvidenza», 1378), продиктованный ею в состоянии мистического экстаза ученикам, а также обширная переписка (381 письмо), причем среди адресатов были как политические и религиозные деятели, так и простые верующие. Умерла в Риме в 1380 г. Была канонизирована папой Пием II в 1461 г.

В прозе Екатерины, которая долгое время была неграмотной, отражается многогранность ее личности и искренняя, непоколебимая вера в собственные идеалы. В ее мировоззрении переплетаются мистицизм, стремление отдалиться от мира, чтобы жить в единении с Христом (она считала себя обрученной с ним и носила на руке только ей видимое обручальное кольцо), и способности практического плана, которые помогают ей совершать конкретные и рациональные поступки. Особенно очевидны обе эти черты в «Письмах», хотя и не всегда они гармонично сочетаются. Тем не менее, страстная тональность и мистический пыл обычно уравновешиваются стремлением к конкретному действию и достижению поставленной цели. Стиль Екатерины трудно назвать литературным, он строится на образах, заимствованных из библейских текстов либо из народной культуры.

АСПАЗИЯ.

Перикл (495-429 годы до н. э.) -- долголетний руководитель Афин эпохи расцвета Эллады -- много сделал для возвышения греческой столицы. “Мы воздвигли себе великие памятники, свидетельствующие о нашем могуществе, и будем возбуждать удивление в последующих поколениях, как возбуждаем

его теперь в современниках”, - говорил он. Периклу удалось превратить Афины в экономический, политический, культурный и религиозный центр всей Греции. Современники говорили о нем, что он был оратором, философом, художником, политиком и воином -- человеком, олицетворявшим “золотой век” афинской государственности.

Активная общественно-политическая деятельность Перикла протекала на фоне неурядиц его семейной жизни, хотя он строго выполнял законы Гименея по афинскому образцу. По этим законам афинские жены занимались, главным образом, домашними работами и детьми. Общественные, интеллектуальные и художественные интересы им были чужды -- они не принимали участия в каких-либо зрелищных мероприятиях и пиршествах, были лишь прислужницами своих мужей и имели ограниченный духовный кругозор. Добродетель таких женщин заключалась в том, чтобы быть как можно менее заметными.

Естественно, что такие женщины мало привлекали мужчин, и те тянулись к гетерам -- интересным и блестяще образованным собеседницам, которые, как правило, приезжали в Афины из других городов и даже стран.

Перикл относился к своей жене, как и другие афиняне: он не питал к ней особой симпатии, а проще говоря, был равнодушен, несмотря на то, что они успели нажить двух сыновей. И вдруг все изменилось -- к нему пришла настоящая любовь. Перикл решительно и без особого сожаления разошелся со своей женой, тем более что в тогдашних Афинах разводы совершались довольно легко. Разведенная жена, “с ее согласия”, без особого труда передавалась другому. Выполнив этот обряд развода, Перикл женился на иностранке Аспазии, к которой питал “большую нежность”.

Этот союз был в какой-то мере особенным. Он касался не рядового афинянина, а первого гражданина Афин, их руководителя и вдохновителя, вождя афинской демократии, на действия которого греки равнялись. В этой связи поступок Перикла привлек всеобщее внимание, вызвал немало толков в афинском обществе и принес Периклу ряд незаслуженных огорчений и обид.

Когда Аспазия появилась в столице Греции, точно сказать невозможно. Можно только предположить, что это произошло на двадцать первом году ее жизни. Здесь она застала много противоречивых и отсталых обычаев и сразу начала против них решительную борьбу. Главным образом это касалось женского вопроса -- проблемы эмансипации женщин. Как уже говорилось, по стародавним афинским устоям, на долю женщины оставались лишь хозяйственные заботы и воспитание детей, от нее требовались послушание, верность и скромность. Она была лишена политических прав и даже не могла сама выбрать мужа. Браки по любви были редким исключением.

Судьбу девушки определяли родители. В 15 лет ее обычно сватали за тридцатилетнего мужчину, и накануне свадьбы она должна была приносить в дар богине Артемиде куклу. Развод осуществлялся по первому желанию мужа, дети при этом оставались у него. Если же расторгнуть брак хотела женщина, то в этом случае вмешивалось само государство, которое всяческими мерами препятствовало этому.

Против всех этих обычаев решительно выступила Аспазия, которая стала заниматься широкой просветительской деятельностью, распространяла знания, проводила новые, более прогрессивные взгляды на жизнь, на роль женщины в обществе. Ее беседы и лекции были очень популярны и имели большой резонанс. Ее благосклонности добивались многие из афинян. Своими знаниями она поражала мудрецов-философов. Сам знаменитый Сократ завидовал ее умению спорить и с удовольствием слушал ее. Он первым объявил себя учеником этой прекрасной и гениальной женщины, которая была одинаково непревзойденной в искусстве любви и искусстве беседы. Судя по рассказам, ее речи в кругу друзей отличались образностью и высокой духовностью.

Когда Сократа спрашивали, как лучше воспитать хорошую жену, он неизменно отвечал: “Все это гораздо лучше объяснит Аспазия”. Об отношении Сократа к Аспазии свидетельствует бронзовый барельеф из Помпеи, на котором она изображена рядом с этим философом, и он, как ученик, слушает ее. О том, что она говорит о любви, свидетельствует стоящий на заднем плане Эрос, который что-то записывает. Ее волнистые волосы покрыты платком. Этот мотив повторяется на гемме с женским портретом, хранящейся в Ватикане. В нижней части портрета имеется надпись “Аспазия”.

Сократ был так удивлен ее прекрасной внешностью, а еще более -- богатым духовным миром, что решил познакомить ее с первым гражданином афинского государства -- Периклом. Осуществить эту идею оказалось довольно трудно, тем более что Аспазию называли гетерой, а Перикл в женском вопросе придерживался консервативных взглядов. Он уже привык к одиночеству, был крайне осторожен в выборе друзей, редко знакомился с новыми людьми. Но Сократ был настойчив, подчеркивая, что если он примет его предложение, то не пожалеет, поскольку с Аспазией считают необходимым встречаться умнейшие греки, которые от этих встреч становятся еще умнее и благороднее. Была потревожена и тень знаменитого греческого законодателя Солона, который говорил, что именно гетеры обеспечивали нерушимость брака, избавляя мужей от многочисленных похождений.

Перикл сдался на уговоры Сократа, когда последний поставил вопрос ребром: “Может, Перикл так любит свою жену, что только в ней находит советчика и друга?” При первой же встрече они потянулись друг к другу, полюбили с первого взгляда, хотя Перикл был более чем в два раза старше Аспазии. Вскоре она вошла в его дом полноправной хозяйкой, и он почувствовал себя счастливым. Всей душой он привязался к ней. Его биограф Плутарх передает, что, по словам современников, Перикл “никогда не входил и не выходил из дому, не поцеловав ее”.

С тех пор как в доме Перикла поселилась Аспазия, он, без преувеличения, стал центром культурной жизни Греции. Многие приходили сюда беседовать, спорить, обсуждать государственные и даже семейные дела. Частыми посетителями были философы Анаксагор, Сократ и Зенон, историк Геродот, драматург Софокл, архитектор Гипподам, скульптор Фидий, музыкант Дамон, а также другие поэты, художники и ораторы. Это был знаменитый кружок просветителей, духовной элиты тогдашних Афин, и возник он благодаря Аспазии. Одновременно она была преданным другом, советником и помощницей Перикла. Молва говорила, что она не только учила красноречию теоретически, но и помогала Периклу сочинять речи. Пока Перикл находился у власти, был могуществен и силен, Аспазия с особым политическим тактом и умом, целеустремленно и уверенно поддерживала его прогрессивные начинания, бесстрашно отражала нападки и оскорбления. Исключительное положение Аспазии, величие дел Перикла и ее влияние на него делали ее мишенью для их политических противников. Она подвергалась клевете, насмешкам и поруганию. Ее сравнивали с Омфалой, околдовавшей Геракла, с Деянирой -- женой Геракла и виновницей его смерти.

Вскоре обстановка ухудшилась, и им обоим пришлось испытать немало трудностей. В этих условиях они еще крепче привязались друг к другу. В самом начале 30-х годов V века до н. э.

разразилась многолетняя, тяжелая и изнурительная война между Афинами и Спартой, известная в истории под названием Пелопоннесской войны. Перикл пытался ее предотвратить, но не смог. В условиях военной обстановки он стал терять свой прежний авторитет и влияние. Усилились многочисленные нападки на ближайших друзей Перикла, на него самого и его жену. Причем враги Перикла установили зловещую очередность своих нападок. Им хотелось поразить противника сначала в лице его друзей, а потом уже добраться до жены, чтобы, ослабив его таким образом, добиться его полного поражения.

Первый удар был направлен против Фидия, знаменитого художника и скульптора. Его обвинили в утайке золота, которое вручили ему для отливки плаща богини Афины Паллады. Обвинение это не имело под собой никакой почвы. Достаточно было снять этот плащ и взвесить, что и сделал Фидий. Это поставило клеветников в неудобное положение. Однако они не хотели мириться со своим поражением. На украшении щита Паллады они заметили изображения с чертами Перикла и самого Фидия, что послужило обоснованием обвинения художника в осквернении святыни и богохульстве. В результате чего он был заточен в тюрьму, где и умер от тоски еще до окончания своего процесса. Таким образом, врагам удалось без особого труда вырвать первое звено из Периклова окружения. Затем они перешли к следующему этапу: двое близких друзей Перикла -- музыкант Дамон и философ Анаксагор -- были обвинены в атеизме. Первый спасся от смерти бегством, жизнь второго Перикл отстоял с огромным трудом, но избавить от ссылки не смог.

Теперь настало время Аспазии. Она была вызвана на суд, где ей предъявили два обвинения: кроме личной безнравственности и безбожия ей приписали сводничество, совращение свободных афинянок, которых она будто бы вызывала в дом Перикла для любовных утех хозяина. Обвинения эти были построены на песке. Но суд есть суд, и дело Аспазии могло принять худой оборот. По греческим обычаям, женщинам нельзя было выступать в общественном месте. Стало быть, Аспазия не могла сама себя защитить, и эту функцию пришлось взять на себя потрясенному вероломством врагов Периклу. Во время разбирательства он использовал все свое красноречие, прося присяжных не наносить ему тяжкого удара осуждением жены. С трудом, со слезами на глазах ему удалось добиться ее оправдания. Присяжные пошли навстречу Периклу и сняли все обвинения.

В 351 году до н. э. Перикл издал закон о гражданстве, по которому гражданином Афин мог быть только тот, у кого и отец и мать имели афинское гражданство. Тогда этот закон был важной мерой утверждения афинской демократии. Согласно афинской конституции, каждый гражданин имел право на обеспечение продовольствием из казны государства. Поэтому чем меньше было число граждан, тем больше была доля дохода каждого из них. После принятия этого закона провели чистку гражданских списков, из которых многие были вычеркнуты по доносам о рождении родителей. Мог ли думать тогда Перикл, что этот закон сильно ударит по самому законодателю.

Дело в том, что единственный сын Аспазии и Перикла, которому они дали имя отца, по этому закону лишался права гражданства, как сын иностранки. Снова Перикл бросился в бой, теперь уже за сына, и ценой неимоверных усилий сумел добиться внесения его в гражданские списки. Это было уступкой ему за особые личные заслуги.

Пелопоннесская война знаменовала начало последнего трагического периода в жизни знаменитого государственного деятеля. Через несколько лет после начала военных действий на Афины с Востока обрушилась страшная эпидемия, которая скосила множество афинян. Не обошла она и дом Перикла. Умерла его сестра, затем оба сына от первого брака. Потом наступила очередь самого Перикла, несмотря на героические усилия его жены уберечь любимого мужа от гибели. Он умер на 65 году жизни, осенью 429 года до н. э., став последней жертвой уже угасающей эпидемии.

Что сталось с Аспазией после смерти ее мужа? Она удалилась из Афин и следы ее затерялись

Гипатия, дочь Теона

С детства она была окружена книгами. Папирусные свитки и кодексы из пергамента находились повсюду: и на полках и на рабочем столике отца. А главное, они жили на территории Мусейона, научного центра и высшей школы, которой гордился Египет. Рядом с их комнатами размещалось крупнейшее книгохранилище мира - Александрийская библиотека. Основанная и собранная наследниками Александра Македонского, она во времена Цезаря, когда город подвергся разграблению, потерпела непоправимый ущерб. По свидетельству древних писателей, сгорело семьсот тысяч томов. Но славу библиотеки удалось восстановить. Антоний, чтобы сделать приятное Клеопатре, приказал доставить в Александрию книжные сокровища Пергама. При императоре Аврелиане библиотека снова сильно пострадала. Кровавая междоусобица, сопровождавшаяся пожарами, уничтожила почти весь квартал, где она находилась.

Когда снова воцарился мир, ученые Мусейона с остатком книг были переселены на акрополь, в помещения, принадлежавшие Серапеуму. Александрия славилась своими храмами, но Серапеум считался самым знаменитым. Он был столь прекрасен, что даже историк Аммиан Марцеллин, известный своим красноречием, уверял, будто бессилен его описать. Особенно красивы были многочисленные внутренние дворики, окруженные колоннадой, тенистые аллеи, дышащие жизнью статуи, рельефы, фрески. "Все это украшает Серапеум в такой мере, - замечал Аммиан Марцеллин, - что после Капитолия, которым увековечивает себя достославный Рим, ничего более великолепного не знает вселенная".

Теон, отец Гипатии, был видным астрономом и знатоком механики. Он гордился, что щэодолжает дело великих ученых и принадлежит я Мусейону, научному обществу, в стенах которого работали прежне Эвклид, Аполлоний Пергский и Клавдий Птолемей. Гипатия рано стала проявлять интерес к занятиям отца. Она полюбила геометрию и исписывала множество табличек, учась доказывать теоремы. Ей нравилось в звездные ночи наблюдать небо. Брат ее под руководством отца тоже успешно постигал математику, но отставал от Гипатии. Девочка отличалась удивительной сообразительностью и, что было особенно редкостным, обнаруживала незаурядные способности к механике. Она подолгу смотрела, как работают ремесленники. Подражая Теону, мастерила несложные инструменты, нужные для астрономических наблюдений.

Мусейон славился не одними математиками. Стоило в любой стране неизвестному врачу показать документы, удостоверяющие, что он учился в Александрии, как к нему тут же проникались доверием. Под кровом Мусейона в свое время наставляли мудрости многие видные ученые. И здесь, как в Афинах и Риме, расцветала философская школа неоплатоников.

За книгами древних философов Гипатия провела многие годы. Широта интересов, удивительная работоспособность, острота ума, глубокое понимание Платона и Аристотеля снискали ей уважение профессоров Мусейона. Она была еще очень молода, когда у нее появились первые ученики. Вместо обычной одежды молодой девушки она стала носить темный плащ философа. Молва о ее необыкновенных познаниях распространялась все шире и шире. Александрия, жемчужина Египта, издавна славилась своими учеными. Теперь Гипатия становилась ее новой гордостью.

Огромная библиотека, общество утонченных и знающих людей, превосходные аудитории, восторженные ученики - все, казалось, способствовало безмятежным занятиям наукой. Но настоящего покоя не было и под платанами Мусейона. Шли годы, наполненные тревогой и ожиданием несчастий. Римская империя рушилась. Внутренние распри раздирали государство, обескровленное непомерными поборами, бесконечными войнами, произволом правителей. Смятение царило не только в пограничных областях, где хозяйничали орды варваров, смятение царило в умах и душах. Уже семьдесят лет, как при Константине христианство стало господствующей религией, но чуда не произошло. Жизнь по-прежнему была полна несправедливости и угнетения. Все те же напасти губили римский мир, императоры по-прежнему оспаривали друг у друга власть, по-прежнему массы готов, гуннов и скифов опустошали цветущие земли. Люди, верные старым богам, приписывали все беды новой религии, а в христианской церкви громче и громче раздавались голоса тех, кто требовал окончательно сокрушить язычество.

Епископ Александрии Феофил был в числе самых нетерпеливых. Настойчиво добивался он от императора указа об уничтожении всех без исключения языческих храмов в Египте. Запрета поклоняться идолам и совершать жертвоприношения ему было мало. Он жаждал снесения языческих святынь. Феофила не смущало, что его рвение влекло за собой кровавые беспорядки и гибель людей. Жители Александрии и ее окрестностей нередко оказывали сопротивление фанатикам, которые пытались разрушить храмы, поражавшие своей гармоничностью и красотой. Но Феофил не мог успокоиться, пока Серапеум оставался целым. Не зная устали, хлопотал он при дворе о дозволении его уничтожить.

Этот день иа всю жизнь остался в памяти Гипатии как кошмарный сон, в реальность которого трудно поверить,

Утром огромная толпа, предводительствуемая монахами, устремилась к Серапеуму. Сторожа успели поднять тревогу и закрыть ворота. Это лишь отсрочило развязку. Нападение было хорошо подготовлено. Руководил им сам Феофил. И хотя на помощь защитникам Серапеума поспешили многие горожане, возмущенные посягательством Феофила на красу и гордость Александрии, участь храма была решена.

Когда смельчаки, оборонявшие храм, сделали несколько отчаянных вылазок и потеснили людей Феофила, тот обратился к начальнику войск. Во исполнение императорского указа надо немедленно прислать солдат! Те прибыли с осадными орудиями, словно для взятия неприятельской крепости. Военные лестницы помогли осаждающим преодолеть стены. Мощный таран разбил ворота. На территорию Серапеума хлынула толпа.

Плиты, устилавшие площадь, обагрились кровью. Фанатики, обуреваемые духом разрушения, крушили все, что попадалось под руку: разбивали статуи, выламывали двери, портили фрески. Желавшие поживиться богатой добычей бросились к сокровищнице. Но там уже хозяйничали доверенные люди епископа. Под надежной охраной несметные храмовые сокровища были направлены во дворец Феофила.

В толпе раздались возмущенные голоса. Тогда кто-то из монахов крикнул, что следует немедля уничтожить всю языческую нечисть - книги идолопоклонников. Толпа ринулась к библиотеке. Безумие надо было остановить любой ценой! Горстка ученых с оружием в руках защищала подступы книгохранилищу. Некоторые из них проявили чудеса храбрости. Элладий, например, один сразил девятерых. Но все напрасно. Силы были слишком неравны. Люди, обезумевшие от убийств, ворвались в помещения библиотеки. Бесценные книи ные богатства, сохраненные и приумнс женные трудами многих поколений ученых, оказались добычей темных, пышущих нена вистью людей. Монахи вовсю их подзадоривали. Языческую заразу следует навсегда искоренить! Книги сбрасывали с полойк рвали, топтали ногами. Рукописи, за которые в свое время отдавали целые состоя ния, вышвыривались во двор. Там собирали их в кучи и раскладывали костры. Внутренние помещения Серапеума, как и книгохранилище, громили долго и основательно.

Тщетно Гипатия кричала и рвалась туда, где сражались и гибли друзья. По приказу Теона ее надежно держали крепкие руки рабов.

Храм Сераписа был разгромлен. Myсейона больше не существовало. Александрийская библиотека была почти полностью уничтожена. Это свершилось в 391 году, на шестой год правления епископа Феофила.

* * *

Ревнители христианской веры еще сбивали ломами последние рельефы с фронтонов, а по аллеям Серапеума ветер гнал клочки драгоценных рукописей, когда Teoн нанял небольшой дом в тихом квартале. На плоской крыше он установил инструменты, необходимые для наблюдения звезд. Вскоре Теон объявил, что открывает частную школу и будет обучать всех желающих механике и астрономии.

Гипатия не снимала траура по погибшим друзьям, не появлялась на людях, не выходила к столу. Теон, осунувшийся и как-то сразу постаревший, не произносил слов утешения. Но однажды он сказал "Завтра, дочь, мы возобновляем занятия, Утром к тебе придут ученики".

Варварство надвигалось со всех сторон. Германцы с окрашенными рыжей краской волосами, жаждущие плодородных земель для поселений, или стремительные кочевники, выходцы из Азии, то и дело переходили рубежи. А внутри империи все выше поднимало голову другое варварство - воинствующий фанатизм победивших xpистиан, их исступленная преданность своей вере и стремление силой подавить все прочие ненавистные религии. Добродетелью стало считаться пренебрежение к культурным ценностям, неприязнь к науке. Серапеум и сотни других храмов уничтожали не чужеземцы-варвары, одетые в шкуры, а сами же египтяне, греки, римляне, сирийцы. Сыновья народов, славных древней культурой, обратившись в христианство, разрушали здания редкой красоты, жгли библиотеки, разбивали статуи. Все это объявлялось ненужным и вредным. Надо, думая о боге, готовиться к будущей вечной жизни на том свете.

Христианские проповедники на все лады превозносили невежество. Верующий неуч, чистый сердцем, противопоставлялся лукавому язычнику-ученому. Взгляды большинства князей церкви отличались узостью. Наука годилась лишь в том случае, если сразу приносила им пользу. Какой прок от астронома, если он, углубившись в расчеты, пытается постичь загадки мироздания? Все, что нужно об этом знать, есть в библии! Другое дело, если он умело высчитывает наступление пасхи. Правда, бывает, и сочинения греческих риторов приносят пользу, помогая совершенствоваться в церковном красноречии.

Спасать надо было не тот или иной драгоценный свиток, барельеф или фреску, спасать надо было само представление о культурных ценностях, о преемственности культур, о важности науки, о назначении искусства.

После разгрома Серапеума многие ведущие ученые навсегда покинули Александрию. Но Теон с дочерью остались. Ссылаться на пословицу "Родина там, где хорошо" позволительно меняле, а не ученому. Настоящий ученый не покинет родину в годину испытаний.

Школа Теона и Гипатии продолжала работать. Все свободное от занятий время Гипатия сидела над книгами или изучала звездное небо. Она достигла совершенства в трудном искусстве наблюдать звезды. Гипатия не только развивала идеи великого астронома и математика Клавдия Птолемея. Многолетние наблюдения позволили ей внести в его труд ряд поправок. Она составила более точные астрономические таблицы. Дочь превзошла отца в астрономии. Слава Гипатии затмила славу Теона.

Постепенно от преподавания математики Гипатия перешла к чтению лекций по философии. Она излагала слушателям учения Платона и Аристотеля. Гипатия вызывала удивление. Казалось, в этой девушке воплотилась мудрость прошлого. Ее толкования греческих философов радовали обстоятельностью и глубиной. Все чаще раздавались восторженные голоса: никто так не знает философии, как Гипатия!

С годами слава о ее школе широко распространилась. Быть учеником Гипатии считалось большой честью. В Александрию ехали юноши из разных стран.

Сокрушение язычества вовсе не повело к тому, что люди, задававшие тон в христианской церкви, отказались от воинственности и прониклись миролюбием. Среди епископов шла жестокая и беспринципная борьба за власть. Те богословские учения объявлялись правильными, приверженцы которых в настоящий момент брали верх.

* * *

Епископ Феофил признавал только кулачное право. Когда несколько духовных лиц, прозванных за высокий рост Длинными братьями, возмутившись его порядками, пожелали возвратиться в пустыню, он воспылал жаждой мести. Он заявил, что Длинные братья держатся ложных богословских взглядов. На самом же деле Феофил еще недавно разделял эти взгляды, но теперь, дабы досадить ненавистникам, он стал защищать противоположное мнение. В Нитрийских горах, пустынной местности неподалеку от Александрии, находились многочисленные скиты. Жившие там монахи, в большинстве своем люди безграмотные, славились воинственным духом и неумолимостью. Феофил натравил их на Длинных братьев, и те едва избежали смерти.

Успех Феофила окрылил его приверженцев и послужил вдохновляющим примером для всех ревнителей истинной веры, считавших, что насаждать ее надо крепкой рукой. Богословские споры, оказывается, можно прекрасно решать с помощью грубой физической силы!

События, происходившие в Александрии и ее окрестностях, вызывали озабоченность Гипатии. Дело не в том, что здесь на епископском престоле сидел крутой и темный человек, неразборчивый в средствах. Хуже было другое. Люди, полагавшие, что христианство, став государственной религией и окончательно низвергнув язычество, обратится на путь мира и терпимости, ошиблись. Победившее христианство не проявляло ни бережного отношения к древней языческой культуре, ни к искусству, ни к научному наследию. Отовсюду шли малоутешительные вести: пастыри-ученые все больше оказывались не у дел. Их место занимали ограниченные и жадные до власти честолюбцы. Князья церкви неудержимо рвались к мирскому могуществу и хотели подчинить себе все. Слова и дела были в вопиющем противоречии. Духовные наставники превратились в расчетливых политиков. Они умели пользоваться и нарочитой торжественностью богослужений, и берущими за душу проповедями, и беседами с глазу на глаз, и благотворительностью.

Христианские пастыри научились мастерски играть на низменных инстинктах толпы, сеяли ненависть к иноверцам, взращивали суеверия. Ссылками на "божью волю" распаляли страсти, а миской дешевой похлебки завоевывали если не сердца, то желудки бедняков, чтобы натравить вечно голодных людей на лиц, не угодных церкви.

Хорошие начинания и добрые дела, еще недавно служившие самым благим целям, обращались в свою противоположность. Во время эпидемий некому было ходить за больными и убирать трупы. Смертельная зараза обращала в бегство людей и не трусливого десятка. Требовались особое мужество и самоотверженность, чтобы по собственной воле взять на себя тяжелые и опасные обязанности, необходимые для общего блага. В этом стали видеть религиозный подвиг. Смельчаки, решившиеся на это, объединялись в особую организацию. Их так и звали - "парабаланы", то есть "отважные", "подвергающие себя смертельной опасности". Они пользовались уважением и рядом привилегий. Их освобождали от налогов.

Феофил обратил внимание на парабалан. Он, даже по признанию церковных историков, был первым, кто положил начало самовластью епископов. Недаром Феофила называли "христианским фараоном". Его притязания на неограниченное господство встречали сопротивление светских властей. Частые конфликты заставили Феофила призадуматься. Расправляясь с врагами, он иногда прибегал к помощи нитрийских монахов. Но они были за пределами города, александрийская чернь оставалась разобщенной, и, чтобы поднять ее, требовалось время. А он нуждался в людях, готовых в любой момент броситься за него в огонь и воду. Он не имел права содержать солдат. Войсками в Александрии распоряжался военачальник. Тогда Феофил вспомнил о парабаланах. Великий мор случается не так уж часто, и, на худой конец, таскать трупы можно заставить и рабов! Ему сейчас нужны решительные, вышколенные, надежные бойцы.

Среди парабалан навели порядок. Созерцателей и богомольцев, мечтающих спасти душу, ухаживая за умирающими, направили работать в богадельни. Набрали новых людей, мускулистых, отчаянных. Предпочтение отдавали бывшим солдатам и гладиаторам. Когда префект, правитель Египта, спохватился и запротестовал, Феофил, посмеиваясь, сослался на давние установления: парабаланами обычно распоряжался епископ. Да и кто будет убирать трупы, если Александрию постигнет очередная напасть?

* * *

Гипатия поражала своей разносторонностью. Ее широко прославило преподавание философии и математики. Однако с не меньшим блеском читала она о Гомере или. о греческих трагиках. По общему мнению, Гипатия превзошла всех современных ей философов. Недаром ученики стекались к ней отовсюду. Она примыкала к философской школе неоплатоников, но ее строгий мир чисел и геометрических фигур, мир, подчиненный законам механики, был далек от мечтаний и мистических озарений других философов этой школы.

Превосходно знала Гипатия и книги христианских писателей. Один из ее любимых учеников, Синезий, епископ Птолемаиды, не решался выпустить в свет свой богословский труд без одобрения Гипатии.

Ей принадлежал обширный комментарий к сочинениям Диофанта по геометрии. Следуя за Аполлонием Пергским. она посвятила специальную работу коническим сечениям. В школе Гипатии занимались выходцы из разных стран. Рядом с христианами сидели язычники. Бывших ее учеников можно было встретить и на епископской кафедре и при дворе в Константинополе. Слушать Гипатию было одно наслаждение. Часто на ее лекции сходилось много народу. Посещать дом Гипатии вошло в моду. Вокруг нее собирался весь цвет ученой Александрии, Сам префект нередко бывал ее гостем.

Познания Гипатии, рассудительность и скромность внушали уважение. Она всегда держалась с достоинством. Даже перед правителями появлялась в своем темном плаще философа. Ей охотно внимали магистраты. Свое влияние она никогда не употребляла во зло. Гипатию считали воплощением мудрости и к голосу ее прислушивались не только, когда речь шла о научных вопросах.

А время вовсе не способствовало занятиям наукой. Математика вызывала подоэрения. В ту пору в церквах нередко молили господа обрушить свой гнев на головы "математиков, колдунов и прочих злодеев". Астрономия была частью математики, а разницы между астрономом. изучающим небесные явления, и астрологом, предсказывающим судьбу по звездам, каи правило, не делалось. Даже в официальных документах звездочетов называли просто математиками. В 409 году императоры Гонорий и Феодосии II издали специальный закон. Математикам вменялось в обязанность явиться к епископу, отречься от богопротивных взглядов, предать огню описок своих заблуждений и поклясться блюсти христианскую веру. Тех же, кто отказывался принести отречение, было ведено изгнать из Рима и всех прочих городов. Математиков, которые осмелились нарушить это установление, самовольно остались в городах или под прикрытием ложной клятвы продолжали тайком заниматься своей профессией, надлежало карать без всякого милосердия.

От указа этого Гипатия не пострадала. У должностных лиц Александрии хватило, к счастью, ума не причислять ее к тем математикам, которых во имя торжества веры и государственного спокойствия следовало ловить и наказывать. Даже Феофил терпел Гипатию. Ему льстило, что в его городе существует школа, равной которой нет ни в Риме, ни в Константинополе. Ученые-александрийцы не прочь были похвастаться: что, мол, Афины по сравнению с их родным городом? Слава Афин закатилась, ныне они могут гордиться лишь душистым аттическим медом, в Александрии же блистает Гипатия! Весь Египет питается ее посевом, когда в Афинах царит мерзость запустения.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7