Детская психика

придающие семейному общению характер нездорового гомеостаза и деформирующие

становление самосознания. Наиболее известны две формы таких отношений:

псевдовзаимность и псевдовраждебность. В обоих случаях речь идет о семейных

плеядах, члены которых связаны между собой бесконечно повторяющимися

стереотипами эмоциональных реагирований и находятся в фиксированных

позициях в отношении друг к другу, препятствующих личностному росту и

психологическому отделению членов семьи Псевдовзаимные семьи поощряют

выражение только теплых, любящих, поддерживающих чувств, а враждебность,

гнев, раздражение и другие негативные чувства всячески скрывают и

подавляют. В псевдовраждебных семьях их члены, наоборот, выражают лишь

враждебные чувства и отвергают нежные. Некоторые авторы для первого типа

семей используют термины «псевдосолидарные»(13), или

«псевдосотрудничающие»(13). В таких семьях ригидность ролевой структуры и

высокая степень взаимозависимости, которые нарушают адаптацию семьи к

меняющимся условиям жизни, все же сохраняются даже «за счет мистификации

действительности и формирования иррациональных суждений при отсутствии

истинного взаимопонимания»(13).

Психологическая структура семьи и общий характер взаимоотношений

закрепляются в поведении ребенка и отношении к нему, создавая то, что

обозначается как психологическая роль. Психологическая роль—это

закрепленные в сознании конкретных участников общения характеристики того

или иного человека, выводимые из его поведения. Так, например, «козел

отпущения»—это психологическая роль, приписываемая человеку, который чаще

других оказывается, а точнее, избирается виновником различных недоразумений

и неудач. Психологические роли, в отличие от социальных, не являются

объективным детерминатором взаимоотношений, напротив, они являются

специфическим субъективным выражением сложившихся взаимоотношений. В

нормальной семье ребенок не имеет жестко закрепленных психологических

ролей, однако если эти взаимоотношения нарушаются, то такие роли часто

создаются. Ребенок может оказаться «камнем преткновения», т. е. предметом

постоянных конфликтов и ссор родителей по поводу его воспитания, или

«единственной радостью» семейной жизни, т. е. единственным обоснованием

сохранения семейных отношений, или «Золушкой», т. е. существом, на фоне

которого подчеркиваются достоинства другого ребенка. Психологическая роль

также определяет самоиндентичность ребенка.

Вовлеченность в реальные взаимоотношения оказывается также основой

формирования половой идентичности ребенка.

Обычно различают процесс формирования психологического пола и половую

идентификацию.

Формирование психологического пола (половая типизация) — это реальное

овладение атрибутами повеления, особенностями эмоциональных реакций,

установками, связанными с мужской или женской половой ролью. Исследования

показывают, что «ни хромосомный набор, ни внутренние органы деторождения,

ни внешние гениталии не имеют решающего значения для формирования половой

роли человека»(5а). Оказывается, что если при рождении ребенка его пол

определяется неправильно и последующее воспитание строится из предпосылки

этого неверно определенного пола, то «переделать» психологический пол, т.

е. добиться соответствия психологического и биологического пола

психологическими методами (не прибегая к хирургическому и гормональному

вмешательству) можно лишь в первые два года, после этого периода такие

попытки ведут к серьезным нарушениям в развитии ребенка(5а).

В отличие от половой принадлежности половая идентичность (половое

самосознание) —это мнение индивида о себе самом как представителе

определенного пола в сравнении с половым эталоном. Если наиболее

сензитивный период формирования половой принадлежности—это возраст до 3—4

лет, то сензитивный период формирования половой идентичности—от 6 до 10 лет

(5а).

Считается, что отцы в большей мере, чем матери, строят свое поведение в

зависимости от пола ребенка, и, следовательно, играют большую роль в

формировании половой идентичности. Матери относятся к своим сыновьям и

дочерям в равной степени заботливо, как к детям вообще, безотносительно к

их половой принадлежности, хотя и в подростковый период мужественность отца

и женственность матери, по-видимому, одинаково важны для формирования

половой идентичности у ребенка того же пола.

Особое значение имеет ошибочная родительская тактика в отношении

половых качеств своих детей. Малмквист, останавливаясь на ошибках отца в

отношении к дочери, указывает на вредность для развития половой

идентификации как поощрения мальчишеского поведения в дочерях, так и

«открыто обольстительного» поведения. Оптимальным является, если отец,

начиная с предподросткового возраста, демонстрирует к дочери уважение как к

маленькой женщине(86).

Еще один аспект формирования самосознания как результата вовлечения

ребенка в реальные взаимоотношения и деятельность взрослых относятся к

формированию системы ценностей ребенка и определению себя относительно этой

системы. Многие из этих ценностей, в частности такие, как труд, та или иная

профессия, брак, дети, закладываются в семье. В многочисленных

отечественных исследованиях хорошо продемонстрирован тот факт, что

негативные мораль и ценности родителей оказывают прямое влияние на

формирование социальных ценностей ребенка. Так, «большинство подростков,

зарегистрированных в детских комнатах милиции, выходцы из семей, в которых

пьянство и аморальные поступки, постоянные ссоры и драки—обыденное,

привычное явление. Пример родителей в таких семьях— основная причина того,

что дети становятся на путь правонарушений и преступлений», причем «нередки

случаи не только попустительства, но и прямого поощрения родителями

курения, пьянства, нарушений правопорядка и преступлений детей». Негативное

влияние на формирование системы ценностей подростка, в частности

несовершеннолетних правонарушителей, семья оказывает и в том случае, если

«нет явных криминогенных факторов, например аморального влияния со стороны

взрослых членов семьи— алкоголизма, тунеядства и. т. д.», но налицо

«потребительский стиль воспитания», «бездуховность», «мещанские,

стяжательские интересы» (цит.по:74).

Родители также являются одним из основных детерминаторов выбора

профессии и ценности той или иной профессии, они оказывают сильное влияние

на желательность детей в собственных семьях их детей и на желательное число

детей, на ценность тех или иных человеческих качеств, ценность тех или иных

жизненных целей.

Идентификация. Различные формы влияния на формирование самосознания

ребенка не могли бы быть эффективными, если бы не существовало встречного

процесса, с помощью которого ребенок сам уподоблял бы себя взрослым.

Ключевой момент этого уподобления связан с феноменом идентификации.

Самый общий смысл термина «идентификация» это уподобление в форме

переживаний и действий какого-то лица (субъекта) другому лицу (модели).

Явление идентификации, как в отечественной, так и в зарубежной литературе

изучается в разных контекстах; и в аспекте формирования личности ребенка, и

как механизм формирования установок личности, и как механизм психической

защиты, и как феномен межперсональных отношений в группе (см.34,40).

Соответственно явление идентификации относится не только к ребенку, но и к

подростку, и к взрослому. Различными могут быть и те лица, с которыми

идентифицируется субъект,— ими могут быть родители, близкие, иные «значимые

другие», например, сверстники, реальные лица и лица идеальные, например,

герои литературных произведении, не только люди, но и животные.

Идентификация может быть различной и, но полноте, т. е. по тем параметрам,

по которым усматривается и воспроизводится сходство. Идентификация,

наконец, может быть как сознательной, так и неосознаваемой.

В настоящем контексте нас интересует феномен идентификации в связи с

формированием самосознания, и с этой точки зрения он может быть

характеризован четырьмя взаимосвязанными процессами(5а).

1. Субъект верит, что он и кто-то другой («модель») обладает сходными

чертами, точнее было бы сказать, что субъект усматривает свое сходство с

«моделью» не только верит, но и воспринимает, признает, переживает

сходство, и это усматривание может быть как сознательным, так и

неосознаваемым.

Так, ребенок может усматривать свое сходство с родителями. Речь идет,

таким образом, о достаточно широком и сложном когнитивном процессе, природа

которого недостаточно изучена. В основе восприятия (усмотрения,

переживания) сходства также могут лежать разные процессы. Так, ребенок

может воспринимать свое сходство с родителями потому, что действительно

отмечает сходные физические или психические характеристики, либо потому,

что взрослые постоянно указывают и тем самым внушают ему мысль о сходстве,

либо благодаря формированию семейной идентичности, семейного «Мы», либо

благодаря тому, что он подражает действиям родителя и тем самым увеличивает

сходство.

2. Субъект переживает «викарные аффективные реакции», соотвстствующие

событиям, в которых оказывается «модель» так, как если бы эти события

происходили с самим субъектом. Так, ребенок пугается, если его родители

попадают в угрожающую ситуацию, или радуется, если его родитель

оказывается «на высоте».

3. Субъект стремится обладать чертами модели, которые воспринимаются им как

желательные, и стремится к тем целям, к которым, как он полагает, стремится

«модель». Так, мальчик хочет быть таким же сильным и высоким, как отец, он

хочет поднимать тяжелые вещи, как отец, купаться там, где глубоко и где

купается отец, водить машину, как отец, решать, что и когда делать,

руководить другими, как он.

4. Субъект усваивает и использует установки и поведение, демонстрируемые

«моделью», реально начинает вести себя, как «модель», или символически

воспроизводит соответствующее поведение. Это происходит, в частности, в

форме ролевой игры, подробно проанализированной в отечественной

литературе(84).

Идентификацией в узком смысле являются лишь два первых процесса, т. е.

когнитивное и эмоциональное уподобление другому лицу, а формирование

намерений и установок, так же как соответствующее поведение, являются

следствиями идентификации. Эти следствия, однако, сами оказываются

факторами, поддерживающими и усиливающими идентификацию. Так, чем в большей

степени в своем поведении ребенок уподобляется своему отцу, тем больше у

него оснований усматривать свое сходство с ним и тем богаче его возможности

эмоциональной идентификации.

Различия в научной ориентации приводят к тому, что часть авторов к

явлениям идентификации относит некоторые из вышеуказанных процессов.

Соответственно по-разному ставится вопрос и об условиях идентификации.

Так, для авторов бихевиоральной ориентации идентификация и имитация

(подражание) —одно и то же, таким образом, феномен идентификации сводится

лишь к его внешнему, наблюдаемому компоненту—поведенческому уподоблению.

Соответственно основным условием идентификации оказывается в таком случае

частота, с которой поведение «модели» экспонируется субъекту. В другом

исследовании, кроме частоты экспозиции, подчеркивается степень власти

«модели» в отношении ребенка (цит.по:74). Исследователи других ориентаций

подчеркивают важность эмоциональных связей между субъектом идентификации и

«моделью»(86). Так, например, показано, что мальчики, выявившие большое

сходство со своими отцами, в ответ на вопросы, касающиеся мотивов,

установок и поведения, при дописывании проективных историй, более часто

упоминали о теплых взаимоотношениях между отцами и сыновьями, а также в

своем поведении и установках выказали себя более маскулинными, чем

мальчики, различающиеся в ответах на вопросник со своими отцами.

Обосновывается также важность для идентификации воспринимаемого

сходства(5а).

Хотя и важная роль идентификации в процессе развития ребенка и его

самосознания не вызывает сомнений, все же значимость идентификации раскрыта

преимущественно с объективной стороны, а не субъективно, т. е. не со

стороны самого ребенка, его саморазвития. Между тем такая постановка

вопроса характеризовала уже представления 3. Фрейда, введшего понятие

идентификации в контексте его концепции Эдипова комплекса. Позже эти

представления были развиты последователями Фрейда, в частности А. Фрейд.

Согласно этим представлениям в возрасте от трех до шести лет ребенок

переживает конфликт, вызванный любовью к родителю противоположного пола и

ревностью, соперничеством и агрессией, но отношению к родителю того же

пола. Это порождает страх родительского возмездия, что, в свою очередь,

формирует мотив подавления Эдипова комплекса и, следовательно, уменьшения

тревоги. Последнее достигается путем идентификации с родителем того же пола

и присвоением его личностных черт, ценностей, правил поведения, которые

становятся ядром супер-эго ребенка.

Идентификация с родителем того же пола—это, в терминологии

психоаналитиков, «идентификация с агрессором», которая впоследствии

развивается как защитный механизм. Анна Фрейд приводит множество случаев

такой идентификации. Так, например, мальчик гримасничает, бессознательно

утрируя строгое выражение лица своего учителя, которого он боится.

Маленькая девочка боится пересечь большой холл, опасаясь встретить

приведение, но затем все-таки идет, представив себе, что она и есть это

приведение, при этом ее страх проходит.

Одновременно с «идентификацией с агрессором» развивается и

идентификация с «утраченным объектом любви» т. е. родителем

противоположного пола. Подавляя Эдипов комплекс, ребенок отрекается от

родителя противоположного пола, но с помощью идентификации ослабляет эту

утрату. В результате ребенок присваивает позитивные идеалы родителя

противоположного пола. С точки зрения психоанализа этот механизм

закрепляется и позже действует как механизм психической защиты в ситуации

смерти родителей или других близких или в ситуации неудачной любви.

Конечно, такая трактовка феномена идентификации связана с

пансексуализмом фрейдовского учения, от которого отказались уже его

ближайшие коллеги. Однако в той форме, которую приобрела у Фрейда проблема

идентификации, содержится и ряд важных моментов. Во-первых, идентификация

оказывается ребенку необходимой не только объективно (так как благодаря ей

запрещается асоциальное поведение и усваиваются позитивные ценности

взрослых), но и субъективно, с точки зрения внутренней «механики» развития

ребенка (она сеть сродство снятия тревожности в одном случае и средство

уменьшения негативных эмоций, связанных с утратой близких, в другом

случае). Во-вторых, условием идентификации являются реальные связи ребенка

со взрослыми, реальные взаимоотношения с ними, переживаемые им

эмоционально. В-третьих, объектом или «моделью» идентификации может быть

как лицо, по отношению, к которому переживаются позитивные чувства, так и

лицо, к которому субъект переживает негативные чувства, например, страх.

Если отбросить представления о возникновении идентификации вследствие

необходимости подавления либидозных стремлений, все же постановка вопроса о

том, зачем ребенок идентифицируется, каковы мотивы этой его психической

деятельности, представляется правомерной. Можно предполагать, что тревога и

чувство беспомощности будут возникать у ребенка по мере того, как он будет

сознавать свою телесную отделенность от матери, и по мере того, как он,

обладающий своими детскими возможностями, все больше включается в

окружающий его взрослый мир. Снижение этой тревоги возможно как за счет

внешнего фактора—теплого и заботливого отношения ухаживающих за ребенком

взрослых, так и за счет внутреннего фактора—субъективной идентификации с

ухаживающими за ребенком взрослыми (или взрослым)—с их уверенностью,

«бесстрашием», силой, компетентностью. С этой точки зрения первичной будет

идентификация не с «агрессором», т. е. потенциально карающим родителем того

же пола, а с наиболее эмоционально теплым и заботливым родителем. Такая

гипотеза была высказана в литературе (цит.по:74). Сложность проверки этой

гипотезы, однако, состоит в сложности обнаружения и исследования явления

идентификации у детей 1—2-летнего возраста.

В процессе развития ребенка и его самосознания механизмы и формы

идентификации, конечно, усложняются и трансформируются, они отщепляются от

факторов, первоначально их запустивших, могут становиться сознательными и

контролируемыми. Возникают столь сложные феномены, отражающие противоречия

в развитии самосознания, как негативная идентификация, т. е. неосознанное

уподобление себя лицу, к которому субъект испытывает негативное отношение.

Так или иначе, идентификация оказывается важнейшим процессом, лежащим в

основе всей группы феноменов субъективного уподобления и связывания,

точнее, важнейшей психической деятельностью, идущей навстречу социальным

влияниям формирующим его самосознание. Идентификация делает ребенка

способным перенимать точку зрения родителей и других людей, делает его

податливым к их внушающим воздействиям, способным внутренне подчиниться их

контролю и переносить его внутрь, способным оценивать себя, но меркам

взрослых, применять их стандарты к своей деятельности, развивать

самоидентичность и чувство «Мы», дифференцировать себя от других.

Идентификация служит одним из внутренних стимулов включения ребенка во

взаимоотношения со взрослыми и сверстниками. В свою очередь, названные

процессы укрепляют и развивают идентификационные механизмы ребенка.

Феномены самопознания и структурации феноменального «Я».Описанная выше

группа феноменов характеризовала процесс самопознания как процесс

уподобления и субъективной дифференциации, как процесс наполнения

самосознания содержанием, связывающим человека с другими людьми, с

культурой и обществом в целом, процесс, происходящий внутри реального

общения и благодаря ему, в рамках жизнедеятельности субъекта и его

специфических деятельностей.

Если рассматривать феномены самопознания и структурации феноменального

«Я» в их, так сказать, натуральной форме, т. е. объективно, так как они

существуют в эмпирической действительности, то их трудно отличить от уже

описанных феноменов—они также проявляются внутри и благодаря процессам

общения, процессам коллективной и индивидуальной деятельности. Тем не

менее, они составляют, хотя и не независимый, все же более или менее

самостоятельный предмет исследования. «Феномены уподобления» касаются того,

как происходит усвоение и присвоение того или иного содержания

представлений о себе. Феномены самопознания касаются вопроса о том, как

происходит самопознание, в том числе и того, что уже усвоено или присвоено,

превращено в «Я» субъекта и в его личность, и какие формы приобретают

результаты этого процесса в самосознании.

В современной психологической литературе есть несколько подходов к

этой проблеме. Один из них опирается на анализ тех итоговых продуктов

самопознания, которые выражаются в строении представлений о самом себе, «Я-

образе», или «Я-концепции». Этот вопрос конкретизируется прежде всего, либо

как поиск видов и классификаций образов «Я», либо как поиск «измерений» (т.

е. содержательных параметров) этого образа.

Наиболее известным различением образов «Я» является различение «Я-

реального» и «Я-идеального», которое, так или иначе, присутствует уже в

работах У. Джемса, 3. Фрейда, К. Левина, К. Роджерса и многих других, а

также предложенное У. Джемсом различение «материального Я» и «социального

Я»(29). Более дробная классификация образов предложена Розенбергом:

«настоящее Я», «динамическое Я», «фактическое Я», «вероятное Я»,

«идеализированное Я» (цит. по:37). Ш.Самюэль выделяет четыре «измерения» «Я-

концепции»: образ тела, «социальное Я», «когнитивное Я», и самооценку

(цит.по:74). Отметим, что практически любой из «образов-Я» имеет сложное,

неоднозначное по своему происхождению строение. Так, например, В. Шонфельд

определяет констелляцию психологических компонентов, детерминирующих

структуру образа тела (не путать со схемой тела в вышеуказанном смысле) на

сознательном и бессознательном уровнях следующим образом: «1) актуальное

субъективное восприятие тела, как внешности, так и способности к

функционированию; 2) интернализованные психологические факторы, являющиеся

результатом собственного эмоционального опыта индивида, так же как и

искажения концепции тела, проявляющиеся в соматических иллюзиях: 3)

социологические факторы, связанные с тем, как родители и общество реагируют

на индивида, 4) идеальный образ тела, заключающийся в установках по

отношению к телу, в свою очередь, связанных с ощущениями, восприятиями,

сравнениями и идентификациями собственного тела с телами других людей» (

цит.по:74).

Отметим, также, что очень часто виды образов или их измерения

выявляются следующим образом:

Каждое из понятий—«образ тела», «Я-реальное», «Я глазами других», «Я,

каким я, скорее всего, стану» - представляется вполне содержательным в том

смысле, что человек может ответить на вопрос о том, каким он представляет

себя в будущем, или каким он себя видит в прошлом или настоящем, или каким

его видят окружающие.

Именно таким образом измеряются свойства самосознания у детей-сирот и

в данной работе.

Идея о том, что человек познает себя так же, как других людей, нашла

свое прямое воплощение в концепции самовосприятия Д. Бэма (цит.по:74).

В основе этой концепции лежит идея о том, что человек познает самого

себя, свои внутренние состояния, эмоции, установки путем сознания своего

собственного поведения и условий, в которых оно осуществляется. В этом

смысле наблюдение собственного поведения и познание себя принципиально не

отличаются от наблюдения поведения другого человека и познания другого.

В. П. Трусов, подробно проанализировавший как теорию Д. Бэма, так и

релевантные ей экспериментальные данные, подчеркивает, что введенные Д.

Бэмом и его последователями в психологический обиход данные ставят под

сомнение однонаправленность привычной связи: установка—поведение. «Поступок

часто не просто отражает и проявляет вовне наше внутреннее состояние,—пишет

В. П. Трусов.— а выполняет иную функцию; проверка своей оценки этого

состояния» (76)

В качестве общего вывода из этого раздела отметим следующее. Структура

феноменального «Я» зависит от характера тех процессов самопознания,

результатом которых она является. В свою очередь, процессы самопознания

включены в более объемлющие процессы: в процессы общения человека с другими

людьми, в процессы деятельности субъекта. От того, как будут поняты эти

процессы и каким, следовательно, предстанет в исследовании сам субъект,

носитель самосознания, зависят и результаты анализа строения его

представлений о себе, его «Я-образов»,его отношения к самому себе.

Феномены саморегуляции. Самосознание принадлежит целостному субъекту и

служит ему для организации его собственной деятельности, его

взаимоотношений с окружающими и его общения с ними. Ниже мы кратко коснемся

тех фактов и идей, в которых раскрывается эта активная функция

самосознания, его роль в организации жизнедеятельности субъекта.

Хотя точка зрения о том, что самосознание как в его структурном, так и

процессуальном аспектах не является эпифеноменом, но выполняет важные

функции в деятельности человека, кажется самоочевидной, психологические

исследования часто начинаются с сомнения в этом тезисе. Действительно,

жизненный опыт и художественная литература дают немало примеров ситуаций,

когда человек с высоким мнением о себе оказывается ничтожеством,

представляющий себя смелым в реальной жизни оказывается трусом, а

мучающийся угрызениями совести живет гораздо более нравственно, чем тот,

кто не находит повода себя упрекнуть. Самосознание может быть ложным,

фальшивым, оно может быть и запоздалой констатацией того, что уже

проявилось в поступках человека, в его делах. Не случайно один из разделов

посвященной самосознанию монографии И. С. Кона озаглавлен «Саморегуляция

или самообман?»(38). И. С. Кон, конечно же, доказывает, что

саморегуляция—это не миф, не иллюзия. Однако уже опыты, выполненные в русле

теории самовосприятия Д. Бэма, на которую мы ссылались выше, показывают,

что человек действительно часто заключает о себе, о том, какой он есть,

какие эмоции испытывает, что для него ценно, чему он верит на основе уже

совершенных собственных поведенческих актов и ситуаций, в которых они были

совершены. Эксперименты, исходящие из теории когнитивного диссонанса Л.

Фестингера, также показывают, что человек меняет свои установки и мнение о

себе так, чтобы не противоречить собственному поведению. Отметим, однако,

что результаты этих исследований скорее свидетельствуют не о

эпифеноменальности самосознания, а о том, что этот процесс находится в

особом отношении к поступкам человека. Мы еще не раз вернемся к этому

выводу.

Концепция «объективного самосознания» Р. Виклунда и С. Дьювеля (цит.по:74)

также является попыткой доказать то, что «не нуждается в доказательстве»—

действенность самосознания. В основе их концепции лежат факты, основанные

на использовании очень простой экспериментальной парадигмы. Испытуемых

помещают в условия, при которых они могут физически видеть себя в зеркале.

Оказалось, что наличие зеркала, в котором испытуемый видит свое лицо,

делает более эффективным выполнение таких, например, экспериментальных

заданий, как переписывание фраз на иностранном языке. В эксперименте К.

Карвера было показано, что присутствие зеркала не только улучшает

выполнение какой-то работы, но и делает испытуемых более последовательными

в следовании своим моральным принципам. В этом эксперименте студентов,

предварительно разделенных на две группы по их отношению к физическому

наказанию, ставили затем в ситуацию, в которой они должны были играть роль

учителей, обучающих своих «учеников» (на самом деле подставных лиц,

находящихся в сговоре с экспериментатором) философии с помощью электрошока:

«неуспевающих» надо было наказывать электроударом. Оказалось, что наиболее

последовательными были те студенты, которые могли видеть свое изображение в

зеркале (цит. по: ). В другой исследовании молодым женщинам, также

разделенным на группы по их отношению к порнографической литературе,

предлагали затем просмотреть журналы с порнографическими изображениями и по

специальному опроснику оценить степень «отвращения» к ним. Оказалось, что

корреляция высказанных до опыта убеждений и отвращения к порнографии у тех

женщин, которые могли видеть себя в зеркале, равнялась 0,74, а у тех, кто

не видел себя в зеркале—0,20 (Gibbon F. 1978, цит, по:74). Исследования

также показали, что не только присутствие зеркала обладает подобным

эффектом, но прослушивание собственного голоса, записанного на магнитофон,

присутствие в помещении фотокамеры (цит.по:74).

Результаты этих экспериментов интерпретируются следующим образом.

Человек не часто прибегает к самосознанию, во-первых, потому, что многие

поведенческие акты регулируются автоматически, во-вторых, потому, что

человек часто бывает, неудовлетворен собственной самооценкой. Самосознание

«включается» лишь тогда, когда этого невозможно избежать, например, в

условиях рассогласования правил, стандартов и поведения, и лишь при условии

внимания к самому себе. Зеркало, введенное в экспериментальную ситуацию,

усиливает внимание к самому себе и тем самым запускает самосознание.

Самосознание в целом трактуется как культурный феномен, позволяющий

сохранять постоянство собственного поведения и испытывать чувство

ответственности за социальные ценности, усвоенные индивидом.

В рамках концепции «объективного самосознания» последнее

рассматривается как сличение совершенного поведения или поведения,

требуемого ситуацией с представлениями о себе. При этом сами эти

представления берутся не дифференциально, как «Я-образ» в целом, вобравший

в себя социальные ценности. В рамках этих представлений «Я-образ» выступает

в роли, аналогичной роли схемы тела при построении движений. В зависимости

от характера человеческой деятельности различные аспекты «Я-концепции»

выступают в качестве, регулирующего начала. Этот вопрос интересно ставится

в философско-этических исследованиях, в которых обсуждаются и

дифференцируются понятия долга, ответственности, стыда, чести достоинства,

совести(30,с.57-73).Так. О.Г. Дробницкий выделяет личностные категории

морального сознания, подчеркивая их обращенность не к любому человеку (как

это происходит, например, применительно к понятиям добра и справедливости),

но именно к определенному лицу или более широкому субъекту—классу, нации.

«Далее,—пишет О.Г.Дробницкий,—в этих категориях деятельное лицо

представлено не просто как объект оценки и потенциальный исполнитель

нравственного долженствования, но и как субъект—автор этого требования к

себе, дающий ему «внутреннее» основание, самостоятельно мотивирующий свои

действия, превращающий, скажем, дело справедливости в собственную жизненную

цель»(30,с.59-60).

В категории долга фиксируется превращение моральной нормы «в установку

и позицию субъекта— преобразующую формулу «все должны…» в убеждение «Я

должен...». При этом субъект принимает на себя обязанность конкретизировать

предоставление о долге «применительно к каждый раз особым обстоятельствам»,

сознает необходимость «самому предъявлять к себе данное требование», и

мыслит объект своей нравственной обязанности—«долг перед родиной», «долг

перед другом»(30,с.60-61), В категории ответственности дочерчиваются

границы морального долга (до каких пределов я отвечаю за содеянное или

несовершенное, происшедшее по причине моего действия или воздержания от

него... в зависимости от реальной способности данного человека осуществлять

свой долг в наличных обстоятельствах (включая внешние факторы и его

субъективную дееспособность»)(36,76). Сознание собственной ответственности

является условием переживания собственной заслуги или вины.

Категория стыда относится к оценке собственного действия индивидом,

который вобрал «в себя общественное осуждение и одобрение», который

способен «предположить, какова будет реакция других», и «представить себе,

как вообще могут быть оценены подобные действия»(30,с.63-64). Категория

чести фиксирует переход от оценки своих действий к «обобщенной оценке

своего личного облика, который затем становится для него ориентиром

(подобающей мерой и образцом) для выбора единичных поступков»(30,с.64).

Категория достоинства также фиксирует момент моральной регуляции

поведения; поддержание достоинства, которое «мыслится как всеобщее

достояние», как идеал человека данного общества, не позволяет индивиду

«совершать поступки ниже своего достоинства»(30,с.65).

Наиболее важна категория совести. Если чувство собственного достоинства

повелевает человеку стремиться жить в согласии с собой, стремиться к

внутренней удовлетворенности, то совесть с точки зрения этики иначе

регулирует человеческое поведение. «В явлениях внутреннего опыта,— пишет О.

Г. Дробницкий,—которые мы относим к совести, имеет место другое — (1)

критическое отношение к себе, не удовлетворяющееся достигнутым, ощущение

разлада с собой, противоположное тенденции к внутреннему согласию; (2)

стремление не только утвердить себя в собственных глазах, сколько отдать

себя, безусловно, служению какой-то более значимой идее или делу (скажем,

гуманности, справедливости, правде), т. е. отказ, от какого бы то ни было

собственного интереса в моральной деятельности; (3) предъявление к себе

таких «завышенных» требований, подчас невыполнимых великом в создавшейся

ситуации, которые вызывают драматическое ощущение разлада с внешней

действительностью»(30,с.67) .

Эта краткая «экспозиция» этических категорий нравственного сознания (и

самосознания) человека показывает, сколь дифференцированными могут быть

формы регуляции его деятельности. В психологии, однако, эти формы влияния

самосознания на человеческую деятельность рассматриваются нерасчлененно—и

это, по-видимому, отчасти есть негативный эффект «эмансипации» психологии

от философии, в результате которого исследователи редко обращаются к

философским аспектам проблемы. В многочисленных исследованиях, как правило,

фигурирует «низкая или высокая самооценка» или «низкое или высокое

самоуважение» безотносительно к специфической природе тех или иных

самооценочных явлений. Если когнитивный аспект «Я-образа» понимать как

восприятие любых своих свойств, качеств, достоинств, одновременно с

представлением о должных качествах, свойствах, а эмоциональный аспект «Я-

образа» как самооценку или интеграцию этих самооценок (самоуважение), то

неудивительно, что почти все в поведении человека оказывается зависимым от

этих глобальных параметров. Так, например, лонгитюдные исследования С.

Куперсмит, в которых в течение 8 лет прослеживались последствия высокой,

средней и низкой самооценок у группы мальчиков, начиная от

предподросткового возраста до вступления во взрослый период жизни,

продемонстрировали крайне широкий спектр таких последствий (68). Так,

мальчики из группы с высокой самооценкой характеризовались как активные,

экспрессивные, в делом успешные в учении и социальных отношениях, лидеры в

дискуссиях, они не отступали при несогласии с ними других, были частично

нечувствительными к критике, высокозаинтересованными в общественных делах,

мало отягощенными чувством тревоги. Они выглядели как доверяющие

собственному восприятию и реакциям и верящие, что их усилия приведут к

успеху. Они обращались к другим с ожиданием, что те будут с ними

дружелюбны. Их оптимизм покоился не на фантазиях, а на обоснованной оценке

их способностей, навыков и личностных качеств. Они не были поглощены

внутренними проблемами и гораздо реже страдали психосоматическими

расстройствами, чем их сверстники из группы с низкой самооценкой.

Очевидно, что столь широкий спектр характеристик самого разного уровня

не может в целом являться следствием высокой самооценки (самоуважения).

Часть этих характеристик может иметь общие детерминанты из числа тех,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12