Зигмунд Фрейд - Введение в психоанализ (лекции)

нарушает его выполнение. Существует большое количество действий, чисто

автоматических и требующих минимального внимания, которые выполняются при

этом абсолютно уверенно. На прогулке часто не думаешь, куда идешь, однако

не сбиваешься с пути и приходишь, куда хотел. Во всяком случае, обычно

бывает так. Хороший пианист не думает о том, какие клави-

[26]

ши ему нажимать. Он, конечно, может ошибиться, но если бы автоматическая

игра способствовала увеличению числа ошибок, то именно виртуозы, игра

которых совершенно автоматизирована благодаря упражнениям, ошибались бы

чаще всех. Мы видим как раз обратное: многие действия совершаются особенно

уверенно, если на них не обращать внимания, а ошибочное действие возникает

именно тогда, когда правильности его выполнения придается особое значение и

отвлечение внимания никак не предполагается. Можно отнести это на счет

“волнения”, но непонятно, почему оно не усиливает внимания к тому, что так

хочется выполнить. Когда в важной речи или в разговоре из-за оговорки

высказываешь противоположное тому, что хотел сказать, вряд ли это можно

объяснить психофизиологической теорией или теорией внимания1.

В ошибочных действиях есть также много незначительных побочных явлений,

которые не поняты и не объяснены до сих пор существующими теориями.

Например, когда на время забудется слово, то чувствуешь досаду, хочешь во

что бы то ни стало вспомнить его и никак не можешь отделаться от этого

желания. Почему же рассердившемуся не удается, как он ни старается,

направить внимание на слово, которое, как он утверждает, “вертится на

языке”, но это

----------------------------------------

1 Проблема автоматизации действий выступила в психологии в связи с

изучением навыков, т. е. системы движений, реализуемых без прямой

сознательно-волевой регуляции. Положение о том, что многие психические

функции осуществляются точнее, когда на них не направлено внимание,

является в психологии общепринятым. Примеры того, как внимание мешает

автоматическому процессу, который играет определенную роль в понимании

острот, содержатся в книге Фрейда “Остроумие и его отношение к

бессознательному” (1905).

[27]

слово тут же вспоминается, если его скажет кто-то другой? Или бывают

случаи, когда ошибочные действия множатся, переплетаются друг с другом,

заменяют друг друга. В первый раз забываешь о свидании, другой раз с

твёрдым намерением не забыть о нем оказывается, что перепутал час. Хочешь

окольным путем вспомнить забытое слово, в результате забываешь второе,

которое должно было помочь вспомнить первое. Стараешься припомнить теперь

второе, ускользает третье и т. д. То же самое происходит и с опечатками,

которые следует понимать как ошибочные действия наборщика. Говорят, такая

устойчивая опечатка пробралась как-то в одну социал-демократическую газету.

В сообщении об одном известном торжестве можно было прочесть: “Среди

присутствующих был его величество корнпринц”. На следующий день появилось

опровержение: “Конечно, следует читать кнорпринц”. В таких случаях любят

говорить о нечистой силе, злом духе наборного ящика и тому подобных вещах,

выходящих за рамки психофизиологической теории опечатки.

Я не знаю, известно ли вам, что оговорку можно спровоцировать, так

сказать, вызвать внушением. По этому поводу рассказывают анекдот: как-то

новичку поручили важную роль на сцене; в Орлеанской деве он должен был

доложить королю, что коннетабль отсылает свой меч (der Connetable schickt

sein Schwert zurьck). Игравший главную роль подшутил над робким новичком и

во время репетиции несколько раз подсказал ему вместо нужных слов:

комфортабль отсылает свою лошадь (der Komfortabel schickt sein Pferd

zurьck) и добился своего. На представлении несчастный дебютант оговорился,

хотя его предупреждали об этом, а может быть, именно потому так и

случилось.

Все эти маленькие особенности ошибочных действий нельзя объяснить только

теорией отвлечения

[28]

внимания. Но это еще не значит, что эта теория неправильна. Ей, пожалуй,

чего-то не хватает, какого-то дополнительного утверждения для того, чтобы

она полностью нас удовлетворяла. Но некоторые ошибочные действия можно

рассмотреть также и с другой стороны.

Начнем с оговорки, она больше всего подходит нам из ошибочных действий.

Хотя с таким же успехом мы могли бы выбрать описку или очитку. Сразу же

следует сказать, что до сих пор мы спрашивали только о том, когда, при

каких условиях происходит оговорка, и только на этот вопрос мы и получали

ответ. Но можно также заинтересоваться другим и попытаться узнать: почему

человек оговорился именно так, а не иначе; следует обратить внимание на то,

что происходит при оговорке. Вы понимаете, что пока мы не ответим на этот

вопрос, пока мы не объясним результат оговорки с психологической точки

зрения, это явление останется случайностью, хотя физиологическое объяснение

ему и можно будет найти. Если мне случится оговориться, я могу это сделать

в бесконечно многих вариантах, вместо нужного слова можно сказать тысячу

других, нужное слово может получить бесчисленное множество искажений.

Существует ли что-то, что заставляет меня из всех возможных оговорок

сделать именно такую, или это случайность, произвол и тогда, может быть, на

этот вопрос нельзя ответить ничего разумного?

Два автора, Мерингер и Майер (один — филолог, другой — психиатр),

попытались в 1895 г. именно с этой стороны подойти к вопросу об оговорках.

Они собрали много примеров и просто описали их. Это, конечно, еще не дает

никакого объяснения оговоркам, но позволяет найти путь к нему. Авторы

различают следующие искажения, возникающие из-за оговорок:

[29]

перемещения (Vertauschungen), предвосхищения (Vorklдnge), отзвуки

(Nachklдnge), смешения, или контаминации (Vermengungen, oder

Kontaminationen), и замещения, или субституции (Ersetzungen, oder

Substitutionen). Я приведу вам примеры, предложенные авторами для этих

основных групп. Случай перемещения: Die Milo von Venus вместо die Venus von

Milo [перемещение в последовательности слов — Милое из Венеры вместо Венеры

из Милоса]: предвосхищение: Es war mir auf der Schivest. auf der Brust so

schwer [Мне было на душе (доел.: в груди) так тяжело, но вначале вместо

слова “Brust” — грудь — была сделана оговорка “Schwest”, в которой

отразилось предвосхищаемое слово “schwer” — тяжело]. Примером отзвука может

служить неудачный тост: Ich fordere Sie auf, auf das Wohl unseres Chefs

aufzustoЯen [Предлагаю Вам выпить (досл.: чокнуться) за здоровье нашего

шефа; но вместо anstoЯen — чокнуться — сказано: auf stoЯen — отрыгнуть].

Эти три вида оговорок довольно редки. Чаще встречаются оговорки из-за

стяжения или смешения, например, когда молодой человек заговаривает с

дамой: Wenn Sie gestatten mein Frдulein, mцchte ich Sie gerne begleit-digen

[Если Вы разрешите, барышня, я Вас провожу; но в слово “begleiten” —

проводить — вставлены еще три буквы “dig”]. В слове begleit-digen кроется,

кроме слова begleiten [проводить], очевидно, еще слово beleidigen

[оскорбить]. (Молодой человек, видимо, не имел большого успеха у дамы.) На

замещение авторы приводят пример: Ich gebe die Prдparate in den Briefkasten

anstatt Brutkasten [Я ставлю препараты в почтовый ящик вместо термостата].

Объяснение, которое оба автора пытаются вывести из своего собрания

примеров, совершенно недостаточно. Они считают, что звуки и слоги в слове

имеют

[30]

различную значимость и иннервация более значимого элемента влияет на

иннервацию менее значимого. При этом авторы ссылаются на редкие случаи

предвосхищения и отзвука; в случаях же оговорок другого типа эти звуковые

предпочтения, если они вообще существуют, не играют никакой роли. Чаще

всего при оговорке употребляют похожее по звучанию слово, этим сходством и

объясняют оговорку. Например, в своей вступительной речи профессор

заявляет: Ich bin nicht geneigt (geeignet), die Verdienste meines sehr

geschдtzten Vorgдngers zu wьrdigen [Я не склонен (вместо неспособен)

оценить заслуги своего уважаемого предшественника]. Или другой профессор:

Beim weiblichen Genitale hat man trotz vieler Versuchungen. Pardon:

Versuche. [В женских гениталиях, несмотря на много искушений, простите,

попыток.].

Но самой обычной и в то же время самой поразительной оговоркой является

та, когда произносится как раз противоположное тому, что собирался сказать.

При этом соотношение звуков и влияние сходства, конечно, не имеют значения,

а замену можно объяснить тем, что противоположности имеют понятийное

родство и в психологической ассоциации особенно сближаются. Можно привести

исторические примеры такого рода: президент нашей палаты депутатов открыл

как-то заседание следующими словами: “Господа, я признаю число

присутствующих достаточным и объявляю заседание закрытым”. Так же

предательски, как соотношение противоположностей, могут подвести другие

привычные ассоциации, которые иногда возникают совсем некстати. Так,

например, рассказывают, что на торжественном бракосочетании детей Г.

Гельмгольца и знаменитого изобретателя и крупного промышленника В. Сименса

известный физиолог Дюбуа-Реймон произнес приветственную

[31]

речь.1 Он закончил свой вполне блестящий тост словами: “Итак, да

здравствует новая фирма Сименс и Галске”. Это было, естественно, название

старой фирмы. Сочетание этих двух имен так же обычно для жителя Берлина,

как “Ридель и Бойтель” для жителя Вены.

Таким образом, мы должны к соотношению звуков и сходству слов прибавить

влияние словесных ассоциаций. Но и этого еще недостаточно. В целом ряде

случаев оговорку едва ли можно объяснить без учета того, что было сказано в

предшествующем предложении или же что предполагалось сказать. Итак, можно

считать, что это опять случай отзвука, как по Мерингеру, но только более

отдаленно связанный по смыслу. Должен признаться, что после всех этих

объяснений может сложиться впечатление, что мы теперь еще более далеки от

понимания оговорок, чем когда-либо!

Но надеюсь, что не ошибусь, высказав предположение, что во время

проведенного исследования у всех у нас возникло иное впечатление от

примеров оговорок, которое стоило бы проанализировать. Мы исследовали

условия, при которых оговорки вообще возникают, определили, что влияет на

особенности искажений при оговорках, но совсем не рассмотрели эффекта

оговорки самого по себе, безотносительно к ее возникновению. Если мы

решимся на это, то необходима

----------------------------------------

1 Гельмгольц Г. (1821-1894) — выдающийся немецкий естествоиспытатель.

Обосновал закон сохранения и превращения энергии. Один из создателей

современной психофизиологии.

Дюбуа-Реймон Д. (1818-1896) — немецкий физиолог. Автор классических работ

по электрофизиологии.

Гельмгольц и Дюбуа-Реймон являлись лидерами немецкой физико-химической

школы в физиологии, идеи которой оказали большое влияние на молодого

Фрейда.

[32]

известная смелость, чтобы сказать: да, в некоторых случаях оговорка имеет

смысл (Sinn). Что значит “имеет смысл”? Это значит, что оговорку, возможно,

следует считать полноценным психическим актом, имеющим свою цель,

определенную форму выражения и значение. До сих пор мы все время говорили

об ошибочных действиях, а теперь оказывается, что иногда ошибочное действие

является совершенно правильным, только оно возникло вместо другого

ожидаемого или предполагаемого действия.

Этот действительный смысл ошибочного действия в отдельных случаях

совершенно очевиден и несомненен. Если председатель палаты депутатов в

первых же своих словах закрывает заседание вместо того, чтобы его открыть,

то, зная обстоятельства, в которых произошла оговорка, мы склонны считать

это ошибочное действие не лишенным смысла. Он не ожидает от заседания

ничего хорошего и рад был бы сразу его закрыть. Показать этот смысл, т.е.

истолковать эту оговорку, не составляет никакого труда. Или если одна дама

с кажущимся одобрением говорит другой: Diesen reizenden neuen Hut haben Sie

sich wohl selbst aufgepatz?. [Эту прелестную новую шляпу Вы, вероятно, сами

обделали? — вместо aufgeputzt — отделали], то никакая научность в мире не

помешает нам услышать в этой оговорке выражение: Dieser Hut ist eine

Patzerei [Эта шляпа безнадежно испорчена]. Или если известная своей

энергичностью дама рассказывает: “Мой муж спросил доктора, какой диеты ему

придерживаться, на это доктор ответил — ему не нужна никакая диета, он

может есть и пить все, что я хочу”, то ведь за этой оговоркой стоит ясно

выраженная последовательная программа поведения.

Уважаемые дамы и господа, если выяснилось, что не только некоторые

оговорки и ошибочные действия

[33]

имеют смысл, но и их значительное большинство, то, несомненно, этот смысл

ошибочных действий, о котором до сих пор никто не говорил, и станет для нас

наиболее интересным, а все остальные точки зрения по праву отойдут на

задний план. Мы можем оставить физиологические и психофизиологические

процессы и посвятить себя чисто психологическим исследованиям о смысле, т.

е. значении и намерениях ошибочных действий. И в связи с этим мы не упустим

возможности привлечь более широкий материал для проверки этих

предположений.

Но прежде чем мы выполним это намерение, я просил бы вас последовать по

другому пути. Часто случается, что поэт пользуется оговоркой или другим

ошибочным действием как выразительным средством. Этот факт сам по себе

должен нам доказать, что он считает ошибочное действие, например оговорку,

чем-то осмысленным, потому что ведь он делает ее намеренно. Конечно, это

происходит не так, что свою случайно сделанную описку поэт оставляет затем

своему персонажу в качестве оговорки. Он хочет нам что-то объяснить

оговоркой, и мы должны поразмыслить, что это может означать: хочет ли он

намекнуть, будто известное лицо рассеянно или устало, или его ждет приступ

мигрени. Конечно, не следует преувеличивать того, что поэт всегда

употребляет оговорку как имеющую определенный смысл. В действительности она

могла быть бессмысленной психической случайностью и только в крайне редких

случаях иметь смысл, но поэт вправе придать ей смысл, чтобы использовать

его для своих целей. И поэтому нас бы не удивило, если бы от поэта мы

узнали об оговорке больше, чем от филолога и психиатра.

Пример оговорки мы находим в Валленштейне (Пикколомини, 1-й акт, 5-е

явление). Макс Пикколо-

[34]

мини в предыдущей сцене страстно выступает на стороне герцога и мечтает о

благах мира, раскрывшихся перед ним, когда он сопровождал дочь Валленштейна

в лагерь. Его отец и посланник двора Квестенберг в полном недоумении. А

дальше в 5-м явлении происходит следующее:

Квестенберг

Вот до чего дошло!

(Настойчиво и нетерпеливо.)

А мы ему в подобном ослепленье

Позволили уйти, мой друг,

И не зовем его тотчас обратно —

Открыть ему глаза?

Октавио

(опомнившись после глубокого раздумья)

Мне самому

Открыл глаза он шире, чем хотелось.

Квестенберг

Что с вами, друг?

Октавио

Проклятая поездка!

Квестенберг

Как? Что такое?

Октавио

Поскорей! Мне надо

Взглянуть на этот злополучный след

И самому увидеть все. Пойдемте.

(Хочет его увести.)

[35]

Квестенберг

Зачем? Куда вы?

Октавио

(все еще торопит его)

К ней!

Квестенберг

К кому?

Октавио

(спохватываясь)

Да к герцогу! Пойдем!

(Перевод Н. Славятинского)

Октавио хотел сказать “к нему”, герцогу, но оговорился и выдал словами “к

ней” причину, почему молодой герой мечтает о мире.

О. Ранк (1910а)1 указал на еще более поразительный пример у Шекспира в

Венецианском купце, в знаменитой сцене выбора счастливым возлюбленным

одного из трех ларцов; я, пожалуй, лучше процитирую самого Ранка.

----------------------------------------

1 Ранк О. (1884-1939) — один из ведущих представителей психоанализа.

Предпринял попытку модифицировать исходную концепцию Фрейда, выдвинув

представление о “травме рождения”. Утверждалось, что каждое человеческое

существо страдает от самой главной травмы в своей жизни, нанесенной ему

отделением от тела матери в момент рождения. Стремясь, хотя и напрасно,

преодолеть эту травму, человек бессознательно стремится возвратиться в

материнское чрево. Задача психоанализа усматривалась в том, чтобы избавить

пациента от этой травмы. После некоторых колебаний Фрейд отверг концепцию

Ранка.

[36]

“Чрезвычайно тонко художественно мотивированная и технически блестяще

использованная оговорка, которую приводит Фрейд из Валленштейна,

доказывает, что поэты хорошо знают механизм и смысл ошибочных действий и

предполагают их понимание и у слушателя. В Венецианском купце Шекспира (3-й

акт, 2-я сцена) мы находим тому еще один пример. Порция, которая по воле

своего отца может выйти замуж только за того, кто вытянет счастливый

жребий, лишь благодаря счастливой случайности избавляется от немилых ей

женихов. Но когда она находит наконец Бассанио, достойного претендента,

который ей нравится, она боится, как бы и он не вытянул несчастливый

жребий. Ей хочется ему сказать, что и в этом случае он может быть уверен в

ее любви, но она связана данной отцу клятвой. В этой внутренней

двойственности она говорит желанному жениху:

Помедлите, день-два хоть подождите

Вы рисковать; ведь если ошибетесь —

Я потеряю вас; так потерпите.

Мне что-то говорит (хоть не любовь),

Что не хочу терять вас; вам же ясно,

Что ненависть не даст подобной мысли.

Но, если вам не все еще понятно

(Хоть девушке пристойней мысль, чем слово), —

Я б месяц-два хотела задержать вас,

Пока рискнете. Я б вас научила,

Как выбрать. Но тогда нарушу клятву.

Нет, ни за что. Итак, возможен промах.

Тогда жалеть я буду, что греха

Не совершила! О, проклятье взорам,

Меня околдовавшим, разделившим!

Две половины у меня: одна

Вся вам принадлежит; другая — вам.

[37]

Мне — я сказать хотела; значит, вам же, —

Так ваше все!..

(Перевод Т. Щепкиной-Куперник)

Поэт с удивительным психологическим проникновением заставляет Порцию в

оговорке сказать то, на что она хотела только намекнуть, так как она должна

была скрывать, что до исхода выбора она вся его и его любит, и этим

искусным приемом поэт выводит любящего, так же как и сочувствующего ему

зрителя, из состояния мучительной неизвестности, успокаивая насчет исхода

выбора”.

Обратите внимание на то, как ловко Порция выходит из создавшегося

вследствие ее оговорки противоречия, подтверждая в конце концов

правильность оговорки:

Мне — я сказать хотела; значит, вам же, —

Так ваше все!..

Так мыслитель, далекий от медицины, иногда может раскрыть смысл

ошибочного действия одним своим замечанием, избавив нас от выслушивания

разъяснений. Вы все, конечно, знаете остроумного сатирика Лихтенберга (1742-

1799),1 о котором Гете сказал: “Там, где у него шутка, может скрываться

проблема. Но ведь благодаря шутке иногда решается проблема”. В своих

остроумных сатирических заметках (1853) Лихтенберг пишет: “Он всегда читал

Agamemnon [Агамемнон] вместо angenommen [принято], настолько он зачитывался

Гомером”. Вот настоящая теория очитки.

----------------------------------------

1 Лихтенберг Г. К. (1742-1799) — один из любимых писателей Фрейда. В

работе “Остроумие и его отношение к бессознательному” (1905) Фрейд

разбирает многие из его афоризмов.

[38]

В следующий раз мы обсудим, насколько мы можем согласиться с точкой

зрения поэтов на ошибочные действия.

[39]

ТРЕТЬЯ ЛЕКЦИЯ

Ошибочные действия

(продолжение)

Уважаемые дамы и господа! В прошлый раз нам пришла в голову мысль

рассматривать ошибочное действие само по себе, безотносительно к

нарушенному им действию, которое предполагали совершить; у нас сложилось

впечатление, будто в отдельных случаях оно выдает свой собственный смысл, и

если бы это подтвердилось еще в большем числе случаев, то этот смысл был бы

для нас интереснее, чем исследование условий, при которых возникает

ошибочное действие.

Договоримся еще раз о том, что мы понимаем под “смыслом” (Sinn) какого-то

психического процесса не что иное, как намерение, которому он служит, и его

место в ряду других психических проявлений. В большинстве наших

исследований слово “смысл” мы можем заменить словом “намерение” (Absicht),

“тенденция” (Tendenz). Однако не является ли самообманом или поэтической

вольностью с нашей стороны, что мы усматриваем в ошибочном действии

намерение?

Будем же по-прежнему заниматься оговорками и рассмотрим большее

количество наблюдений. Мы увидим, что в целом ряде случаев намерение, смысл

оговорки совершенно очевиден. Это прежде всего те слу-

[40]

чаи, когда говорится противоположное тому, что намеревались сказать.

Президент в речи на открытии заседания говорит: “Объявляю заседание

закрытым”. Смысл и намерение его ошибки в том, что он хочет закрыть

заседание. Так и хочется процитировать: “Да ведь он сам об этом говорит”;

остается только поймать его на слове. Не возражайте мне, что это

невозможно, ведь председатель, как мы знаем, хотел не закрыть, а открыть

заседание, и он сам подтвердит это, а его мнение является для нас высшей

инстанцией. При этом вы забываете, что мы условились рассматривать

ошибочное действие само по себе; о его отношении к намерению, которое из-за

него нарушается, мы будем говорить позже. Иначе вы допустите логическую

ошибку и просто устраните проблему, то, что в английском языке называется

begging the question.*

В других случаях, когда при оговорке прямо не высказывается

противоположное утверждение, в ней все же выражается противоположный смысл.

“Я не склонен (вместо неспособен) оценить заслуги своего уважаемого

предшественника”. “Geneigt” (склонен) не является противоположным

“geeignet” (способен), однако это явное признание противоречит ситуации, о

которой говорит оратор.

Встречаются случаи, когда оговорка просто прибавляет к смыслу намерения

какой-то второй смысл. Тогда предложение звучит так, как будто оно

представляет собой стяжение, сокращение, сгущение нескольких предложений.

Таково заявление энергичной дамы: он (муж) может есть и пить все, что я

захочу. Ведь она тем самым как бы говорит: он может есть и пить, что он

хочет, но разве он смеет хотеть? Вместо него я хочу. Оговорки часто

производят впечатление таких сокращений. Например, профессор анатомии

----------------------------------------

* Свести вопрос на нет (англ.). — Прим. пер.

[41]

после лекции о носовой полости спрашивает, все ли было понятно слушателям,

и, получив утвердительный ответ, продолжает: “Сомневаюсь, потому что даже в

городе с миллионным населением людей, понимающих анатомию носовой полости,

можно сосчитать по одному пальцу, простите, по пальцам одной руки”. Это

сокращение имеет свой смысл: есть только один человек, который это

понимает.

Данной группе случаев, в которых ошибочные действия сами указывают на

свой смысл, противостоят другие, в которых оговорки не имеют явного смысла

и как бы противоречат нашим предположениям. Если кто-то при оговорке

коверкает имя собственное или произносит неупотребительный набор звуков, то

уже из-за таких часто встречающихся случаев вопрос об осмысленности

ошибочных действий как будто может быть решен отрицательно. И лишь при

ближайшем рассмотрении этих примеров обнаруживается, что в этих случаях

тоже возможно понимание искажений, а разница между этими неясными и

вышеописанными очевидными случаями не так уж велика.

Одного господина спросили о состоянии здоровья его лошади, он ответил:

Ja, das drдut. Das dauert vielleicht noch einen Monat [Да, это продлится,

вероятно, еще месяц; но вместо слова “продлится” — dauert — вначале было

сказано странное “drдut”]. На вопрос, что он этим хотел сказать, он,

подумав, ответил: Das ist eine traurige Geschichte [Это печальная история].

Из столкновения слов “dauert” [дауерт] и “traurige” [трауриге] получилось

“драут” (Meringer, Mayer, 1895).

Другой рассказывает о происшествиях, которые он осуждает, и продолжает:

Dann aber sind die Tatsachen zum Vorschwein [форшвайн] gekommen. [И тогда

обнаружились факты; но в слово Vorschein — элемент выражения “обнаружились”

— вставлена лишняя буква w]. На расспросы рассказчик ответил, что он счита-

[42]

ет эти факты свинством — Schweinerei. Два слова — Vorschein [форшайн] и

Schweinerei [швайнерай] — вместе образовали странное “форшвайн” (Мерингер,

Майер). Вспомним случай, когда молодой человек хотел begleitdigen даму. Мы

имели смелость разделить эту словесную конструкцию на begleiten [проводить]

и beleidigen [оскорбить] и были уверены в таком толковании, не требуя тому

подтверждения. Из данных примеров вам понятно, что и такие неясные случаи

оговорок можно объяснить столкновением, интерференцией двух различных

намерений1. Разница состоит в том, что в первом случае одно намерение

полностью замещается (субституируется) другим, и тогда возникают оговорки с

противоположным смыслом, в другом случае намерение только искажается или

модифицируется, так что образуются комбинации, которые кажутся более или

менее осмысленными.

Теперь мы, кажется, объяснили значительное число оговорок. Если мы будем

твердо придерживаться нашего подхода, то сможем понять и другие бывшие до

сих пор загадочными оговорки. Например, вряд ли можно предположить, что при

искажении имен всегда имеет место конкуренция между двумя похожими, но

разными именами. Нетрудно, впрочем, угадать и другую тенденцию. Ведь

искажение имени часто происходит не только в оговорках; имя пытаются

произнести неблагозвучно и внести в него что-то унизительное — это является

своего рода оскорблением, которого культурный человек, хотя и не всегда

охотно,

----------------------------------------

1 Эти положения относительно столкновения намерений как различных

мотивационных векторов поведения ставили важную проблему психологического

конфликта, получившую в дальнейшем разработку в психологии личности и

социальной психологии (в том числе с помощью экспериментальных методов,

значение которых Фрейд отрицал).

[43]

старается избегать. Он еще часто позволяет это себе в качестве “шутки”,

правда, невысокого свойства. В качестве примера приведу отвратительное

искажение имени президента Французской республики Пуанкаре, которое в

настоящее время переделали в “Швайнкаре”. Нетрудно предположить, что и при

оговорке может проявиться намерение оскорбить, как и при искажении имени.

Подобные объяснения, подтверждающие наши представления, напрашиваются и в

случае оговорок с комическим и абсурдным эффектом. “Я прошу Вас отрыгнуть

(вместо чокнуться) за здоровье нашего шефа”. Праздничный настрой неожиданно

нарушается словом, вызывающим неприятное представление, и по примеру

бранных и насмешливых речей нетрудно предположить, что именно таким образом

выразилось намерение, противоречащее преувеличенному почтению, что хотели

сказать примерно следующее: “Не верьте этому, все это несерьезно, плевать

мне на этого малого и т. п.”. То же самое относится к тем оговоркам, в

которых безобидные слова превращаются в неприличные, как, например, apopos

[по заду] вместо apropos [кстати] или EischeiЯweibchen [~гнусная бабенка]

вместо EiweiЯscheibchen [белковая пластинка] (Мерингер, Майер). Мы знаем

многих людей, которые ради удовольствия намеренно искажают безобидные

слова, превращая их в неприличные; это считается остроумным, и в

действительности часто приходится спрашивать человека, от которого слышишь

подобное, пошутил ли он намеренно или оговорился.

Ну вот мы без особого труда и решили загадку ошибочных действий! Они не

являются случайностями, а представляют собой серьезные психические акты,

имеющие свой смысл, они возникают благодаря взаимодействию, а лучше

сказать, противодействию двух различных намерений. А теперь могу себе

представить, какой град вопросов и сомнений вы готовы на меня

[44]

обрушить, и я должен ответить на них и разрешить ваши сомнения, прежде чем

мы порадуемся первому результату нашей работы. Я, конечно, не хочу

подталкивать вас к поспешным выводам. Давайте же подвергнем

беспристрастному анализу все по порядку, одно за другим.

О чем вы хотели бы меня спросить? Считаю ли я, что это объясняет все

случаи оговорок или только определенное их число? Можно ли такое объяснение

перенести и на многие другие виды ошибочных действий: на очитки, описки,

забывание, захватывание вещей “по ошибке” (Vergreifen),* их затеривание и

т. д.? Имеют ли какое-то значение для психической природы ошибочных

действий факторы усталости, возбуждения, рассеянности, нарушения внимания?

Можно, далее, заметить, что из двух конкурирующих намерений одно всегда

проявляется в ошибочном действии, другое же не всегда очевидно. Что же

необходимо сделать, чтобы узнать это скрытое намерение, и, если

предположить, что мы догадались о нем, какие есть доказательства, что наша

догадка не только вероятна, но единственно верна? Может быть, у вас есть

еще вопросы? Если нет, то я продолжу. Напомню вам, что сами по себе

ошибочные действия интересуют нас лишь постольку, поскольку они дают ценный

материал, который изучается психоанализом. Отсюда возникает

----------------------------------------

* Перевод этого слова на русский язык представляет значительные

трудности. Vergreifen означает буквально “ошибка”, “ошибочный захват”

какого-либо предмета. Точный перевод слова зависит от контекста. Поэтому в

одном случае мы переводим это слово как “захватывание (по ошибке)”, в

другом — как “действие по ошибке” (не путать с “ошибочным действием” —

Fehlleistung, которое является родовым понятием к Vergreifen), в третьем —

просто как “ошибка” (не путать со словом “Irrtum”, которое также

переводится как “ошибка”). — Прим. ред. перевода.

[45]

вопрос: что это за намерения или тенденции, которые мешают проявиться

другим, и каковы взаимоотношения между ними? Мы продолжим нашу работу

только после решения этой проблемы.

Итак, подходит ли наше объяснение для всех случаев оговорок? Я очень

склонен этому верить и именно потому, что когда разбираешь каждый случай

оговорки, такое объяснение находится. Но это еще не доказывает, что нет

оговорок другого характера. Пусть будет так; для нашей теории это

безразлично, так как выводы, которые мы хотим сделать для введения в

психоанализ, останутся в силе даже в том случае, если бы нашему объяснению

поддавалось лишь небольшое количество оговорок, что, впрочем, не так. На

следующий вопрос — можно ли полученные данные об оговорках распространить

на другие виды ошибочных действий? — я хотел бы заранее ответить

положительно. Вы сами убедитесь в этом, когда мы перейдем к рассмотрению

примеров описок, захватывания “по ошибке” предметов и т. д. Но по

методическим соображениям я предлагаю отложить эту работу, пока мы

основательнее не разберемся с оговорками.

Вопрос о том, имеют ли для нас значение выдвигаемые другими авторами на

первый план факторы нарушения кровообращения, утомления, возбуждения,

рассеянности и теория расстройства внимания, заслуживает более

внимательного рассмотрения, если мы признаем описанный выше психический

механизм оговорки. Заметьте, мы не оспариваем этих моментов. Психоанализ

вообще редко оспаривает то, что утверждают другие; как правило, он

добавляет что-то новое, правда, часто получается так, что это ранее не

замеченное и вновь добавленное и является как раз существенным. Нами

безоговорочно признается влияние на возникновения оговорки физиологических

условий легкого нездоровья, нарушений кровообраще-

[46]

ния, состояния истощения, об этом свидетельствует наш повседневный личный

опыт. Но как мало этим объясняется! Прежде всего, это не обязательные

условия для ошибочного действия. Оговорка возможна при абсолютном здоровье

и в нормальном состоянии. Эти соматические условия могут только облегчить и

ускорить проявление своеобразного психического механизма оговорки. Для

объяснения этого отношения я приводил когда-то сравнение, которое сейчас

повторю за неимением лучшего. Предположим, что я иду темной ночью по

безлюдному месту, на меня нападает грабитель, отнимает часы и кошелек. Так

как я не разглядел лица грабителя, то в ближайшем полицейском участке я

заявляю: “Безлюдное место и темнота только что отняли у меня ценные вещи”.

На что полицейский комиссар мне может сказать: “Вы напрасно придерживаетесь

чисто механистической точки зрения. Представим себе дело лучше так: под

защитой темноты в безлюдном месте неизвестный грабитель отнял у вас ценные

вещи. Самым важным в вашем случае является, как мне кажется, то, чтобы мы

нашли грабителя. Тогда, может быть, мы сможем забрать у него похищенное”.

Такие психофизиологические условия, как возбуждение, рассеянность,

нарушение внимания дают очень мало для объяснения ошибочных действий. Это

только фразы, ширмы, за которые мы не должны бояться заглянуть. Лучше

спросим, чем вызвано это волнение, особое отвлечение внимания. Влияние

созвучий, сходств слов и употребительных словесных ассоциаций тоже следует

признать важными. Они тоже облегчают появление оговорки, указывая ей пути,

по которым она может пойти. Но если передо мной лежит какой-то путь,

предрешено ли, что я пойду именно по нему? Необходим еще какой-то мотив,

чтобы я

[47]

решился на него, и, кроме того, сила, которая бы меня продвигала по этому

пути. Таким образом, как соотношение звуков и слов, так и соматические

условия только способствуют появлению оговорки и не могут ее объяснить.

Подумайте, однако, о том огромном числе случаев, когда речь не нарушается

из-за схожести звучания употребленного слова с другим, из-за

противоположности их значений или употребительности словесных ассоциаций.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13