«Ты права, - сказала она, - но благоразумием, которое ты упоминаешь, наделяет Природа, и одних более, а других менее щедро. Однако люди не получают от Природы знаний, которые могли бы совершенствоваться одновременно с при-родным благоразумием в тех, кто им обладает. А развивать в себе оба этих качества намного сложнее и труднее, чем толь-ко одно из них. Поэтому я считаю, что человек, наделенный природным благоразумием, которое я называю также природ-ным рассудком, и приобретший благодаря ему еще и знания. достоин особой хвалы за свое совершенство. Но часто люди, как ты сама заметила, имея одно из этих качеств, не облада-ют другим, поскольку одно является даром божьим, ниспос-ланным через природу, а другое приобретается долгим уче-нием, и оба они являются благом. Некоторые предпочитают природный рассудок, пренебрегая знаниями и полагая, что это лучше, нежели обширные знания при малом разуме. По этому поводу существует много разных мнений и возникает немало вопросов. Одни могут сказать, что наибольшее благо достигается при выборе того, что более всего содействует об-щественной пользе и выгоде; другие скажут, что большие по-знания из разных наук полезнее сколь угодно большого при-родного рассудка, поскольку природный рассудок существует, пока жив человек и со смертью его погибает. Приобретенные же знания, напротив, надолго переживают человека благодаря славе, которую они могут ему снискать, поэтому полезно по возможности обучать других и сочинять книги для будущих поколений. В этом случае познания не умирают вместе с че-ловеком, в чем можно убедиться на примере Аристотеля и других, чьи учения обошли весь мир и оказались для него более полезными, чем благоразумие всех людей прошлого и настоящего без обретенных знаний. Правда, с помощью одно-го благоразумия люди, бывало, хорошо управляли различными королевствами и империями, поддерживая в них порядок. Но все это тем не менее преходяще и со временем исчезает, зна-ния же остаются навсегда.

Все эти вопросы я оставляю без окончательного ответа, предоставляя другим заниматься ими, поскольку они не имеют отношения к строительству нашего Града, и хочу вернуться к твоему вопросу, есть ли у женщин природное благоразумие. Конечно, есть. И ты знаешь это как из моих слов, так, в общем, и из собственных наблюдений за поведением женщин, когда они исполняют предписанные им обязанности. Но будь осторожна при оценке благоразумия, ибо все или большинство женщин столь усердны, внимательны и заботливы, занимаясь хозяйством и обеспечивая себя всем необходимым по своему разумению, что нередко вызывают возмущение своих беспечных мужей. Те думают, что жены принуждают и застав-ляют их делать гораздо больше, чем они обязаны, и говорят что жены хотят быть расторопнее мужей, чтобы все дела взять в свои руки. А потому многое из того, что женщины говорят мужьям из добрых побуждений, теми оборачивается против них.

Книга П

Глава 7 Кристина обращается к даме Справедливости

«Госпожа моя, хотя я знаю и ясно вижу, что женщины по большей части невинны в том, "в чем их часто обвиняют, я желала бы глубже понять причины еще одного укора. Я ни-когда не могу остаться спокойной, наблюдая широко распро-страненный среди мужчин и даже некоторых женщин обычай огорчаться и стенать, когда женщины, забеременев, произво-дят на свет дочерей, а не сыновей. И глупые жены, которые должны бы безмерно радоваться тому, что Господь счастливо разрешил их от бремени, и от всего сердца благодарить его, вместо этого чувствуют себя несчастными при виде печали мужей. Что за причины, госпожа моя, для столь сильных огор-чений? Разве дочери являются большей обузой для родителей, чем сыновья, или более равнодушны и меньше любят их?»

«Дорогой друг, - отвечала она, - коли ты спрашиваешь о причинах, то могу заверить тебя, что все объясняется край-ним недомыслием и невежеством тех, кто впадает в такую пе-чаль. Кроме того, важным поводом для огорчений является страх перед расходами, которые приходится нести при выдаче дочерей замуж. Некоторых же повергают в печаль опасения, что дочь, будучи юной и наивной, может по дурному совету впасть в грех. Однако все эти страхи по здравом рассуждении ничего не стоят. Ведь чтобы избавиться от боязни, что дочь может совершить что-либо безрассудное, нужно лишь дать ей в молодости благоразумное воспитание, но так, чтобы и сама мать подавала благой пример честности и добропорядочности. Но если мать ведет неразумную жизнь, она едва ли сможет быть образцом для дочери. Необходимо также оберегать дочь от дурного общества и растить ее в уважении к строгим пра-вилам поведения, ибо дисциплинированность, привитая в дет-ском и юношеском возрасте, помогает прожить праведно всю остальную жизнь. А что касается расходов, то не сомневаюсь, что если родители внимательно подсчитают затраты на сыно-вей -- на их содержание и обучение различным наукам и ис-кусствам, на покрытие их расточительности, по малому и большому счету, когда они связываются с дурными друзьями и предаются безумствам, -- то вряд ли они сочтут, что дочери намного более обременительны, чем сыновья.

А посмотри, много ли встречается сыновей, которые сми-ренно и любовно заботятся о своих родителях в старости, как предписывает долг? Уверяю, что совсем немного, хотя и до-статочно таких, кто изъявляет готовность помочь, но слишком поздно. Когда родители делают из сыновей идолов и те вы-растают и становятся богатыми и влиятельными благодаря по-мощи отцов или большой искусности, приобретенной в каком-либо ремесле или торговле, а то и по счастливой судь-бе, то, случись отцу разориться вследствие неудач и впасть в бедность, как сын начнет его презирать и избегать, стыдясь встреч с ним. А если отец богат, сын только и ждет его смер-ти, чтоб унаследовать его состояние. Один Бог ведает, сколь-ко сыновей знатных сеньоров и богатых людей ждет родитель-ской смерти в расчете на наследство, земли и деньги! Петрарка правильно понял это, заметив: «О, глупые люди, вы желаете детей, не сознавая, что нет более смертельных врагов; если вы бедны, они отвернутся от вас и будут желать вам смерти, чтобы избавиться от вас; а если вы богаты, они еще более станут жаж-дать вашей смерти, дабы овладеть вашим имуществом».

Я, конечно, не хочу сказать, что все сыновья таковы, но таких немало. А когда они женятся, то Бог знает, с какой не-насытностью выжимают они средства из родителей. Их не тронет даже голодная смерть их стариков -- лишь бы завла-деть имуществом, хоть и самым жалким. Не проявят они со-страдания, если мать овдовеет, когда должны бы утешить, оказать поддержку и помощь в старости той, кто так любила, жалела и лелеяла их в детстве. Какое же вознаграждение за ее заботы! Эти неблагодарные отпрыски считают, что все должно им принадлежать, и если овдовевшая мать не отдает того, чего они требуют, то они, не колеблясь, изливают на нее свой гнев. А почтения и в помине нет. Но хуже всего то, что они с невозмутимой совестью подают в суд и затевают тяжбы про-тив матерей. Такова-то бывает награда многим родителям после того, как они всю жизнь положили на то, чтобы обес-печить своим детям достаток и положение в обществе. Таких сыновей много, но немало, конечно, и подобных дочерей. Но если внимательно посмотреть, то дурных сыновей окажется больше. Даже если предположить, что все сыновья добропо-рядочны, дочери все равно имели бы то преимущество, что они поддерживают более тесные отношения, чаще навещают больше утешают и заботятся о нуждающихся в старости родителях. И причина в том, что сыновья разбредаются по свету а дочери домоседки и предпочитают оставаться дома, как ты знаешь по собственному опыту. Ведь хотя твои братья достой-ные, добродетельные и почтительные сыновья, они все же уе-хали, и ты одна осталась с матерью, составив ее главное уте-шение в старости. А потому скажу в заключение, что, огор-чаясь и переживая из-за рождения дочерей, люди проявляют необычайную глупость».

Глава 13

Кристина спрашивает у дамы Справедливости, "верно ли утверждают книги и люди, будто женщины и творимое ими зло делают супружескую жизнь невыносимой. Дама Справедливости отвечает и рассказывает о великой любви, проявляемой женщинами к своим мужьям

...Затем, пока мы шли, я обратилась к даме Справедливос-ти с такими словами: «Госпожа моя, поистине вы с дамой Ра-зума прояснили и разрешили все проблемы и вопросы, на ко-торые я сама не могла найти ответа, и я теперь чувствую себя хорошо осведомленной в том, что меня беспокоило. Я многое узнала от вас и поняла, что женщины могут легко справиться со всем, что им доступно по их физическим силам и что можно познать с помощью мудрости и доблести. Но не могли бы вы дать мне разъяснения по поводу сильно занимающих меня утверждений мужчин, будто супружеская жизнь преис-полнена несчастий для них из-за пороков женщин, их мсти-тельного нрава и неуемности, о чем и многие авторы пишут в различных книгах. И при этом говорят, что женщины не любят мужей и общение с ними для жен особенно тяжело. По этой причине многие уважаемые авторы советуют мудрым мужчинам не жениться, дабы избежать и не принимать на себя столько неприятных тягот, тем более что, по их мнению, женщины не бывают верны мужьям, а если и бывают, то крайне редко. Об этом писал Валерий Руф, напоминая, что Феофраст в своей книге заметил: мудрому не подобает же-ниться, ибо от женщин слишком много хлопот, много шума и мало любви, а ради ухода и забот в случае болезни стоит не жениться, а обзавестись верным слугой, который лучше будет прислуживать и заботливей ухаживать - расходов же потребуется меньше; тогда как, случись жене заболеть, не-счастному мужу и шагу от нее сделать будет нельзя.

Однако хватит об этом. Все пересказывать было бы слиш-ком долго. Я лишь хочу сказать, дорогая госпожа, что если все это правда, то тогда зло, причиняемое в этом случае жен-щинами, превосходит и сводит на нет все их добрые дела и все возможные достоинства».

«Друг мой, - отвечала она, - как ты сама уже говорила, легко и просто, конечно, обвинять в суде, когда нет ответчи-ка. Уверяю тебя, что никогда женщины не совершали того, о чем говорится в этих книгах. Я нисколько не сомневаюсь, что если кто-нибудь попытался бы написать новую книгу о суп-ружестве в соответствии с истиной, рассмотрев спорные мне-ния о нем, то он открыл бы совсем иные факты. Ты сама знаешь, для сколь многих женщин из-за грубости мужей без-радостная жизнь в узах брака намного тяжелей, чем жизнь ра-бынь у сарацинов. Боже, сколько тяжких побоев без причины и повода, сколько оскорблений, угроз, унижений и жестокостей стойко снесли многие женщины, и ни одна ведь не во-зопила о помощи! А вспомни еще и тех женщин, которые едва не умирают от голода и страданий, оставаясь дома с кучей детей, когда мужья их бражничают, шатаясь по пируш-кам и городским тавернам, а когда возвращаются домой, то на ужин бедным женщинам достаются побои. Что скажешь на это? Разве это неправда и ты никогда не наблюдала такой жизни среди соседок?»

И я сказала ей: «Вы правы, госпожа моя, я знала многих таких женщин и всегда сострадала им».

«Я верю тебе. И как только можно утверждать, будто такие мужья несчастны со своими женами! Друг мой, покажи, где эти несчастные? Если я больше ничего не добавлю, ты теперь и сама легко поймешь, что вся глупость, которую говорят и пишут о женщинах, выдумана, но пред лицом истины от нее и следа не остается. Ведь именно мужчины -- господа над женами, а не жены над ними, ибо они никогда не позволяют женщинам взять власть над ними.

Но хочу без промедления заверить тебя, что отнюдь не во всех семьях царит вражда, есть и такие, что живут в мире, любви и верности, когда мужья и жены добродетельны, рас-судительны и заботливы. И наряду с плохими мужьями есть и очень хорошие, мудрые и доблестные, и когда женщины встречают таких, то почитают себя родившимися в добрый час и взысканными Божьей милостью в отношении земного счастья. Ты хорошо это знаешь по собственному опыту, по-скольку у тебя был такой добрый муж, что, приведись тебе снова делать выбор, ты не пожелала бы лучшего, ибо, по тво-ему разумению, никто не мог бы превзойти его добродушием, спокойствием, любовью и верностью; и боль, причиненная судьбой, забравшей его у тебя, никогда не оставит твоего сердца. Хотя многие женщины, как я сказала, действительно жестоко притесняются мужьями, следует учитывать, что и женщины бывают разными. Было бы неразумно утверждать, будто все они хорошие, ибо это легко можно опровергнуть. Но это другой вопрос, и я не хочу касаться дурных женщин, по-скольку они подобны существам, лишенным своего естества Ведь имеются в виду добрые женщины, когда упомянутый тобой Феофраст говорит, что слуга может не менее заботливо и преданно, чем жена, ухаживать за мужчиной. Но это не-правда! Как много добрых женщин, которые от всей души с любовью и преданностью обихаживают здоровых и больных мужей, словно богов! Не думаю, что можно где-нибудь найти таких слуг. А теперь, после того как мы рассмотрели этот во-прос, позволь мне привести несколько примеров великой любви и верности, проявлявшихся женщинами к своим мужьям».

Глава 36

Против тех мужчин, которые утверждают, что образование женщинам идет не на благо

И тогда я, Кристина, сказала: «Госпожа моя, я понимаю, что женщины совершили много добрых дел, и даже если дур-ные женщины творили зло, то, тем не менее, полагаю, добро перевешивает зло благодаря добрым, а особенно мудрым, вос-питанным и образованным в науках женщинам, И меня сильно удивляет заявление некоторых мужчин, что они не хотели бы видеть своих жен, дочерей и прочих родственниц образован-ными, поскольку образование якобы подорвало бы их нравственные устои».

Она отвечала: «Ты ведь ясно сознаешь, что не все суждения мужчин разумны и что эти мужчины неправы. Невозможно допустить, будто нравы непременно портятся от изучения моральных наук, наставляющих в добродетели; напротив, без всякого сомнения, такое образование улучшает и облагораживает нравы. Как можно поверить и просто подумать, что человек, следующий доброму учению или науке, становится из-за этого хуже? Подобное мнение странно было бы высказывать и невоз-можно обосновать. Я не хочу сказать, что мужчинам и женщи-нам на благо пойдет изучение искусства прорицания или обраще-ние к запрещенным знаниям, ибо Святая Церковь не без причи-ны предостерегает против их использования, но невероятно, чтобы женщины портились от знания того, что есть добро. Квинт Гортензий, великий римский ритор и непревзойден-ный оратор, такого мнения не разделял. У него была дочь Гортензия, которую он сильно любил за проницательный ум. Он обучил ее грамоте и посвятил в искусство риторики, ко- торым она овладела столь совершенно, что сравнялась с отцом, Гортензием, не только умом и памятью, но и велико-лепным умением составлять и произносить речи так, что он ее ни в чем не мог превзойти. Возвращаясь к ранее обсуж-давшейся нами теме о благодеяниях женщин, следует сказать, что добро, сотворенное этой женщиной благодаря ее образо-ванности, особенно замечательно. В то время, когда Римом управлял триумвират, Гортензия взяла на себя защиту жен-щин и совершила то, на что не отважился ни один мужчина. Встал вопрос об обложении женщин налогом за ношение дра-гоценностей. Но красноречие этой женщины было столь не-отразимо, что она заставила прислушаться к ней с не мень-шей внимательностью, чем если это сделал бы ее отец, и по-тому выиграла дело.

Оставив примеры из древней истории, за тем же самым можно обратиться к недавнему прошлому. Так, Джованни Дндреа, известный преподаватель права в Болонье примерно шестьдесят лет назад, тоже не считал вредным образование для женщин. У него была красивая и добрая дочь Новелла, которая столь далеко продвинулась в изучении права, что он, когда бывал занят и не имел времени читать лекции студен-там, посылал вместо себя Новеллу. А чтобы ее красота не от-влекала внимания слушателей, перед ней ставилась задерги-вающаяся занавеска. Таким образом она могла при случае по-мочь отцу и облегчить его труды. И он так любил ее, что для увековечения ее имени написал замечательную книгу по праву, с названием в ее честь «Novella super dectretalium».

Таким образом, далеко не все мужчины, тем более мудрые, разделяют мнение, будто образование идет женщинам во вред. И справедливость требует заметить, что его придерживаются глупые мужчины, поскольку им обидно, когда женщины знают больше их. Твой отец, который был философом и весь-ма ученым человеком, не верил, что обучение наукам портит женщин, и, как ты сама знаешь, он был очень доволен про-явленной тобой склонностью к ним. Взгляды твоей матери, которая желала тебя видеть, как подобает, за прялкой и про-стодушными девичьими занятиями, были главным препятст-вием для твоего продвижения в науках. Но, как гласит уже упоминавшаяся поговорка, нельзя отнять того, что дала при-рода, и потому твоя мать не смогла помешать твоей любви к знаниям, которые ты благодаря природной склонности собирала по крохам. Я уверена, что ты не пренебрегаешь ими и считаешь великим сокровищем. И в этом ты, конечно, права».

И я, Кристина, сказала в ответ: «Госпожа моя, ваши слова истинны, как молитва Божья».

Пер. Ю.П. Малинина (Пятнадцать радостей брака и другие сочине-ния французских авторов XIV--XV веков / Под ред. Ю.Л. Бессмертного. - М., 1991. - С. 218-256).

Юлия Кристева

ЧИТАЯ БИБЛИЮ

ДВА ОТНОШЕНИЯ К САКРАЛЬНОМУ

Читать Библию так же, как читают Капитал, разгадывая ее замысловатые текстовые

узоры, где один похож на другой, - такой подход заимствован, без сомнения, из

структурализма и семиотики. Это может показаться кощунственным или скандальным.

Однако не стоит забывать, что всякая интерпретация религиозного текста или факта

предполагает возможность конституировать его в качестве объекта анализа, а также

позволяет замечать, что он содержит в себе нечто такое, что не поддается

анализу. Можно, конечно, задаться вопросом о навязчивой интерпретативной идее,

которая приписывает священному тексту то, чего в нем нет. Позднее я вернусь к

тому, что считаю движущей причиной этого вечного, священного или профанного,

обращения к божественному.

"Гуманитарные науки", отдавая дань рациональности, жаждущей разоблачения

универсальной логики, предложенной в мифе, в иератическом тексте или поэме,

приходят к изучению в Библии только логики или риторики текста. Они не принимают

в расчет ее священного значения. Тем не менее в результате этого позитивного и

нейтрального анализа они надеются вскрыть механизм, обнаружить тайну того, что

получено свыше как "сокровенное", и которое имплицитно воздействует в этом

качестве. Библейский текст поддается семиотической аускультации, быть может,

лучше, чем многие другие писания. В конце концов талмудистские и

каббалистические традиции, открывшие путь для подобных интерпретаций, настаивают

на этом. В Священном Писании доминирует религиозный иудейский опыт, за которым

скрывается обряд, или, более того, предписывая определенный ритуал, религиозный

опыт выходит за пределы обряда в пользу буквы, интерпретативных значений и

Единого Вечного Смысла, который ходатайствует за человека перед Богом. Не

являются ли чтение и интерпретация Библии в конечном счете доминирующим обрядом,

иудеи-

279 Читая Библию

ским ритуальным и сакральным бессилием, выраженным в логике и в языке?

Этим типом прочтения Библии пользуются авторы работ, которые руководствуются

разными школами, плохо согласующимися между собой в своих совместных

исследованиях той основополагающей логики, которая придает сакральное значение

библейскому тексту.

Таковым явился функционализм Мари Дуглас, которая параллельно и независимо от

специалистов в религиозных науках, таких, как Якоб Ньюснер1, доказала, что

ограничения на потребление пищи для левитов подчиняются универсальному закону

исключения, согласно которому нечистым является то, что выпадает из

символического порядка. Библейская мания чистоты проявляется в этом случае в

виде краеугольного камня священного. Однако она является лишь семантическим

вариантом необходимости отделения, которая конституирует идентификацию или

систему как таковые, как выражающие специфику культуры в противовес природе, что

и прославляется во всех очистительных обрядах учредителей этого необъятного

катарсиса, каковым предстает общество и его культура2.

На семиотическом прочтении бесчинств левитов настаивает Ж.Солер. Он

расшифровывает повествование в качестве таксономического ритуала, основанного на

разделении и устранении смешений7 Преобладавшая вначале дихотомия жизнь/смерть

соответствует паре Бог/человек и содержит запрет "Не убий". Свод правил (Лев.26)

становится на долгое время настоящим кодексом, предназначенным устранять и

удалять неясности и разногласия. Возможно, например, относительно запретов на

пищу, которая состоит из рыб, птиц, насекомых, символизирующих один из трех

элементов (море, небо, землю), нечистой будет признана та пища, которая

перемешивает эти элементы. Согласно этой интерпретации, табу левитов исходили из

того, что основной путаницей признавался инцест. Можно сделать этот вывод из

следующих известных строк: "Не вари козленка в молоке матери его" (Исх.23,19;

34,26; Втор.14,21).4

С другой стороны, Е.М.Зусс изучает гипостазированное значение этого вида

исключения. Он замечает в Библии метонимическую логику табу (оперирующую

переносом значения), которая противопоставляется метафорической тенденции

(оперирующей упразднением и субституцией) жертвоприношения. Вследствие чего

автор заключает, что Библия предписывает конец жертвенной религии в пользу

системы правил, запретов и морали5.

280 Ю. Кристева

Остановимся здесь на некоторых работах, которые в последние годы, параллельно и

независимо от исторических и филологических исследований религий, иудаизма в

частности, способствовали прояснению библейских идей. Их вклад в истолкование

Библии кажется мне существенным. Он основывается на вытеснении субъекта

библейского высказывания и, вследствие этого, вытеснении его адресата. Кто

говорит в Библии? Для кого?

Этот вопрос тем более важен в данном случае, поскольку он касается субъекта,

который далек от того, чтобы быть нейтральным или индифферентным, подобно

субъекту современных интерпретативных теорий, сохраняющих с Богом специфические

отношения кризиса или процесса. Если истинно, что все тексты, называемые

священными, говорят об ограниченных состояниях субъективности, то уместно

задаться вопросом о тех специфических состояниях, которые известны библейскому

рассказчику. Следовательно, это касается интра- или инфрасубъективной динамики

священного текста, которая должна вызывать интерес к подобному чтению.

Разумеется, эта динамика присутствует и в фигурах самого текста. Однако его

интерпретация зависит от учета нового пространства, пространства говорящего

субъекта. С тех пор оно перестает быть чем-то неясным, а это гарантирует

универсальность логических операций и его раскрываемость средствами анализа. Я

подразумеваю здесь фрейдовскую теорию, ибо она может принять результаты

библейских разборов, упомянутых выше, с целью их развертывания в субъективном

пространстве. Интерпретация, которая глубоко впитала эти открытия, как

специфические механизмы некоторых состояний субъекта высказывания, позволила бы

превзойти одну лишь описательную цель. Она могла бы смягчить столкновение

библейского текста с его адресатами.

Кроме того, что касается характерных фигур пищевых библейских табу, нам раньше

казалось6, что объект, отсутствующий в этих примерах, которые существуют как

варианты в библейском рассказе, в конечном счете обозначает мать. Мы не сможем

воспроизвести здесь рассуждение, которое привело нас к этому выводу, а отсылаем

читателя к нашей работе Pouvoirs de I'horreur. Скажем только, что здесь не

подразумевается останавливаться на деталях логической операции исключения,

которая служит основанием установления этих табу.

Напротив, нужно было бы уделять внимание семантической и прагматической ценности

исключенного объекта. В таком случае заметим, что, между прочим, отделиться от

281 Читая Библию

матери, отвергнуть ее и "опорочить", затем, восприняв ее вновь в этом отрицании,

определиться по отношению к ней, "возвысить" ее, конституирует необходимое

движение библейского текста в борьбе с материнскими культами предшествовавшего

или окружавшего его язычества.

Таким образом, психоаналитик своим участием констатирует также необходимость

этого отторжения в результате пришествия субъекта как существа, наделенного

речью. Восприятие раннего детства и научение говорению показывает, что

отвержение матери делает ее необходимым образом первостепенным желанным

объектом, что выражается в слове. Но этот двусмысленный объект, фиксируемый

логически и хронологически, уступает место изолированному субъекту и является

фактически достаточно неприглядным со всем своим обаянием и отвращением на

полюсах. Давайте проникнем в то, что пока не является "подлинным" и драматичным

искажением нарциссической диады.

Более того, фобийные и психотические симптоматологии, которые проявляют

непостоянство субъективных границ (я/другой, внутри/снаружи) предполагают

агрессивное обаяние материнской личности. Во взрослом дискурсе мать появляется

также в качестве отвратительного и обожаемого объекта. Она полностью защищена

группой особых объектов, отвратительных и находящихся в анальной стадии,

мобилизованных с целью охранять границы хрупкой целостности Эго в его кризисные

моменты.

В связи с этим можно предположить, что библейский текст в книге Левит, изображая

определенные границы падения нравственности (от шкур к пище, сексу и морали),

осуществляет подлинную археологию пришествия субъекта. Здесь описывается его

поистине деликатная и мучительная шлифовка, доскональная, от рождения к

рождению, шаг за шагом, выход нарциссического синтеза в автономию, ни в коем

случае не являющуюся "подлинной" в полной мере, а всегда чем-то незаконченным,

всегда неуверенным в Другом.

Та интерпретация, которую я высказываю, проводит параллель между книгой Левит и

предэдипальной динамикой выделения субъекта. Если эта интерпретация обоснована,

то она выражает, по крайней мере частично, катарсическую Ценность библейского

текста в хрупких состояниях субъективности. Левит напоминает мне и помогает

обрести себя там, где я теряю свою "самость". Он осуждает мое неприятие,

распознает мое беспокойство, мои телесные болезни, благоприятные или неудачные

случаи моей сексуальности, компромиссы или мучительную суровость моей общинной

жизни. Он является непосредственной границей моих внезап-

282 Ю. Кристева

ных падений, потому что в нем исследовано амбивалентное желание другого, матери,

как первого другого, которое находится в основе, то есть, с другой стороны,

того, что конституирует меня как существо, наделенное речью (обособленное,

обожествленное, общающееся). Библия - это текст, который нацеливает свое слово

на мои неудачи, одновременно позволяя мне быть готовой к познанию их причин.

Можно ли допустить бессознательное познание? В любом случае оно конституирует

меня, читателя или читательницу Библии, как обитателя границ: демаркационных

линий, где разделяются и смешиваются моя солидность и хрупкость. Может быть, в

этом-то и заключается сакральная ценность библейского текста: придать смысл этим

кризисам субъективности, во время которых разбуженный желаемым объектом смысл

ускользает от меня, и мое "Я" подвергается угрозе балансирования в

индифферентности летального нарциссического синтеза.

Сакральная литература всех времен, может быть, никогда не имела случая

подразумевать за различными формами жертвоприношений убийство как условие

Смысла. В то же время она настаивала на спровоцированном головокружении, которым

синкретичное либидо оказывает давление на смысл, в отношении которого либидо

может злословить, отклонять и уничижать его. Однако библейские бесчинства имеют

определенное уникальное содержание: чтобы ты не убил, нужно изолировать тебя от

собственной матери. Смысл гарантирует желание и сохраняет в конечном итоге

желание смерти. Ты перемещаешь свою ненависть в сферу мысли, ты измысляешь

логику под видом защиты от смерти или инстинкта самосохранения. Ее самодурство

будет для тебя священным. Никогда и нигде лучше, чем в Библии, не наблюдается

этого возвышения жертвоприношения в пределах языка, этого перехода или

перемещения убийства в систему смысла. Более того, эта система, противостоящая

убийству, становится местом, которое обостряет и впитывает все наши кризисы.

Стержнем этой библейской операции является существование своеобразной концепции,

которая должна быть материнской: Земля Обетованная, при условии, что ее покинут;

желаемый объект, при условии, что от него отрекутся и его запретят; наслаждение

и убийство, неотвратимая "мерзость", осознание которой будет меня неотступно

преследовать или которая является скорее удваивающим компонентом моего сознания.

"Ибо руки ваши осквернены кровью / и персты ваши - беззаконием... "(Ис. 5 9,3).

283 Читая Библию

НЕВООБРАЗИМАЯ ЛЮБОВЬ

Любовь еврейского народа к его Богу неоднократно подчеркнута в Библии, о ней там

постоянно вопрошается, либо она выдавливается наказанием, когда является

недостаточной. Но тексты Ветхого Завета немногословны относительно любви Бога к

Израилю. Мы можем найти там только два подобных примера:

~ 2 Цар. 12/24,25: "И утешил Давид Вирсавию, жену свою, и вошел к ней и спал с

нею; и она зачала и родила сына, и нарекла ему имя: Соломон. И Господь возлюбил

его и послал пророка Нафана, и он нарек ему имя: Иедидиа (Возлюбленный Богом) по

слову Господа".

~ 3 Цар. 10/9: Царица Савская утверждает, что Яхве любит Израиль: "Да будет

благословен Господь Бог твой, Который благоволил посадить тебя на престол

Израилев! Господь, по вечной любви Своей к Израилю, поставил тебя царем, творить

суд и правду".

Христианская любовь перевернет ситуацию и будет утверждать, что Любовь снизошла

к нам с небес еще до того, как мы узнали, что значит "любить". Любовь

ветхозаветного Бога по отношению к его народу выражается иначе. Та

непосредственность, в которой он пребывает, не требует ни заслуг, ни оправданий:

любовь, сотканная из предпочтений и выбора, определяющая любимого сразу как

субъекта в подлинном смысле этого слова. Ветхозаветные библейские тексты на этом

не настаивают, они наводят на мысль о существовании, намекают на то, что любовь

эта непредставима. Можно увидеть здесь указание на этот факт, осуществленный

через Нафана, который говорит о том, что Соломон любим. Более того, имя ребенка

Иедидиа (Возлюбленный Богом) более не появляется в повествовании. Что касается

второго отрывка, то здесь речь идет о чужестранке, которая говорит о

божественной любви, выражаясь загадками...

Здесь мы касаемся центральной проблемы библейского Бога: он невыразим, невидим,

непредставим. Тот факт, что эти его качества распространяются в особенности на

его любовь, как это заметно в цитированных отрывках, является для психоаналитика

той тропинкой, которая может помочь привести к решению такого сложного вопроса,

как запрет репрезентации в Библии.

Предвосхищая всякое эдипово схватывание любви к отцу или любви отца,

психоаналитик, выслушивая рассказы пациентов, устанавливает, какие из них

рождены нарциссическими обидами или призрачным и тем не менее значительным

284 Ю. Кристева

присутствием отца. Этот архаичный мираж отцовской функции, который

вырисовывается на подступах к первичному нарциссизму, как гарантии крайней

идентичности, мог бы быть назван Воображаемым Отцом. Тогда как его реальное

существование кажется галлюцинаторным, он успешно подбирает ключ к кривой

сублиматорных артистических способностей. Этого Отца, как условие Идеального Я,

Фрейд определил как основу "первоначальной идентификации", дав ему имя "Отца

индивидуальной предыстории" (Vater der personlichen Vorzeit)7. Фрейд утверждает,

что его восприятие "прямое и непосредственное" (directe und unmittelbare). Он

уточняет, что такой отец является результатом слияния двух родителей и обоих

полов. Непосредственность этого абсолюта, приводящего к тайному и ничем не

опосредованному схватыванию маленьким ребенком Отца-Матери индивидуальной

предыстории, гарантирует его способность к идеализации. Вот что высвечивает

скандальный отблеск теологических или антитеологических стремлений в философии.

Известен, в конце концов, философский проект от Гегеля к Хайдеггеру, который

обосновывает смысл бытия, интерпретируя непосредственный характер абсолютного

присутствия, Второго пришествия Христа8. Тем не менее, однако, мы в силах

констатировать, что эта двуликая и бисексуальная прародительская фигура

основателя символизма является крайней точкой, к которой может прийти

психоанализ; в своих поисках он приближается к тому, что более уже не является

нарциссизмом. В отсутствие чего, тем не менее, символическая автономия (и

разделение субъект-объекта, которую она предполагает) является приобретенной.

Нулевой уровень символичности, этот Воображаемый Отец, который имеет много

шансов быть отцом, желанным для матери (ее отцом для нее?), находится, таким

образом, в центре очага, к которому стекаются все процессы, которые руководят

также появлением объекта (на этом пути мы нашли безобразное и навязчивую идею

разделения), но с позиции субъективности в смысле бытия для Другого.

Преждевременное развитие этих структур личности, ее опосредствованное

материнским желанием значение достигает того, что субъект испытывает его как

неподдающееся репрезентации по эту или по ту сторону означающего арсенала,

привнесенного эдиповым комплексом. Любовь библейского Бога не дает верующим

повода для сомнений. Непредставимый, эфемерный, всегда незримо присутствующий

здесь, он ускользает и подталкивает меня к выражению моего нарциссизма,

подвергает меня опасностям и даже

285 Читая Библию

страданиям и гонениям, чтобы оказаться достойной его. Не имеет ли он корней в

этом неискоренимом, архаичном и основательном доказательстве, которое существует

и покровительствует тем, кто его принимает, в доказательстве того, что

существует доэдипов отец, Vater der personlichen Vorzeit, Воображаемый Отец?

ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ПСИХОАНАЛИЗ "ЕВРЕЙСКОЙ НАУКОЙ"?

Интерпретация смысла священного текста в качестве переработки психических

конфликтов, приближающихся к психозу, предполагает, как это будет отмечено в

дальнейшем, повышенное внимание и даже определенную уязвимость психоаналитика

перед библейским текстом. Почему психоаналитический взгляд, со времен Фрейда,

непременно упирается в священное, а сказать конкретнее, именно в библейскую

сакральность?

Можно было бы утверждать, что к этому побуждает сама интерпретативная позиция. Я

слышу и интерпретирую молча или словесно речь, которая более не имеет смысла для

своего собственного субъекта, и который поэтому невостребован. С удивлением,

однако, я должна констатировать, что вплоть до наиболее драматичных расщеплений

субъективной идентичности или лингвистических связей присутствие здесь смысла

"живет" в анализируемых. Воображаемый Отец? Чей Отец?

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7