Зигмунд Фрейд - Введение в психоанализ (лекции)

представлений о зависимости этого феномена от особых таинственных сил,

недоступных научному опыту и рациональному анализу. Вопрос об отношении

психоанализа к оккультизму (в связи с вопросом о сновидениях) Фрейд

детально рассматривает в “Продолжении лекции”.

[107]

ние “снов наяву”, не имея двух общих для всех сновидений черт. Уже их

название противоречит отношению к состоянию сна, а что касается второй

общей черты, то в них ничего не переживается, не галлюцинируется, а что-то

представляется: сознаешь, что фантазируешь, не видишь, но думаешь. Эти сны

наяву появляются в возрасте, предшествующем половой зрелости, часто уже в

позднем детстве, сохраняются в годы зрелости, затем от них либо

отказываются, либо они остаются до престарелого возраста. Содержание этих

фантазий обусловлено вполне ясной мотивацией. Это сцены и происшествия, в

которых находят свое удовлетворение эгоистические, честолюбивые и

властолюбивые потребности или эротические желания личности. У молодых

мужчин обычно преобладают честолюбивые фантазии, у женщин, честолюбие

которых ограничивается любовными успехами, — эротические. Но довольно часто

и у мужчин обнаруживается эротическая подкладка; все геройские поступки и

успехи должны способствовать восхищению и благосклонности женщин.1 Впрочем,

сны наяву очень разнообразны, и их судьба различна. Каждый из них через

короткое время или обрывается и заменяется новым, или они сохраняются,

сплетаются в длинные истории и

----------------------------------------

1 Обращаясь к процессам воображения в их различных формах, Фрейд

игнорирует или, во всяком случае, не придает значения вопросу о соотношении

между этими психическими процессами и воспроизводимыми в них (хотя и в

трансформированном виде) связями реальных, независимых от сознания личности

и его неосознаваемых установок объектов реального мира. В содержании и

смысле продуктов деятельности фантазии он акцентирует лишь одну сторону —

удовлетворение потребности или эротических желаний индивида. Это неизбежно

ведет к односторонней и потому неадекватной интерпретации личностного

смысла представлений воображения.

[108]

приспосабливаются к изменяющимся жизненным обстоятельствам. Они идут, так

сказать, в ногу со временем и получают “печать времени” под влиянием новой

ситуации. Они являются сырым материалом для поэтического творчества, потому

что из снов наяву поэт создает путем преобразований, переделок и исключений

ситуации, которые он использует в своих новеллах, романах, пьесах.1 Но

героем снов наяву всегда является сама фантазирующая личность или

непосредственно, или в какой-либо очевидной идентификации с другим лицом.

Может быть, сны наяву носят это название из-за такого же отношения к

действительности, подчеркивая, что их содержание так же мало реально, как и

содержание сновидений. Но может быть, эта общность названий обусловлена еще

неизвестным нам психическим характером сновидения, тем, который мы ищем.

Возможно также, что мы вообще не правы, когда придаем определенное значение

общности названий. Но это выяснится лишь позднее.

----------------------------------------

1 Подробное обсуждение Фрейдом фантазий и их отношения к творческому

процессу художника содержится в его ранних работах “Поэт и фантазирование”

(1908), “Истерические фантазии и их отношение к бисексуальности” (1908).

См. также 23-ю лекцию. Утверждение об эротической подкладке “снов наяву”,

ведущих к продуктам художественного творчества, выражает общую

методологически неверную установку Фрейда на выведение поэтических

созданий, имеющих объективную культурную ценность, из инстинктивных

побуждений личности.

[109]

ШЕСТАЯ ЛЕКЦИЯ

Предположения и техника толкования

Уважаемые дамы и господа! Итак, нам нужен новый подход, определенный

метод, чтобы сдвинуться с места в изучении сновидения. Сделаю одно простое

предложение: давайте будем придерживаться в дальнейшем предположения, что

сновидение является не соматическим, а психическим феноменом. Что это

означает, вы знаете, но что дает нам право на это предположение? Ничего, но

ничто не мешает нам его сделать. Вопрос ставится так: если сновидение

является соматическим феноменом, то нам нет до него дела; оно интересует

нас только при условии, что является психическим феноменом. Таким образом,

мы будем работать при условии, что это действительно так, чтобы посмотреть,

что из этого следует. Результаты нашей работы покажут, останемся ли мы при

этом предположении и сможем ли считать его, в свою очередь, определенным

результатом. Чего мы, собственно, хотим достичь, для чего работаем? Мы

хотим того, к чему вообще стремятся в науке, т. е. понимания феноменов,

установления связей между ними и, в конечном счете, там, где это возможно,

усиления нашей власти над ними.

Итак, мы продолжаем работу, предполагая, что сновидение есть психический

феномен. В этом случае

[110]

оно является продуктом и проявлением видевшего сон, который, однако, нам

ничего не говорит, который мы не понимаем. Но что вы будете делать в

случае, если я скажу вам что-то непонятное? Спросите меня, не так ли?

Почему нам не сделать то же самое, не расспросить видевшего сон, что

означает его сновидение?

Вспомните, мы уже были однажды в данной ситуации. Это было при

исследовании ошибочных действий, в случае оговорки. Некто сказал: Da sind

Dinge zum Vorschwein gekommen, и по этому поводу его спросили — нет, к

счастью, не мы, а другие, совершенно непричастные к психоанализу люди, —

эти другие спросили, что он хотел сказать данными непонятными словами.

Спрошенный тотчас же ответил, что он имел намерение сказать: das waren

Schweinereien (это были свинства), но подавил это намерение для другого,

выраженного более мягко. Уже тогда я вам заявил, что этот расспрос является

прообразом любого психоаналитического исследования, и теперь вы понимаете,

что техника психоанализа заключается в том, чтобы получить решение загадок,

насколько это возможно, от самого обследуемого. Таким образом, видевший сон

сам должен нам сказать, что значит его сновидение.

Но, как известно, при сновидении все не так просто. При ошибочных

действиях это удавалось в целом ряде случаев, но были и случаи, когда

спрашиваемый ничего не хотел говорить и даже возмущенно отклонял

предложенный нами вариант ответа. При сновидении же случаев первого рода

вообще нет; видевший сон всегда отвечает, что он ничего не знает. Отрицать

наше толкование он не может, потому что мы ему ничего не можем предложить.

Может быть, нам все же отказаться от своей попытки? Ни он, ни мы ничего не

знаем, а кто-то третий уж наверняка ничего не может знать, так что у нас,

пожалуй, нет никакой

[111]

надежды что-либо узнать. Тогда, если хотите, оставьте эту попытку. Если

нет, можете следовать за мной. Я скажу вам, что весьма возможно и даже

очень вероятно, что видевший сон все-таки знает, что означает его

сновидение, он только не знает о своем знании и полагает поэтому, что не

знает этого.

Вы можете мне заметить, что я опять ввожу новое предположение, уже второе

в этом коротком изложении, и тем самым в значительной степени ставлю под

сомнение достоверность своего метода. Итак, первое предположение

заключается в том, что сновидение есть психический феномен, второе — в том,

что в душе человека существует что-то, о чем он знает, не зная, что он о

нем знает, и т. д. Стоит только принять во внимание внутреннюю

неправдоподобность каждого из этих двух предположений, чтобы вообще

утратить всякий интерес к вытекающим из них выводам.

Но, уважаемые дамы и господа, я пригласил вас сюда не для того, чтобы

подурачить или что-то скрывать. Я, правда, заявил об “элементарном курсе

лекций по введению в психоанализ”, но я не намерен был излагать вам

материал in usum delphini,* изображая все сглаженным, тщательно скрывая от

вас все трудности, заполняя все пробелы, затушевывая сомнения, чтобы вы с

легким сердцем могли подумать, что научились чему-то новому. Нет, именно

потому, что вы начинающие, я хотел показать вам нашу науку как она есть, с

ее шероховатостями и трудностями, претензиями и сомнениями. Я знаю, что ни

в одной науке не может быть иначе, особенно вначале. Я знаю также, что при

преподавании сначала стараются скрыть от учащихся эти трудности и

несовершенства.

----------------------------------------

* In usum delphini — “для дофина” (надпись, сделанная на издании

классиков, которое по приказу Людовика XIV было составлено для его сына). —

Прим. нем. изд.

[112]

Но к психоанализу это не подходит. Я действительно сделал два

предположения, одно в пределах другого, и кому все это кажется слишком

трудным и неопределенным, кто привык к большей достоверности и изяществу

выводов, тому не следует идти с нами дальше. Я только думаю, что ему вообще

следовало бы оставить психологические проблемы, потому что, боюсь, точных и

достоверных путей, которыми он готов идти, здесь он, скорее всего, не

найдет. Да и совершенно излишне, чтобы наука, которая может что-то

предложить, беспокоилась о том, чтобы ее услышали, и вербовала бы себе

сторонников. Ее результаты должны говорить за нее сами, а сама она может

подождать, пока они привлекут внимание.

Но тех из вас, кто хочет продолжать занятия, я должен предупредить, что

оба мои предположения не равноценны. Первое предположение, что сновидение

является психическим феноменом, мы хотим доказать результатами нашей

работы; второе уже доказано в другой области науки, и я только беру на себя

смелость приложить его к решению наших проблем.

Так где же, в какой области науки было доказано, что есть такое знание, о

котором человеку ничего не известно (как это имеет место, по нашему

предположению, у видевшего сон)? Это был бы замечательный, поразительный

факт, меняющий наше представление о душевной жизни, который нет надобности

скрывать. Между прочим, это факт, который сам отрицает то, что утверждает,

и все-таки является чем-то действительным, contradictio in adjecto.* Так он

и не скрывается. И не его вина, если о нем ничего не знают или недостаточно

в него вдумываются. Точно так же не наша вина, что обо всех этих

психологических проблемах судят люди, которые далеки от всех наблюде-

----------------------------------------

* Противоречие в определении (лат.). — Прим. пер.

[113]

ний и опытов, имеющих в данном вопросе решающее значение.

Доказательство было дано в области гипнотических явлений. Когда я в 1889

г. наблюдал чрезвычайно убедительные демонстрации Льебо и Бернгейма в

Нанси, я был свидетелем и следующего эксперимента. Когда человека привели в

сомнамбулическое состояние, заставили в этом состоянии галлюцинаторно

пережить всевозможные ситуации, а затем разбудили, то сначала ему казалось,

что он ничего не знает о происходившем во время гипнотического сна.

Бернгейм потребовал рассказать, что с ним происходило во время гипноза.

Человек утверждал, что ничего не может вспомнить. Но Бергейм настаивал,

требовал, уверял его, что он знает, должен вспомнить, и вот человек

заколебался, начал собираться с мыслями, вспомнил сначала смутно одно из

внушенных ему переживаний, затем другое, воспоминание становилось все

отчетливей, все полнее и наконец было восстановлено без пробелов. Но так

как он все это знал, как затем и оказалось, хотя никто посторонний не мог

ему ничего сообщить, то напрашивается вывод, что он знал об этих

переживаниях ранее. Только они были ему недоступны, он не знал, что они у

него есть, он полагал, что ничего о них не знает. Итак, это совершенно та

же самая ситуация, в которой, как мы предполагаем, находится видевший сон.

Надеюсь, вас поразит этот факт и вы спросите меня: почему же вы не

сослались на это доказательство уже раньше, рассматривая ошибочные

действия, когда мы пришли к заключению, что приписывали оговорившемуся

человеку намерения, о которых он не знал и которые отрицал? Если кто-нибудь

думает, что ничего не знает о переживаниях, воспоминания о которых у него

все-таки есть, то тем более вероятно, что он ничего не знает и о других

внутренних душевных про-

[114]

цессах. Этот довод, конечно, произвел бы впечатление и помог бы нам понять

ошибочные действия. Разумеется, я мог бы сослаться на него и тогда, но я

приберег его для другого случая, где он был более необходим. Ошибочные

действия частично разъяснились сами собой; с другой стороны, они напомнили

нам, что вследствие общей связи явлений все-таки следует предположить

существование таких душевных процессов, о которых ничего не известно.

Изучая сновидения, мы вынуждены пользоваться сведениями из других областей,

и, кроме того, я учитываю тот факт, что здесь вы скорее согласитесь на

привлечение сведений из области гипноза. Состояние, в котором совершаются

ошибочные действия, должно быть, кажется вам нормальным, оно не похоже на

гипнотическое. Напротив, между гипнотическим состоянием и сном, при котором

возникают сновидения, имеется значительное сходство. Ведь гипнозом

называется искусственный сон; мы говорим лицу, которое гипнотизируем:

спите, и внушения, которые мы ему делаем, можно сравнить со сновидениями во

время естественного сна. Психические ситуации в обоих случаях действительно

аналогичны. При естественном сне мы гасим интерес к внешнему миру, при

гипнотическом — опять-таки ко всему миру, за исключением лица, которое нас

гипнотизирует, с которым мы остаемся в связи. Впрочем, так называемый сон

кормилицы, при котором она имеет связь с ребенком и только им может быть

разбужена, является нормальной аналогией гипнотического сна. Перенесение

особенностей гипноза на естественный сон не кажется поэтому таким уж

смелым. Предположение, что видевший сон также знает о своем сновидении,

которое ему только недоступно, так что он и сам этому не верит, не совсем

беспочвенно. Кстати, заметим себе, что здесь перед нами открывается третий

путь к изучению сновидений: от нарушающих сон раздражений, от

[115]

снов наяву, а теперь еще от сновидении, внушенных в гипнотическом

состоянии.

А теперь, когда наша уверенность в себе возросла, вернемся к нашей

проблеме. Итак, очень вероятно, что видевший сон знает о своем сновидении,

и задача состоит в том, чтобы дать ему возможность обнаружить это знание и

сообщить его нам. Мы не требуем, чтобы он сразу сказал о смысле своего

сновидения, но он может открыть происхождение сновидения, круг мыслей и

интересов, которые его определили. Вспомните случай ошибочного действия,

когда у кого-то спросили, откуда произошла оговорка “Vorschwein”, и первое,

что пришло ему в голову, дало нам разъяснение. Наша техника исследования

сновидений очень проста, весьма похожа на только что упомянутый прием. Мы

вновь спросим видевшего сон, откуда у него это сновидение, и первое его

высказывание будем считать объяснением. Мы не будем обращать внимание на

то, думает ли он, что что-то знает, или не думает, и в обоих случаях

поступим одинаково.

Эта техника, конечно, очень проста, но, боюсь, она вызовет у вас самый

резкий отпор. Вы скажете: новое предположение, третье! И самое невероятное

из всех! Если я спрошу у видевшего сон, что ему приходит в голову по поводу

сновидения, то первое же, что ему придет в голову, и должно дать желаемое

объяснение? Но ему вообще может ничего не прийти или придет бог знает что.

Мы не понимаем, на что тут можно рассчитывать. Вот уж, действительно, что

значит проявить слишком много доверия там, где уместнее было бы побольше

критики. К тому же сновидение состоит ведь не из одного неправильного

слова, а из многих элементов. Какой же мысли, случайно пришедшей в голову,

нужно придерживаться?

Вы правы во всем, что касается второстепенного. Сновидение отличается от

оговорки также и большим

[116]

количеством элементов. С этим условием технике необходимо считаться. Но я

предлагаю вам разбить сновидение на элементы и исследовать каждый элемент в

отдельности, и тогда вновь возникнет аналогия с оговоркой. Вы правы и в

том, что по отношению к отдельным элементам спрашиваемый может ответить,

что ему ничего не приходит в голову. Есть случаи, в которых мы

удовлетворимся этим ответом, и позднее вы узнаете, каковы они.

Примечательно, что это такие случаи, о которых мы сами можем составить

определенное суждение. Но в общем, если видевший сон будет утверждать, что

ему ничего не приходит в голову, мы возразим ему, будем настаивать на

своем, уверять его, что хоть что-то должно ему прийти в голову, и окажемся

правы. Какая-нибудь мысль придет ему в голову, нам безразлично какая.

Особенно легко ему будет дать сведения, которые можно назвать

историческими. Он скажет: вот это случилось вчера (как в обоих известных

нам “трезвых” сновидениях), или: это напоминает что-то недавно случившееся;

таким образом, мы замечаем, что связи сновидений с впечатлениями последних

дней встречаются намного чаще, чем мы сначала предполагали. Исходя из

сновидения, видевший сон припомнит наконец более отдаленные, возможно, даже

совсем далекие события.

Но в главном вы не правы. Если вы считаете слишком произвольным

предположение о том, что первая же мысль видевшего сон как раз и даст

искомое или должна привести к нему, если вы думаете, что эта первая

пришедшая в голову мысль может быть, скорее всего, совершенно случайной и

не связанной с искомым, что я просто лишь верю в то, что можно ожидать от

нее другого, то вы глубоко заблуждаетесь. Я уже позволил себе однажды

предупредить вас, что в вас коренится вера в психическую свободу и

произвольность, но она совершенно ненаучна и должна уступить

[117]

требованию необходимого детерминизма и в душевной жизни. Я прошу вас

считаться с фактом, что спрошенному придет в голову именно это и ничто

другое. Но я не хочу противопоставлять одну веру другой. Можно доказать,

что пришедшая в голову спрошенному мысль не произвольна, а вполне

определенна и связана с искомым нами.1 Да, я недавно узнал, не придавая,

впрочем, этому большого значения, что и экспериментальная психология

располагает такими доказательствами.

В связи с важностью обсуждаемого предмета прошу вашего особого внимания.

Если я прошу кого-то сказать, что ему пришло в голову по поводу

определенного элемента сновидения, то я требую от него, чтобы он отдался

свободной ассоциации, придерживаясь исходного представления. Это требует

особой установки внимания, которая совершенно иная, чем установка при

размышлении, и исключает последнее. Некоторым легко дается такая установка,

другие обнаруживают при таком опыте почти полную неспособность. Существует

и более высокая степень свободы ассоциации, когда опускается также и это

исходное представление и определяется только вид и род возникающей мысли,

например, определяется свободно возникающее имя собственное или число. Эта

возника-

----------------------------------------

1 Неизменно подчеркивая, что он является сторонником строжайшего

детерминизма применительно к течению психических процессов, Фрейд имел в

виду причинную обусловленность этих процессов психическими же силами или

факторами. Советская психология отвергает подобное понимание детерминизма.

Она рассматривает факты сознательной и бессознательной психической жизни в

их обусловленности физиологическими и социальными факторами, не отрицая

вместе с тем активность психического и, стало быть, его особую (несводимую

к физиологическим и социальным механизмам) роль в регуляции поведения.

[118]

ющая мысль может быть еще произвольнее, еще более непредвиденной, чем

возникающая при использовании нашей техники. Но можно доказать, что она

каждый раз строго детерминируется важными внутренними установками,

неизвестными нам в момент их действия и так же мало известными, как

нарушающие тенденции при ошибочных действиях и тенденции, провоцирующие

случайные действия.

Я и многие другие после меня неоднократно проводили такие исследования с

именами и числами, самопроизвольно возникающими в мыслях; некоторые из них

были также опубликованы. При этом поступают следующим образом: к пришедшему

в голову имени вызывают ряд ассоциаций, которые уже не совсем свободны, а

связаны, как и мысли по поводу элементов сновидения, и это продолжают до

тех пор, пока связь не исчерпается. Но затем выяснялись и мотивировка, и

значение свободно возникающего имени. Результаты опытов все время

повторяются, сообщение о них часто требует изложения большого фактического

материала и необходимых подробных разъяснений. Возможно, самыми

доказательными являются ассоциации свободно возникающих чисел; они

протекают так быстро и направляются к скрытой цели с такой уверенностью,

что просто ошеломляют. Я хочу привести вам только один пример с таким

анализом имени, так как его, к счастью, можно изложить кратко.

Во время лечения одного молодого человека я заговариваю с ним на эту тему

и упоминаю положение о том, что, несмотря на кажущуюся произвольность, не

может прийти в голову имя, которое не оказалось бы обусловленным ближайшими

отношениями, особенностями испытуемого и его настоящим положением. Так как

он сомневается в этом, я предлагаю ему, не откладывая, самому провести

такой опыт. Я знаю, что у него особенно много разного рода отношений с жен-

[119]

щинами и девушками, и полагаю поэтому, что у него будет особенно большой

выбор, если ему предложить назвать первое попавшееся женское имя. Он

соглашается. Но к моему или, вернее, к его удивлению, на меня не катится

лавина женских имен, а, помолчав, он признается, что ему пришло на ум всего

лишь одно имя: Альбина. Странно, что же вы связываете с этим именем?

Сколько Альбин вы знаете? Поразительно, но он не знает ни одной Альбины, и

больше ему ничего не приходит в голову по поводу этого имени. Итак, можно

было предположить, что анализ не удался; но нет, он был уже закончен, и не

потребовалось никаких других мыслей. У молодого человека был необычно

светлый цвет волос, во время бесед при лечении я часто в шутку называл его

Альбина, мы как раз занимались выяснением доли женского начала в его

конституции. Таким образом, он сам был этой Альбиной, самой интересной для

него в это время женщиной.

То же самое относится к непосредственно всплывающим мелодиям, которые

определенным образом обусловлены кругом мыслей человека, занимающих его,

хотя он этого и не замечает. Легко показать, что отношение к мелодии

связано с ее текстом или происхождением; но следует быть осторожным, это

утверждение не распространяется на действительно музыкальных людей,

относительно которых у меня просто нет данных. У таких людей ее появление

может объясняться музыкальным содержанием мелодии. Но чаще встречается,

конечно, первый случай. Так, я знаю одного молодого человека, которого

долгое время преследовала прелестная песня Париса из Прекрасной Елены

[Оффенбаха], пока анализ не обратил его внимания на конкуренцию “Иды” и

“Елены”, занимавшую его в то время.

Итак, если совершенно свободно возникающие мысли обусловлены таким

образом и подчинены оп-

[120]

ределенной связи, то тем более мы можем заключить, что мысли с единственной

связью, с исходным представлением, могут быть не менее обусловленными.

Исследование действительно показывает, что, кроме предполагаемой нами связи

с исходным представлением, следует признать их вторую зависимость от

богатых аффектами мыслей и интересов, комплексов, воздействие которых в

настоящий момент неизвестно, т. е. бессознательно.

Свободно возникающие мысли с такой связью были предметом очень

поучительных экспериментальных исследований, сыгравших в истории

психоанализа достойную внимания роль.1 Школа Вундта предложила так

называемый ассоциативный эксперимент, при котором

----------------------------------------

1 Изучение ассоциаций являлось одной из первых тем психологии,

приобретавшей облик экспериментальной науки. Испытуемый в этих опытах

должен был отреагировать на предъявляемое ему слово-раздражитель первым

пришедшим в голову другим словом, т. е. непосредственной вербальной

реакцией. Связь между словом-раздражителем и словом-реакцией трактовалась с

позиций ассоциативной концепции, предполагавшей, что эта связь

детерминирована частотой предшествующих сочетаний этих слов, их смежностью

и т. п. Дальнейшее изучение вербальных реакций на предъявляемый стимул

выявило, что в ряде случаев наблюдается их необычность, задержка

(торможение) реакции и т. п. Это дало основание предположить, что привычный

поток ассоциаций нарушается под влиянием аффективной значимости того слова,

на которое испытуемому было предложено отреагировать. Сам испытуемый не мог

разъяснить, почему его реакция оказалась столь непривычной, странной.

Первоначально факт влияния неосознаваемых аффектов на ассоциативное течение

представлений был выявлен швейцарским психиатром Юнгом, сблизившимся с

Фрейдом в первый период деятельности, но затем разошедшимся с ним. Данные

Юнга стимулировали разработку понятия о комплексе — особом психическом

образовании, в котором значимые для личности идеи бессознательно и прочно

сливаются с аффектами. Понятие комплекса заняло в системе представлений

Фрейда прочное место. Кроме индивидуальных комплексов он выделил

общекультурные, которые выступают в качестве детерминанты психической

деятельности всех людей, принадлежащих к данной культуре.

[121]

испытуемому предлагалось как можно быстрее ответить любой реакцией на слово-

раздражитель. Затем изучались интервал между раздражением и реакцией,

характер ответной реакции, ошибки при повторении того же эксперимента и

подобное. Цюрихская школа под руководством Блейлера и Юнга дала объяснение

происходящим при ассоциативном эксперименте реакциям, предложив испытуемому

разъяснять полученные реакции дополнительными ассоциациями, если они сами

по себе привлекали внимание своей необычностью. Затем оказалось, что эти

необычные реакции самым тесным образом связаны с комплексами испытуемого.

Тем самым Блейлер и Юнг перебросили мост от экспериментальной психологии к

психоанализу.

На основании этих данных вы можете сказать: “Теперь мы признаем, что

свободно возникающие мысли детерминированы, не произвольны, как мы

полагали. То же самое мы допускаем и по отношению к мыслям, возникающим по

поводу элементов сновидения. Но ведь это не то, что нам нужно. Ведь вы

утверждаете, что мысли, пришедшие по поводу элемента сновидения,

детерминированы какой-то неизвестной психической основой именно этого

элемента. А нам это не кажется очевидным. Мы уже предполагаем, что мысль по

поводу элемента сновидения предопределена комплексами видевшего сон, но

какая нам от этого польза? Это приведет нас не к пониманию сновидения, но

только к знанию этих так называемых комплексов, как это было в

ассоциативном эксперименте. Но что у них общего со сновидением?”

[122]

Вы правы, но упускаете один момент. Кстати, именно тот, из-за которого я

не избрал ассоциативный эксперимент исходной точкой этого изложения. В этом

эксперименте одна детерминанта реакции, а именно слово-раздражитель,

выбирается нами произвольно. Реакция является посредником между этим словом-

раздражителем и затронутым им комплексом испытуемого. При сновидении слово-

раздражитель заменяется чем-то, что само исходит из душевной жизни

видевшего сон, из неизвестных ему источников, т. е. из того, что само легко

могло бы стать “производным от комплекса”. Поэтому напрашивается

предположение, что и связанные с элементами сновидения дальнейшие мысли

будут определены не другим комплексом, а именно комплексом самого элемента

и приведут также к его раскрытию.

Позвольте мне на другом примере показать, что дело обстоит именно так,

как мы предполагаем в нашем случае. Забывание имен собственных является,

собственно говоря, прекрасным примером для анализа сновидения; только здесь

в одном лице сливается то, что при толковании сновидения распределяется

между двумя. Если я временно забыл имя, то у меня есть уверенность, что я

это имя знаю; та уверенность, которую мы можем внушить видевшему сон только

обходным путем при помощи эксперимента Бернгейма. Но забытое, хотя и

знакомое имя мне недоступно. Все усилия вспомнить его ни к чему не

приводят, это я знаю по опыту. Но вместо забытого имени я могу придумать

одно или несколько замещающих имен. И если такое имя-заместитель (Ersatz)

придет мне в голову спонтанно, только тогда ситуация будет похожа на анализ

сновидения. Элемент сновидения ведь тоже не то, что нужно, только

заместитель того другого, нужного, чего я не знаю и что нужно найти при

помощи анализа снови-

[123]

дения. Различие опять-таки только в том, что при забывании имен я не

признаю заместитель собственным [содержанием] (Eigentliche), а для элемента

сновидения нам трудно стать на эту точку зрения. Но и при забывании имен

есть путь от заместителя к собственному бессознательному [содержанию], к

забытому имени. Если я направлю свое внимание на имена-заместители и буду

следить за приходящими мне в голову мыслями по их поводу, то рано или

поздно я найду забытое имя и при этом обнаружится, что имена-заместители,

как и пришедшие мне в голову, были связаны с забытым, были детерминированы

им.

Я хочу привести вам пример анализа такого рода: однажды я заметил, что

забыл название маленькой страны на Ривьере, главный город которой Монте-

Карло. Это было досадно, но так. Я вспоминаю все, что знаю об этой стране,

думаю о князе Альберте из дома Лузиньян, о его браках, о его любви к

исследованию морских глубин и обо всем, что мне удается вспомнить, но

ничего не помогает. Поэтому я прекращаю размышление и стараюсь заменить

забытое название. Другие названия быстро всплывают. Само Монте-Карло, затем

Пьемонт, Албания, Монтевидео, Колико. Сначала в этом ряду мне бросается в

глаза Албания, она быстро сменяется Монтенегро, возможно, как

противоположность белого и черного. Затем я замечаю, что в этих четырех

названиях-заместителях содержится слог мон; вдруг я вспоминаю забытое

название и громко произношу: Монако. Заместители действительно исходили из

забытого, первые четыре из первого слога, последнее воспроизводит

последовательность слогов и весь конечный слог. Между прочим, я могу

восстановить, почему я на время забыл название. Монако имеет отношение к

Мюнхену, это его итальянское название; название этого города и оказало

тормозящее влияние.

[124]

Пример, конечно, хорош, но слишком прост. В других случаях к первым

замещающим названиям следовало бы прибавить более длинный ряд возникающих

мыслей, тогда аналогия с анализом сновидения была бы яснее. У меня и в этом

есть опыт. Когда однажды незнакомец пригласил меня выпить итальянского

вина, в ресторане оказалось, что он забыл название вина, которое хотел

заказать, только потому, что о нем остались лучшие воспоминания. Из

большого числа замещающих названий, которые пришли ему в голову вместо

забытого, я сделал вывод, что название забыто из-за какой-то Гедвиги, и

действительно, он не только подтвердил, что пробовал его в обществе одной

Гедвиги, но и вспомнил благодаря этому его название. К этому времени он был

счастливо женат, а та Гедвига относилась к более раннему времени, о котором

он неохотно вспоминал.

То, что оказалось возможным при забывании имен, должно удасться и при

толковании сновидений; идя от заместителя через связывающие ассоциации,

можно сделать доступным скрытое собственное [содержание]. По примеру

забывания имен мы можем сказать об ассоциациях с элементом сновидения, что

они детерминированы как самим элементом сновидения, так и собственным

бессознательным [содержанием]. Тем самым мы привели некоторые

доказательства правомерности нашей техники.

[125]

СЕДЬМАЯ ЛЕКЦИЯ

Явное содержание сновидения и скрытые его мысли

Уважаемые дамы и господа! Вы видите, что мы не без пользы изучали

ошибочные действия. Благодаря этим усилиям мы — исходя из известных вам

предположений — усвоили два момента: понимание элемента сновидения и

технику толкования сновидения. Понимание элемента сновидения заключается в

том, что он не является собственным [содержанием], а заместителем чего-то

другого, не известного видевшему сон, подобно намерению ошибочного

действия, заместителем чего-то, о чем видевший сон знает, но это знание ему

недоступно. Надеемся, что это же понимание можно распространить и на все

сновидение, состоящее из таких элементов. Наша техника состоит в том, чтобы

благодаря свободным ассоциациям вызвать к этим элементам другие замещающие

представления, из которых можно узнать скрытое.

Теперь я предлагаю вам внести изменения в терминологию, которые должны

упростить наше изложение. Вместо “скрытое, недоступное, не собственное*

[содер-

----------------------------------------

* По смыслу должно быть “собственное”. Прим. ред. перевода.

[126]

жание]” мы, выражаясь точнее, скажем “недоступное сознанию видевшего сон,

или бессознательное” (unbewuЯt). Под этим мы подразумеваем (как это было и

в отношении к забытому слову или нарушающей тенденции ошибочного действия)

не что иное, как бессознательное в данный момент. В противоположность этому

мы, конечно, можем назвать сами элементы сновидения и вновь полученные

благодаря ассоциациям замещающие представления сознательными. С этим

названием не связана какая-то новая теоретическая конструкция. Употребление

слова “бессознательное”, как легко понятного и подходящего, не может

вызвать возражений.

Если мы распространим наше понимание отдельного элемента на все

сновидение, то получится, что сновидение как целое является искаженным

заместителем чего-то другого, бессознательного, и задача толкования

сновидения — найти это бессознательное. Отсюда сразу выводятся три важных

правила, которых мы должны придерживаться во время работы над толкованием

сновидения: 1) не нужно обращать внимания на то, что являет собой

сновидение, будь оно понятным или абсурдным, ясным или спутанным, так как

оно все равно ни в коем случае не является искомым бессознательным

(естественное ограничение этого правила напрашивается само собой); 2)

работу ограничивать тем, что к каждому элементу вызывать замещающие

представления, не задумываясь о них, не проверяя, содержат ли они что-то

подходящее, не обращать внимания, насколько они отклоняются от элемента

сновидения;

3) нужно выждать, пока скрытое искомое бессознательное возникнет само,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13