Зигмунд Фрейд - Введение в психоанализ (лекции)

одного может вызвать неприятное чувство у другого, если оба не согласны

между собой.

[250]

Теперь нам будет нетрудно еще лучше понять страшные сновидения. Мы только

привлечем еще одно наблюдение и тогда решимся высказать предположение, в

защиту которого можно привести много доводов. Наблюдение состоит в том, что

страшные сновидения часто имеют содержание, совершенно свободное от

искажения, так сказать, избежавшее цензуры. Страшное сновидение часто

является неприкрытым исполнением желания, естественно, не приятного, а

отвергаемого желания. Вместо цензуры появляется страх. Если о детском

сновидении можно сказать, что оно является исполнением дозволенного

желания, об обыкновенном искаженном сновидении — что оно замаскированное

исполнение вытесненного желания, то для страшного сновидения подходит

только формула, что оно представляет собой неприкрытое исполнение

вытесненного желания. Страх является признаком того, что вытесненное

желание оказалось сильнее цензуры, что, несмотря на нее, оно все-таки

пробилось к исполнению или было готово пробиться. Мы понимаем, что то, что

для него является исполнением желания, для нас, поскольку мы находимся на

стороне цензуры сновидения, может быть только поводом для мучительных

ощущений и отпора. Появляющийся при этом в сновидении страх, если хотите,

есть страх перед силой этих обычно сдерживаемых желаний. Почему этот отпор

проявляется в форме страха, нельзя понять, изучая только сновидения;

очевидно, нужно изучать страх по другим источникам.

Все, что справедливо для неискаженных страшных сновидений, мы можем

предположить также для таких сновидений, которые претерпели частичное

искажение, и для прочих неприятных сновидений, мучительные ощущения

которых, вероятно, близки к страху. Страшное сновидение обычно ведет к

пробуждению; мы имеем обыкновение прерывать сон, прежде чем вы-

[251]

тесненное желание сновидения пробьется через цензуру к своему полному

исполнению. В этом случае результат сновидения оказывается негативным, но

его сущность от этого не меняется. Мы сравнивали сновидение с ночным

сторожем, охраняющим наш сон, чтобы ему не помешали. И ночной сторож

попадает в такое положение, когда он будит спящих, а именно тогда, когда

чувствует себя слишком слабым, чтобы устранить помеху или опасность. И все-

таки нам иногда удается продолжать спать, даже если сновидение становится

тревожным и начинает зарождаться страх. Мы говорим себе во сне: ведь это

только сон — и продолжаем спать.

Когда же случается так, что желание сновидения оказывается в состоянии

преодолеть цензуру? Условие для этого может возникнуть как со стороны

желания сновидения, так и со стороны цензуры. По непонятным причинам

желание может стать иной раз чересчур сильным: но у нас складывается

впечатление, что чаще вина за это смещение соотношения действующих сил

лежит на цензуре сновидения. Мы уже знаем, что цензура работает в каждом

отдельном случае с разной интенсивностью, к каждому элементу относится с

разной степенью строгости; здесь нам хотелось бы высказать еще одно

предположение, что она вообще весьма вариабельна и не всегда одинаково

строга к одному и тому же неприличному элементу. Если случится так, что она

на какой-то момент почувствует себя бессильной перед каким-либо желанием

сновидения, угрожающим захватить ее врасплох, то вместо искажения она

прибегает к последнему оставшемуся ей средству — отказаться от состояния

сна под влиянием нарастающего страха.

При этом нам бросается в глаза, что мы ведь вообще не знаем, почему эти

скверные, отвергнутые желания дают о себе знать именно в ночное время,

чтобы

[252]

нарушить наш сон. Ответ может дать только предположение, учитывающее

природу состояния сна. Днем на эти желания тяжело давит цензура, не дающая

им, как правило, возможности проявиться в каком-то действии. В ночное время

эта цензура, вероятно, как все другие интересы душевной жизни, сводится к

единственному желанию спать или же, по крайней мере, сильно ослабляется.

Этому ослаблению цензуры в ночное время запретные желания и обязаны тем,

что могут снова оживать. Есть нервные больные, страдающие бессонницей,

которые признавались нам, что сначала они сами хотели своей бессонницы. Они

не решались уснуть, потому что боялись своих сновидений, т. е. последствий

этого ослабления цензуры. Вы, правда, легко заметите, что эту приостановку

деятельности цензуры все же не следует оценивать как большую

неосторожность. Состояние сна лишает нас способности двигаться; наши дурные

намерения, если они и начинают шевелиться, не могут привести ни к чему

иному, как к практически безвредному сновидению, и на это успокоительное

состояние указывает в высшей степени благоразумное замечание спящего,

относящееся, правда, к ночи, но не к жизни во сне: ведь это только сон,

поэтому предоставим ему свободу действия и будем продолжать спать.

Если, в-третьих, вы вспомните о том, что мы представили видевшего сон

борющимся со своими желаниями, состоящим из двух отдельных, но каким-то

образом очень тесно связанных лиц, то признаете и другую возможность: как

благодаря исполнению желания может осуществиться то, что в высшей степени

неприятно, — а именно наказание. Здесь нам опять может помочь сказка о трех

желаниях: жареные сосиски на тарелке были прямым исполнением желания

первого лица, жены; сосиски на ее носу были ис-

[253]

полнением желания второго лица, мужа, но одновременно и наказанием за

глупое желание жены. При неврозах мы находим затем мотивацию третьего

желания, которое еще осталось в сказке. В душевной жизни человека много

таких наказуемых тенденций; они очень сильны, и их можно считать

ответственными за некоторую часть мучительных сновидений. Теперь вы, может

быть, скажете, что при этих условиях от хваленого исполнения желания

остается немногое. Но при более пристальном рассмотрении придете к

заключению, что не правы. По сравнению с более поздними указаниями на

многообразие того, чем могло бы быть сновидение, — а по мнению многих

авторов, чем оно и является на самом деле, — представление о сновидении как

исполнении желания — переживании страха — исполнении наказания —

оказывается все-таки весьма ограниченным. К этому нужно прибавить то, что

страх есть прямая противоположность желания, что противоположности в

ассоциации особенно близки друг другу, а в бессознательном, как мы узнали,

совпадают, далее то, что наказание тоже является исполнением желания, но

другого — цензурирующего лица.

Итак, я в общем не сделал никаких уступок вашему возражению против теории

исполнения желания. Но мы обязаны доказать исполнение желания в любом

искаженном сновидении и, конечно, не собираемся отказываться от этой

задачи. Вернемся к уже истолкованному сновидению о трех плохих театральных

билетах за 1 гульден 50 кр., на примере которого мы уже многому научились.

Надеюсь, вы его еще помните. Дама, муж которой сообщил ей днем, что ее

подруга Элиза, которая моложе ее на три месяца, обручилась, видит во сне,

что она сидит в театре со своим мужем. Одна сторона партера почти пуста. Ее

муж

[254]

говорит ей, что Элиза с женихом тоже хотели пойти в театр, но не смогли,

так как достали только плохие места, три за один гульден пятьдесят. Она

полагает, что в этом нет никакого несчастья. Мы догадались, что мысли

сновидения выражали досаду на раннее замужество и недовольство своим мужем.

Любопытно, как эти мрачные мысли были переработаны в исполнение желания и

где кроется его след в явном сновидении. Мы уже знаем, что элемент “слишком

рано, поспешно” устранен из сновидения цензурой. Намеком на него является

пустой партер. Загадочное “три за один гульден пятьдесят” становится теперь

более понятным с помощью символики, с которой мы за это время

познакомились. Эта тройка в действительности означает мужчину, и явный

элемент легко можно перевести: купить себе мужа за приданое (“за мое

приданое я могла бы себе купить в десять раз лучшего”). Замужество явно

замещено посещением театра.* “Слишком ранняя покупка билетов” прямо

замещает слишком раннее замужество. Но это замещение является делом

исполнения желания. Наша дама не всегда была так недовольна своим ранним

замужеством, как в тот день, когда она получила известие о помолвке своей

подруги. В свое время она гордилась им и чувствовала свое превосходство

перед подругой. Наивные девушки часто после помолвки выражают радость, что

теперь скоро пойдут в театр на все до сих пор запрещенные пьесы и все

увидят. Доля страсти к подглядыванию или любопытства, которая здесь

проявляется, была сначала определенно сексуальной страстью к подглядыванию,

направленной на половую жизнь, особенно родителей, и затем стала сильным

----------------------------------------

* О другом напрашивающемся толковании этой тройки у бездетной женщину я

не упоминаю, так как настоящий анализ не дал этого материала.

[255]

мотивом, побуждавшим девушку к раннему замужеству. Таким образом, посещение

театра становится понятным намекающим заместителем для замужества. Так что

в своей теперешней досаде на свое раннее замужество она возвращается к тому

времени, когда оно было исполнением желания, потому что удовлетворяло

страсть к подглядыванию, а под влиянием этого прежнего желания замужество

замещается посещением театра.

Мы можем сказать, что выбрали не самый удачный пример для доказательства

исполнения скрытого желания. Аналогичным образом мы должны были бы

поступить и с другими искаженными сновидениями. Я не могу этого сделать и

хочу только выразить убеждение, что это всюду удастся. Но на этом моменте

теории мне хочется еще задержаться. Опыт показал мне, что во всей теории

сновидения этот момент самый уязвимый и что многие возражения и

недоразумения связаны с ним. Кроме того, у вас, может быть, сложится

впечатление, что я уже отчасти отказался от своего утверждения, сказав, что

сновидение является выполненным желанием или его противоположностью —

осуществленным страхом или наказанием, и подумаете, что это удобный случай

для того, чтобы вынудить меня на дальнейшие уступки. Я слышал также упрек в

том, что излагаю вещи, кажущиеся мне очевидными, слишком сжато и потому

недостаточно убедительно.

Если кто-нибудь следовал за нами в толковании сновидений до этого места и

принял все, что оно нам до сих пор дало, то нередко перед вопросом об

исполнении желания он останавливается и спрашивает: допустим, что каждое

сновидение имеет смысл, и этот смысл можно вскрыть при помощи

психоаналитической техники, почему же этот смысл, вопреки всякой

очевидности, обязательно должен быть втиснут в формулу исполнения желания?

Почему смысл этого ночно-

[256]

го мышления не может быть настолько же разнообразным, как и смысл дневного

мышления, т. е. сновидение может соответствовать один раз одному

исполненному желанию, в другой раз, как вы сами говорите, его

противоположности, какому-то действительному опасению, а затем выражать и

какое-то намерение, предостережение, рассуждение за и против или упрек,

укор совести, попытку подготовиться к предстоящему действию и т. д.? Почему

же всегда одно желание или в лучшем случае еще его противоположность?

Можно было бы подумать, что разногласие в этом вопросе не так важно, если

во всем остальном с нами согласны. Достаточно того, что мы нашли смысл

сновидения и пути, чтобы его узнать; в сравнении с этим не имеет большого

значения то, что мы вынуждены ограничить этот смысл, однако это не так.

Недоразумение в этом пункте затрагивает самую суть наших представлений о

сновидении и ставит под сомнение их значение для понимания невроза. Кроме

того, та уступчивость, которая в коммерческом мире ценится как

“предупредительность”, в науке неуместна и, скорее всего, вредна.

Мой первый ответ на вопрос, почему сновидение не должно быть в указанном

смысле многозначным, гласит, как обычно в таких случаях: я не знаю, почему

так не должно быть. Я бы не имел ничего против. Пусть будет так. Лишь одна

мелочь противоречит этому более широкому и более удобному пониманию

сновидения, а именно то, что в действительности это не так. Второй мой

ответ подчеркивает, что мне самому не чуждо предположение о соответствии

сновидения многообразным формам мышления и интеллектуальных операций. Я как-

то сообщал в одной истории болезни о сновидении, являвшемся три ночи подряд

и больше не повторявшемся, и объяснил этот случай тем,

[257]

что сновидение соответствовало намерению, которому незачем было повторяться

после того, как оно было выполнено. Позднее я опубликовал пример одного

сновидения, соответствовавшего признанию. Как же я все-таки могу

утверждать, что сновидение представляет собой всегда только исполненное

желание?

Я делаю это потому, что не хочу допускать глупого недоразумения, которое

может лишить нас результатов всех наших усилий в анализе сновидений,

недоразумения, при котором сновидение путают со скрытыми его мыслями и

высказывают о нем то, что относится к этим последним и только к ним.

Абсолютно правильно, что сновидение может представлять все это и быть

заменено тем, что мы уже перечислили: намерением, предостережением,

рассуждением, приготовлением, попыткой решения какой-то задачи и т. д. Но

если вы присмотритесь, то увидите, что все это относится только к скрытым

мыслям сновидения, превратившимся в сновидение. Из толкований сновидений вы

знаете, что бессознательное мышление людей занято такими намерениями,

приготовлениями, размышлениями и т. д., из которых затем работа сновидения

делает сновидения. Если вас пока не интересует работа сновидения, но очень

интересует бессознательная работа мышления человека, то исключите работу

сновидения и скажите о сновидении правильно, что оно соответствует

предостережению, намерению и т. п. В психоаналитической деятельности это

часто встречается: по большей части стремятся только к тому, чтобы вновь

разрушить форму сновидения и вместо него восстановить общую связь скрытых

мыслей, из которых оно составлено.

Так, совершенно между прочим мы узнаем из оценки скрытых мыслей

сновидения, что все эти названные чрезвычайно сложные душевные процессы

могут

[258]

проходить бессознательно, — столь же грандиозный, сколь и ошеломляющий

результат!

Но вернемся назад. Вы будете правы, если уясните себе, что пользовались

сокращенными выражениями, и если не будете думать, что должны отнести

упомянутое разнообразие к сущности сновидения. Если вы говорите о

сновидении, то вы должны иметь в виду или явное сновидение, т. е. продукт

работы сновидения, или в лучшем случае саму работу сновидения, т. е. тот

психический процесс, который образует явное сновидение из скрытых мыслей.

Любое другое употребление слова будет путаницей в понятиях, которая может

быть только причиной недоразумения. Если в своих утверждениях вы имеете в

виду скрытые мысли, стоящие за сновидением, то скажите об этом прямо и не

облекайте проблему сновидения в неясные выражения, которыми вы пользуетесь.

Скрытые мысли — это материал, который работа сновидения преобразует в явное

сновидение. Почему же вы непременно хотите смешивать материал с работой,

которая его формообразует? Какие же у вас тогда преимущества по сравнению с

теми, кто видит только продукт и не может объяснить, откуда он происходит и

как он сделан?

Единственно существенным в сновидении является работа сновидения, которая

воздействует на материал мыслей. Мы не имеем права игнорировать ее в

теории, если и можем себе позволить пренебречь ею в определенных

практических ситуациях. Кроме того, аналитическое наблюдение показывает,

что работа сновидения никогда не ограничивается тем, чтобы перевести эти

мысли в известную вам архаическую или регрессивную форму выражения. Но она

постоянно прибавляет кое-что, не имеющее отношения к дневным скрытым

мыслям, являющееся, собственно говоря, движущей силой образования

сновидения. Это неизбежное добавление и есть бессознательное желание,

[259]

для исполнения которого преобразуется содержание сновидения. Таким образом,

сновидение может быть чем угодно — предостережением, намерением,

приготовлением и т. д., если вы будете принимать во внимание только

представленные им мысли; оно всегда будет также исполнением

бессознательного желания и только им, если вы будете рассматривать его как

результат работы сновидения. Сновидение, таким образом, никогда не будет

просто намерением, предупреждением, а всегда намерением и т. п.,

переведенным с помощью бессознательного желания в архаическую форму

выражения и преобразованным для исполнения этих желаний. Один признак —

исполнение желания — постоянен, другой может изменяться, он может, в свою

очередь, тоже быть желанием, так что дневное скрытое желание сновидение

представляет исполненным с помощью бессознательного желания.

Я все это очень хорошо понимаю, но не знаю, удалось ли мне сделать это

понятным для вас. Затрудняюсь также доказать вам это. С одной стороны, это

невозможно без тщательного анализа многих сновидений, а с другой — нельзя

убедительно изложить этот самый щекотливый и самый значительный пункт

нашего понимания сновидения, не приводя его в связь с тем, о чем будет речь

ниже. Можете ли вы вообще представить себе, что при тесной связи всех вещей

можно глубоко проникнуть в природу одной, не вмешавшись в другие, сходной с

ней природы? Так как мы еще ничего не знаем о ближайших родственниках

сновидения, о невротических симптомах, то и здесь мы вынуждены ограничиться

достигнутым. Я только хочу разъяснить вам еще один пример и привести новые

соображения.

Возьмем опять то самое сновидение о трех театральных билетах за 1 гульден

50 кр., к которому мы

[260]

неоднократно возвращались. Могу вас заверить, что сначала я взял его в

качестве примера без особых намерений. Скрытые мысли сновидения вы знаете.

Досада, что дама поспешила с замужеством, после того как узнала, что ее

подруга только теперь обручилась; пренебрежение к своему мужу, мысль, что

она могла бы иметь лучшего, если бы только подождала. Желание, создавшее

сновидение из этих мыслей, вы тоже знаете — это страсть к подглядыванию,

возможность ходить в театр, происходящая, по всей вероятности, из прежнего

любопытства узнать наконец, что же происходит, когда выходишь замуж. Это

любопытство, как известно, у детей постоянно направлено на сексуальную

жизнь родителей, так что оно инфантильно, а поскольку присутствует и

дальше, является влечением, уходящим корнями в инфантильное. Но для

пробуждения этой страсти к подглядыванию дневное известие не было поводом,

а вызвало только досаду и сожаление. Сначала это желание не относилось к

скрытым мыслям сновидения, и мы могли включить результат толкования

сновидения в анализ, не обращая на него внимания. Досада сама по себе не

способна вызвать сновидение; из мыслей “бессмысленно было так рано выходить

замуж” сновидение не могло образоваться ранее, чем они пробудили прежнее

желание узнать наконец, что происходит при замужестве. Затем это желание

образовало содержание сновидения, заменив замужество посещением театра и

придав ему форму исполнения прежнего желания: вот, я могу идти в театр и

смотреть все запрещенное, а ты не можешь; я замужем, а ты должна ждать.

Таким образом, настоящая ситуация превратилась в свою противоположность,

прежний триумф был поставлен на место нового поражения. Между прочим,

удовлетворение страсти к подглядыванию сливается с эгоистическим

удовлетворением от победы в конкуренции. Это удовлетворе-

[261]

ние определяет явное содержание сновидения, в котором она действительно

сидит в театре, а подруга не смогла попасть. К этой ситуации удовлетворения

в виде неподходящей и непонятной модификации прибавлены те элементы

содержания сновидения, за которыми еще спрятаны скрытые мысли сновидения.

При толковании сновидения не нужно обращать внимания на все, что служит

изображению исполнения желания, а восстановить мучительные скрытые мысли

сновидения.1

Одно соображение, которое я хочу привести, должно обратить ваше внимание

на вставшие теперь на первый план скрытые мысли. Прошу вас не забывать,

что, во-первых, они бессознательны 2 для видевшего сон, во-вторых,

совершенно разумны и связны, так что их вполне можно принять за понятные

реакции на повод сновидения, в-третьих, что они могут иметь значимость

любого душевного движения или интеллектуальной операции. Эти мысли я назову

теперь строже, чем до сих пор, “остатками дневных впечатлений” независимо

от того, признается в них видевший сон или нет. Теперь я разделяю остатки

дневных впечатлений и скрытые мысли сновидения, называя скрытыми мыслями в

соответствии с нашим

----------------------------------------

1 Приводимый пример может служить яркой характеристикой влияния на Фрейда

как исследователя, сложившегося в буржуазном обществе, представлений,

отражающих классовую специфику этого общества с его частнособственническими

отношениями.

2 Термин “бессознательное”, как явствует из приведенных рассуждений

Фрейда, приобретал у него различное содержание. Первоначально он обозначал

сферу влечений (побуждений, имеющих определенную, в основном сексуальную

направленность). В последующих работах Фрейд пересматривает свои взгляды на

неосознаваемые уровни психической активности.

[262]

прежним употреблением все то, что мы узнаем из толкования сновидения, в то

время как остатки дневных впечатлений — это только часть скрытых мыслей

сновидения. Далее, согласно нашему пониманию, к остаткам дневных

впечатлений что-то прибавляется, что-то относившееся также к

бессознательному, сильное, но вытесненное желание, и только оно делает

возможным образование сновидения. Влияние этого желания на остатки дневных

впечатлений вызывает другую часть скрытых мыслей сновидения, ту, которая

уже не кажется рациональной и понятной из жизни в бодрствовании.

Для отношения остатков дневных впечатлений к бессознательному желанию я

воспользовался сравнением, которое могу здесь только повторить. Во всяком

предприятии нужен капиталист, берущий на себя расходы, и предприниматель,

который имеет идею и умеет ее осуществить. В образовании сновидения роль

капиталиста всегда играет бессознательное желание; оно отдает психическую

энергию для образования сновидения; предприниматель — остаток дневных

впечатлений, который распоряжается этими расходами. Правда, капиталист сам

может иметь идею, а предприниматель капитал. Это упрощает практическую

ситуацию, но затрудняет ее теоретическое понимание. В народном хозяйстве

это одно лицо всегда будут делить на два — капиталиста и предпринимателя —

и восстановят ту основную позицию, из которой произошло наше сравнение. При

образовании сновидения тоже случаются такие же вариации, проследить которые

я предоставляю вам.

Дальше мы с вами не можем пойти, потому что вы, вероятно, уже давно

заняты вопросом, который заслуживает внимания. Вы спрашиваете,

действительно ли остатки дневных впечатлений бессознательны в том же

смысле, что и бессознательное желание, кото-

[263]

рое прибавляется, чтобы сделать их способными создать сновидение? Ваше

предположение правильно. Здесь скрывается самая суть всего дела. Они не

бессознательны в том же смысле. Желание сновидения относится к другому

бессознательному, к тому, которое мы признаем за инфантильное и наделяем

особыми механизмами. Было бы вполне уместно разделить эти два вида

бессознательного, дав им разные названия. Но с этим лучше подождать, пока

мы не познакомимся с областью неврозов. Если уж за одно бессознательное нас

упрекают в фантастичности, то что же скажут на наше признание, что нам

необходимы еще и два вида бессознательного?

Давайте здесь остановимся. Опять вы услышали только о чем-то

незаконченном; но разве не внушает надежду мысль, что эти знания приведут к

новым, которые приобретем мы сами или другие после нас? А мы сами разве не

узнали достаточно нового и поразительного?

[264]

ПЯТНАДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ

Сомнения и критика

Уважаемые дамы и господа! Мы не можем оставить область сновидения, не

упомянув о самых обычных сомнениях и колебаниях, возникающих в связи с

нашими новыми взглядами. Самые внимательные слушатели из вас сами собрали

кое-какой материал по этому поводу.

1. Возможно, у вас сложилось впечатление, что результаты нашей работы по

толкованию сновидений, несмотря на тщательность техники, допускают так

много неопределенностей, что сделать точный перевод явного сновидения на

[язык] скрытых его мыслей все-таки не удается. В защиту этого вы скажете,

что во-первых, никогда не известно, следует ли определенный элемент

понимать в его собственном смысле или символически, потому что вещи,

использованные в качестве символов, из-за этого все же не перестают быть

самими собой. Но если нет объективного основания для разрешения данной

проблемы, то в этом случае толкование зависит от произвола толкователя.

Далее, вследствие совпадения противоположностей при работе сновидения

каждый раз остается неясным, следует ли понимать какой-то определенный

элемент сновидения в положительном или отрицательном, в пря-

[265]

мом или противоположном смысле. А это новый повод для проявления произвола

толкователя. В-третьих, вследствие столь излюбленных в сновидении инверсий

толкователь волен в любом месте сновидения предпринять такую инверсию.

Наконец, вы сошлетесь на мои слова, что редко можно быть уверенным в том,

что найденное толкование единственно возможное. Всегда есть опасность

проглядеть какое-нибудь вполне допустимое перетолкование того же

сновидения. При таких обстоятельствах, заключите вы, произволу толкователя

открывается такое поле деятельности, широта которого, по-видимому,

несовместима с объективной надежностью результатов. Или же вы можете

предположить, что дело вовсе не в сновидении, но что недостатки нашего

толкования объясняются неправильностью наших взглядов и исходных

предпосылок.

Весь ваш материал, безусловно, хорош, но я полагаю, что он не оправдывает

двух ваших заключений: о том, что толкования сновидений, как мы их

проводим, предоставлены произволу, и о том, что изъяны полученных

результатов ставят под вопрос правомерность нашего метода. Если под

произволом толкователя вы будете понимать его ловкость, опыт, понятливость,

то я с вами соглашусь, от таких личных особенностей мы действительно не

можем отказаться, тем более при решении трудной задачи толкования

сновидений. Но ведь и в других областях науки не иначе. Нет средства

помешать тому, чтобы один владел какой-то определенной техникой не хуже

другого или не мог лучше ее использовать. Остальное, производящее

впечатление произвола, например, при толковании символов, устраняется тем,

что, как правило, связь мыслей сновидения между собой, связь сновидения с

жизнью видевшего сон и вся психическая ситуация, в которой сновидение

происходит, заставляют выбрать

[266]

из данных возможных толкований одно, а остальные отклонить как непригодные.

А заключение о неправильности нашей установки, основанное на некоторых

несовершенствах толкования сновидений, опровергается замечанием, что

многозначность или неопределенность сновидения является его необходимым

свойством, вполне отвечающим нашим ожиданиям.

Вспомним о нашем утверждении, что работа сновидения переводит мысли

сновидения в примитивную форму выражения, аналогичную письму при помощи

рисунков. Но все эти примитивные системы выражения столь же неопределенны и

двусмысленны, хотя у нас нет никакого сомнения в их пригодности к данному

употреблению. Вы знаете, что совпадение противоположностей при работе

сновидения аналогично так называемому “противоположному смыслу

первоначальных слов” в древнейших языках. Лингвист К. Абель (1884),

которому мы обязаны этим представлением, предупреждает нас, чтобы мы не

думали, что сообщение, сделанное при помощи таких амбивалентных слов, было

двусмысленным. Тон речи и сопровождающий ее жест должны были ясно показать,

какое из двух противоположных значений говорящий имел в виду. На письме,

где жест отсутствует, они заменялись дополнительным, не обязательным для

произношения рисунком-знаком, например, изображением бессильно

опустившегося на корточки или прямо сидящего человечка в зависимости от

того, означает ли двусмысленное ken иероглифического письма “слабый” или

“сильный”. Таким образом, несмотря на многозначность звуков и знаков,

недоразумение устранялось.

Древние системы выражения, например письменность древнейших языков, дают

нам представление о некоторых неопределенностях, которых мы не потерпели бы

в нашей современной письменности. Так, в

[267]

некоторых семитских языках на письме обозначаются только согласные слов.

Пропущенные гласные читающий должен вставлять сообразно своему знанию и по

контексту. Не совсем так, но очень похоже происходит в иероглифической

письменности, поэтому произношение египетского языка осталось нам

неизвестным. Священное письмо египтян имеет еще и другую неопределенность.

Так, например, пишущий может произвольно располагать рисунки справа налево

или слева направо. Чтобы читать, нужно соблюдать правило чтения в ту

сторону, куда обращены силуэты фигур, птиц и т. п. Но пишущий мог

располагать рисунки и по вертикали, а при надписях на небольших объектах он

позволял себе изменить последовательность знаков по эстетическим

соображениям и для заполнения пространства. Но более всего в

иероглифическом письме затрудняет отсутствие разделения слов. Рисунки

расположены в строке на одинаковом расстоянии друг от друга, и в общем

нельзя узнать, относится ли знак к предыдущему слову или является началом

нового. В персидской клинописи, напротив, косой клин служит разделителем

слов.

Безусловно древние, но употребляемые и сегодня 400 миллионами язык и

письменность — китайские. Не думайте, что я их знаю; я только осведомился о

них, надеясь найти аналогии с неопределенностями сновидения. И мое ожидание

меня не обмануло. Китайский язык полон таких неопределенностей, что они

могут внушить нам ужас. Как известно, он состоит из какого-то числа

слоговых звуков, которые произносятся отдельно или в сочетании из двух.

Один из основных диалектов содержит около 400 таких звуков. Так как словарь

этого диалекта насчитывает примерно 4000 слов, получается, что каждый звук

в среднем имеет десять различных значений, некоторые из них

[268]

меньше, но другие зато еще больше. Далее имеется целый ряд средств, чтобы

избежать многозначности, так как только по контексту нельзя догадаться,

какое из десяти значений слогового звука говорящий предлагает слушателю.

Среди них — соединение двух звуков в одно составное слово и использование

четырех различных “тонов”, в сопровождении которых эти слоги произносятся.

Для нашего сравнения интересно еще то обстоятельство, что в этом языке

почти нет грамматики. Ни об одном из односложных слов нельзя сказать,

существительное ли это, глагол, прилагательное, и нет никаких изменений

слов, по которым можно было бы узнать род, число, окончание, время или

наклонение. Таким образом, язык состоит, так сказать, только из сырого

материала, подобно тому, как наш язык мыслей разлагается благодаря работе

сновидения, устраняющей выражение отношений, на его сырой материал. В

китайском языке во всех таких неопределенных случаях решение

предоставляется слушателю, который руководствуется при этом общим смыслом.

Я записал себе пример одной китайской поговорки, которая в дословном

переводе гласит: “Мало что видеть, много что удивительно”.

Ее нетрудно понять. Она может означать: чем меньше кто-то видел, тем

больше он находит удивительного или много есть чему подивиться для того,

кто мало видел. Различие между этими только грамматически разными

переводами, разумеется, не принимается во внимание. Несмотря на эти

неопределенности, китайский язык, как нас уверяют, является прекрасным

средством выражения мыслей. Таким образом, неопределенность необязательно

должна вести к многозначности.

Однако мы должны признаться, что в системе выражения сновидений все

гораздо менее благоприятно, чем во всех этих древних языках и

письменностях. Потому

[269]

что последние в основе своей все-таки предназначены для сообщения, т. е.

рассчитаны на то, чтобы быть понятыми какими угодно путями и с

использованием любых вспомогательных средств. Но именно эта черта у

сновидения отсутствует. Сновидение никому ничего не хочет говорить, оно не

является средством сообщения, наоборот, оно рассчитано на то, чтобы

остаться непонятым. Поэтому мы не должны были бы удивляться и смущаться,

если оказалось, что какое-то число многозначностей и неопределенностей

сновидения не поддается разъяснению. Несомненным результатом нашего

сравнения останется только то убеждение, что такие неопределенности, из-за

которых хотели поставить под сомнение основательность наших толкований

сновидений, являются постоянными характерными чертами всех примитивных

систем выражения.

Только опыт и практика могут установить, насколько глубоким может быть в

действительности понимание сновидения. Я полагаю, что очень глубоким, и

сравнение результатов, которые получают правильно обученные аналитики,

подтверждает мою точку зрения. Широкая публика дилетантов, даже научных,

находит удовлетворение в том, что перед лицом трудностей и неуверенности в

научной работе хвастает высокомерным скептицизмом. Я думаю, что они не

правы. Может быть, не всем вам известно, что подобная ситуация имела место

в истории расшифровки ассиро-вавилонских надписей. Было время, когда

общественное мнение заходило так далеко, что считало расшифровщиков

клинописи фантазерами, а исследование объявлено “шарлатанством”. Но в

1857г. Королевское азиатское общество произвело решающую проверку. Оно

предложило четырем самым видным исследователям клинописи — Роулинсону,

Хинксу, Тальботу и Опперту — выслать ему в запечатанном конверте

независимые переводы вновь найденных над-

[270]

писей и после сравнения четырех переводов смогло объявить, что их сходство

достаточно велико, что оно оправдывает доверие к уже достигнутому и дает

уверенность в дальнейших успехах. Насмешки ученых-неспециалистов затем

постепенно прекратились, а уверенность при чтении клинописных документов с

тех пор чрезвычайно возросла.

2. Второй ряд сомнений тесно связан с впечатлением, от которого, может

быть, не вполне свободны и вы, что часть вариантов толкования сновидений,

которые мы вынуждены предложить, кажутся натянутыми, искусственными,

притянутыми за волосы, т. е. насильственными или даже смешными и похожими

на неудачную остроту. Такие заявления настолько часты, что я возьму наугад

последнее, известное мне. Итак, слушайте: недавно в свободной Швейцарии

один директор семинарии был лишен своего места из-за того, что занимался

психоанализом. Он выразил протест, и одна бернская газета опубликовала

характеристику школьных властей о нем. Из этого документа я привожу

несколько предложений, относящихся к психоанализу: “далее поражает

претенциозность и искусственность во многих примерах, которые имеются в

приведенной книге д-ра Пфистера из Цюриха. Поражает, собственно, то, что

директор семинарии без критики принимает все эти утверждения и

псевдодоказательства”. Эти фразы выдаются за решение “беспристрастного

судьи”. Я думаю, что “искусственно” скорее это беспристрастие. Примем эти

заявления с мыслью, что даже при беспристрастном суждении не мешает

подумать и быть немного знакомым с делом.

Действительно, приятно видеть, как быстро и безошибочно кто-то может

разобраться в таком запутанном вопросе глубинной психологии, исходя из

своих первых впечатлений. Толкования кажутся ему на-

[271]

думанными и навязанными, они ему не нравятся, значит, они неправильны,

никуда не годятся; и ему даже случайно не приходит в голову мысль о другой

возможности, о том, что эти толкования имеют веские основания, в связи с

чем возникает уже следующий вопрос, каковы же эти веские основания.

Обсуждаемый факт, в сущности, имеет отношение к результатам смещения,

которое вам известно как самое сильное средство цензуры сновидения. С

помощью смещения цензура сновидения создает заместителей, которые мы

назвали намеками. Но это намеки, которые сами по себе не так-то легко

узнаются, обратный путь от них к собственному содержанию нелегко найти, и

они связаны с этим последним самыми странными, практически не

встречающимися внешними ассоциациями. Но во всех этих случаях речь идет о

вещах, которые должны быть скрытыми, должны оставаться в тайне; ведь к

этому стремится цензура сновидения. Нельзя же ожидать, что спрятанное

найдется в месте, где ему обычно и полагается находиться. Действующие

сегодня пограничные комиссии в этом отношении хитрее, чем швейцарские

школьные власти. В поисках документов и записей они не довольствуются

просмотром портфелей и карманов, но считаются с возможностью, что шпионы и

перебежчики могут носить такие запрещенные вещи в самых потайных местах

своей одежды, где им, безусловно, не место, например, между двойными

подошвами сапог. Если скрытые вещи найдены там, то их, во всяком случае, не

только энергично искали, но также и нашли.

Если мы признаем возможность самых отдаленных, самых странных, кажущихся

то смешными, то остроумными связей между каким-то скрытым элементом

сновидения и его явным заместителем, то опи-

[272]

раемся при этом на богатый опыт примеров, разъяснение которых мы, как

правило, получили не сами. Часто просто невозможно давать такие толкования

самому, ни один разумный человек не мог бы догадаться об имеющейся связи.

Перевод дает нам видевший сон либо сразу благодаря непосредственно

пришедшей ему в голову мысли — он ведь может это сделать, потому что у него

и возник этот заместитель, — либо он предоставляет нам столько материала,

что толкование уже не требует особого остроумия, а напрашивается само

собой. Если же видевший сон не помогает нам этими двумя способами, то

соответствующий явный элемент так и остается навсегда непонятным для нас.

Позвольте рассказать вам еще один такой пример, который мне недавно

встретился. Одна из моих пациенток во время лечения потеряла отца. С тех

пор она использует любой повод, чтобы воскресить его во сне. В одном из ее

сновидений отец появляется в определенной, не имеющей особого значения

связи и говорит: теперь четверть двенадцатого, половина двенадцатого, три

четверти двенадцатого. При толковании этой странности ей пришла в голову

только та мысль, что отец бывал доволен, когда взрослые дети аккуратно

являлись к общему столу. Это, конечно, было связано с элементом сновидения,

но не позволяло сделать никакого заключения о его происхождении. Было

подозрение, обусловленное тогдашней ситуацией лечения, что в этом

сновидении принимало участие тщательно подавляемое критическое

сопротивление любимому и почитаемому отцу. О последующем ходе возникающих у

нее мыслей, как будто бы совсем отдалившихся от сновидения, видевшая сон

рассказывает, что вчера в ее присутствии много говорилось о психологии, и

один родственник высказал замечание: во всех нас продолжает жить

первобытный чело-

[273]

век (Urmensch). Теперь нам все понятно. Это дало ей прекрасный повод еще

раз воскресить умершего отца. В сновидений она сделала его, таким образом,

человеком, живущим по часам (Uhrmensch), заставив его объявлять четверти

часа пополудни.

В этом примере вы не можете не заметить сходства с остротой, и

действительно достаточно часто случается так, что остроту видевшего сон

принимают за остроумие толкователя. Есть и другие примеры, когда совсем не

легко решить, имеешь ли дело с остротой или со сновидением. Но вы помните,

что именно такое сомнение появилось у нас при анализе некоторых оговорок.

Один мужчина рассказывает, что ему снилось, будто его дядя поцеловал его,

когда они сидели в его авто (мобиле) (Auto). Он сразу же прибавляет

толкование. Это значит аутоэротизм (Autoerotismus) (термин из теории

либидо, означающий удовлетворение без постороннего объекта). Не позволил ли

себе этот человек с нами шутку и не выдал ли понравившуюся ему остроту за

сновидение? Я думаю, что нет; он действительно увидел такой сон. Но откуда

берется это поразительное сходство? В свое время этот вопрос увел меня

немного в сторону от моего пути, поставив перед необходимостью исследовать

само остроумие. При этом обнаружилось, что для возникновения остроты

предсознательный ход мыслей подвергается бессознательной обработке, после

которой он появляется в виде остроты. Под влиянием бессознательного эти

мысли подвергаются воздействию господствующих там механизмов сгущения и

смещения, т. е. тех же процессов, которые, как мы обнаружили, участвуют в

работе сновидения, и в этой общности следует искать источник сходства

остроумия и сновидения там, где оно имеет место. Но непреднамеренное

“остроумие сновидения” не доставляет нам никакого удовольствия. Почему, вы

[274]

можете узнать, углубившись в изучение остроумия. “Остроумие сновидения”

кажется нам неудачным остроумием, оно не вызывает смеха, оставляет нас

равнодушными.

При этом мы идем по стопам античного толкования сновидений, оставившего

нам наряду со многим бесполезным некоторые хорошие примеры толкования

сновидений. Сейчас я расскажу вам исторически важное сновидение Александра

Македонского, о котором сообщают с некоторыми изменениями Плутарх и

Артемидор из Далдиса. Когда царь был занят осадой отчаянно защищавшегося

города Тира (322 г. до Р. X.), он увидел как-то во сне танцующего сатира.

Толкователь сновидений Аристандр, находившийся при войске, истолковал это

сновидение, разложив слово сатир на sa Tiros [твой Тир] и поэтому обещал

Александру победу над городом. Под влиянием толкования Александр продолжил

осаду и в конце концов взял Тир. Толкование, которое выглядит достаточно

искусственным, было несомненно правильным.

3. Могу себе представить, какое особое впечатление произведет на вас

сообщение, что против нашего понимания сновидения возражали и те лица,

которые сами как психоаналитики долгое время занимались толкованием

сновидений. Было бы слишком необыкновенным, если бы такой повод к новым

заблуждениям остался неиспользованным, так что из-за путаницы понятий и

неоправданных обобщений возникли бы утверждения, которые по неправильности

ненамного уступали пониманию сновидений в медицине. Одно из них вы уже

знаете. Оно заявляет, что сновидение пытается приспособиться к настоящему и

решить задачи будущего, т. е. преследует “проспективную тенденцию” (Maeder,

1912). Мы уже указали, что это утверждение основано на подмене сновидения

его скрытыми мыслями, т. е. на игнорировании работы сновидения.

[275]

В качестве характеристики бессознательной умственной деятельности, к

которой принадлежат скрытые мысли сновидения, это утверждение, с одной

стороны, не ново, с другой, оно не является исчерпывающим, потому что

бессознательная умственная деятельность наряду с подготовкой будущего

направлена на многое другое. Еще более грубая ошибка заключена в

утверждении, что за каждым сновидением стоит “клаузула* смерти”

(Todesklausel) (Stekel, 1911, 34). Я не знаю, что означает эта формула, но

предполагаю, что за ней скрывается подмена сновидения всей личностью

видевшего сон.

Неоправданное обобщение немногих хороших примеров содержится в положении,

что каждое сновидение допускает два толкования: одно, показанное нами, так

называемое психоаналитическое, другое — так называемое аналогическое,

которое отказывается от влечений и направлено на изображение высших

душевных процессов (Silberer, 1914). Такие сновидения имеются, но вы

напрасно будете пытаться распространить эту точку зрения хотя бы на

большинство сновидений. После всего, что вы слышали, вам покажется

совершенно непонятным и утверждение, что все сновидения следует толковать

бисексуально, как слияние потоков, которые следует называть мужским и

женским (Адлер, 1910). Конечно, есть и такие отдельные сновидения, и

позднее вы узнаете, что они имеют то же строение, что и определенные

истерические симптомы. Я упоминаю обо всех этих открытиях новых общих черт

сновидения, чтобы предостеречь вас от них или, по крайней мере, чтобы не

оставить у вас сомнения по поводу того, что я об этом думаю.

----------------------------------------

* Юридический термин, означающий оговариваемое условие (в договоре). —

Прим. ред. перевода.

[276]

4. Однажды объективная значимость изучения сновидений была поставлена под

вопрос из-за наблюдения, что пациенты, лечащиеся анализом, приспосабливают

содержание своих сновидений к любимым теориям своих врачей; одним снятся

преимущественно сексуальные влечения, другим — стремление к власти, третьим

— даже новое рождение (Штекель). Ценность этого наблюдения понижается, если

принять во внимание то, что люди видели сны уже до психоаналитического

лечения, которое могло бы влиять на их сновидения, и что теперешние

пациенты также имели обыкновение видеть сны и до лечения. Фактическая

сторона этого открытия скоро признается само собой разумеющейся и не

имеющей никакого значения для теории сновидения. Остатки дневных

впечатлений, побуждающие к образованию сновидения, имеют своим источником

устойчивые жизненные интересы при бодрствовании. Если беседы врача и данные

им указания приобрели для анализируемого большое значение, то они входят в

круг остатков дневных впечатлений, могут стать психическими побудителями

сновидения, как другие эмоционально окрашенные неудовлетворенные интересы

дня, и действовать подобно соматическим раздражителям, оказывающим

воздействие на спящего во время сна. Подобно этим другим побудителям

сновидения вызванные врачом мысли могут возникнуть в явном сновидении или

обнаружиться в скрытом. Мы уже знаем, что сновидения можно вызвать

экспериментально или, правильнее сказать, ввести в сновидение часть его

материала. Таким образом, благодаря этому влиянию на своего пациента

аналитик играет роль экспериментатора, который, как Моурли Вольд, придает

членам испытуемого определенные положения.

Часто можно внушить спящему, о чем должно быть его сновидение, но никогда

нельзя повлиять на то,

[277]

что он увидит во сне. Механизм работы сновидения и его бессознательное

желание не поддаются никакому чужому воздействию. При оценке сновидений,

вызванных соматическими раздражителями, вы уже узнали, что своеобразие и

самостоятельность жизни во сне проявляется в реакции, которой сновидение

отвечает на влиявшие на него соматические или психические раздражители.

Итак, в основе обсуждавшегося здесь утверждения, которое поставило под

сомнение объективность изучения сновидений, опять лежит подмена сновидения

его материалом.

Вот и все, уважаемые дамы и господа, что я хотел вам сказать о проблемах

сновидения. Вы догадываетесь, что многое я упустил, и знаете сами, что

почти по всем вопросам я высказался неполно. Но причиной этого является

взаимосвязь феноменов сновидения и невротических явлений. Мы изучали

сновидение как введение в теорию неврозов, и это, конечно, правильнее, чем

если бы мы поступили наоборот. Но как сновидение подготавливает понимание

неврозов, так, с другой стороны, правильную оценку сновидения можно

приобрести только после знакомства с невротическими явлениями.

Не знаю, как думаете вы, но я должен вас заверить, что не жалею о том,

что посвятил проблемам сновидения так много предоставленного нам времени и

так долго занимал ваше внимание. Ни на каком другом объекте нельзя так

быстро убедиться в правильности утверждений, на которых зиждется

психоанализ. Нужна напряженная работа в течение нескольких месяцев и даже

лет, чтобы показать, что симптомы какого-то случая невротического

заболевания имеют свой смысл, служат какому-то намерению и обусловлены

обстоятельствами жизни больного. Напротив, в течение нескольких часов

удается, может быть, доказать то же самое относительно сначала за-

[278]

путанного сновидения и подтвердить этим все положения психоанализа — о

бессознательности душевных процессов, об особых механизмах, которым они

подчиняются, и движущих силах, которые в них проявляются. А если мы

сопоставим полную аналогию в построении сновидения и невротического

симптома с быстротой превращения спящего человека в бодрствующего и

разумного, то у нас появится уверенность, что и невроз основан только на

измененном взаимодействии сил душевной жизни.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13